аррахнабад А. Аистову

Когда приходит вечер, то о главном нас тянет вдруг всегда поговорить.
Былом, прошедшем, будущем и славном, но настоящем; этих строчек нить
внезапно превращается в купели из старых и потрёпанных листов,
листам хотя и далеко до цели, но это выше просто "всяких" слов.

И вот - пришло письмо в почтовый ящик с дымящимся от ямбов сургучом,
и адрес - твой, и, вроде - настоящий?! - квиток, что стоит сотню датских крон.
Письмо ручной работы. Таиланда? Малакки? Ипотеки прошлых лет?
Некупленнная выцветшая танка? Прошедший оккупацию Тибет?

Корея? Мать-Япония? Сучжоу? Раскрытый нераскрытый акростих?
Лев золотой? Акации с водою? Монах из Кама, тот что "не достиг"?
Есенин-свет-Сергей? Иль Маяковский? В метро на площадь вышедший с "Метро"?
Лист прошлогодний? Вестник "Общей польской" газеты, "солидарностью" оков?

Цветаева? Ахматова? И Бродский? Коричневый на карте Порт-Артур,
тенями век намазанный на плоском, избитою помадой "старых дур"?
Куда? Зачем? Вообще, какою силой, какими притяженьями судьбы
мы встетились с тобою, друг мой милый, давай скорее к джему - чай остыл! -

чаинки все замёрзли на ресницах у наших первых - и любимых! - жён;
ты знаешь, друг мой, это просто снится - мой дом, твой сад, балетом окружён,
как Киров, ты забудь о "балеринах" несбывшейся и - горестной! - мечты;
давай скорее к джему - сыр в гостиной нарезан светом солнечным до дыр,

в которых видны наши и сомненья, и боль всегда несбыточных надежд... -
проходят годы, эти поколенья уйдут,как пацифисткий манифест,
который - не кори - всегда от Б-га, ведь лучше делать "love", а не войну,
болезнь медвежью; нам же, скажем строго, Ахматову достаточно одну:

"взгляд - свят", "друг - круг" и "ветер - светел" - в мае, а в декабре
поедем в "Англетеръ" - читать "Письмо", написанное нами, когда ещё нас не было совсем;
тропой китайской, райской пой, amigo - на перекрёстках был жестокий бой,
давай скорее у джему!.. - только мигом мы водки под столом возьмём с собой,

что восемнадцать праведных архатов очистили молитвой и постом,
враз разольём, махнём и снова надо кровить себя осиновым колом,
не нежный, нет, но в вышине небесной невестной белой пусть взовьётся дым
письма из рун, прочтённых бесполезным, но всё запомнившим поэтом, ты

из мокрых старых вечеров в Купавне, или в Балашихе, иль где-то там ещё
увидишь тень, придёт, конечно, автор, заглядывая, нем, через плечо,
и ты не побоишься обернуться, и поклониться автору тех строк,
в молчанье крикнув: "Совершенномудрый, когда в дорогу?!", скажет он, что срок

придёт, когда у солнца больше не будет лоций, и исчезнет все цвет
с картины наших мыслей и эмоций - эмоций и падений прошлых лет...-
сказав - уйдёт, и только скрип старинной, все веки ясно видящей арбы
нам будет долго слышен из гостиной, но это будем, нет, уже не мы,

и вот тогда за тёмною иконой, что появилась вдруг сама собой,
из нот и фуг адажио нескромных с совковой неразъёмною каймой
мы извлечём сокрытое столетье, а, может быть и тыщу лет назад
великое пустое междометье - "аррахнабад", мой друг, "аррахнабад",

и на вэнь-яне, языке усопших, мы долго будем это повторять,
судьбой нелёгкой, кармой, видно, общей - "Аррахнабад,
мой друг,

аррахнабад..."