Из воспоминаний поэта Лидии Григорьевой

Из воспоминаний поэта Лидии Григорьевой о прорыве негласного запрета на творчество Светланы Кузнецовой после выхода в свет сборника "Гадание Светланы".

Выдержки из статьи «Бессловесная наша словесность…»
(Литературная газета, апрель 2004 г.)

…После первых книг, принятых литературными «авторитетами» ещё достаточно тепло и благодушно («Проталины» (1962), «Соболи» (1965), «Сретенье» (1969), «Забереги» (1972)), последовал негласный запрет на её творчество, и до следующей её книги «Гадание Светланы» (1982) она десять лет пребывала в забвении…

…Книга Светланы Кузнецовой «Гадание Светланы» в начале восьмидесятых всё-таки, вольно или невольно, но стала литературным событием. Раз уж её издали, «допустили» до читателя, то не заметить и «замолчать» её было нельзя. Появились статьи.
В те годы я была дружна со Светланой особенно близко, потому что она, и это следует вспомнить, старалась помочь мне, автору первых, искорёженных несправедливой редактурой, поэтических книг, «войти в литературу»…

…Она была членом приёмной комиссии Союза писателей и помогала не только мне, но многим и многим, прошедшим это литчистилище. То, что я была принята единогласно, во многом её заслуга. Пусть и другие благодарно помянут эти её некорыстные благодеяния…

Появилась и в тогдашней, достаточно официозной, «Литературке» мягкая, осторожноодобрительная статья известного критика, литературного ровесника Светланы, и даже как бы её давнего приятеля (тем не менее не упомянувшего её ни разу в предыдущие годы). Я тут же позвонила ей и радостно поздравила. «Чему ты радуешься? – сказала мне она. – Перечитай внимательней!» – и повесила трубку.
Перечитала. И опять радость, оттого что «с любимого поэта снята печать запрета», затуманила мне глаза. Ну что такого, подумаешь, в том, что он после нескольких похвальных фраз всего-навсего посоветовал ей поменять «трагическое мировосприятие» на более оптимистическое. Критик ведь, вот и критикует!

Не то и не так думала сама Светлана Кузнецова. Трагическое восприятие было её органикой, самой природой и сутью её неординарного таланта. И это отмечали такие разные поэты, как Александр Межиров или Юрий Кузнецов. Я сама и слышала, и читала их признания в том роде, что именно поэтому она поэт, а не поэтесса, как многие.
Поменять мировосприятие значило перестать быть именно таким поэтом, а скорее всего, даже вовсе перестать быть поэтом. Стать никем, выровняться по поэтическому ранжиру. Она никогда не шла ни на какие даже более мелкие компромиссы. Одно слово – «гордячка» и другое «сибирячка» объясняют многое.

И всё-таки поэтическое бытие и бытование иногда подпитываются надеждой на то, что, когда набирается некая сумма деяний ли, творений, поступков, любое профессиональное сообщество, как бы ни упорствовало в заблуждении и непризнании оных, вынужденно будет рано или поздно считаться с конкретным художественным «мировосприятием».
 
И Светлана Кузнецова вышла-таки из зала на сцену. Но всего за полгода до своей скоропостижной смерти. И опять я стала невольным свидетелем, на этот раз её запоздалого триумфа. При мне к ней подошёл важный чин и устроитель всяческих международных мероприятий и пригласил на литературный фестиваль в Болгарию. Это был большой прорыв – до этого она была беспросветно невыездной…
За этим приглашением стояло признание её права на свой собственный поэтический мир, живущий по законам её поэтической вольницы («закон-тайга»).
В перестроечные годы её стали, наконец-то, обильно и много печатать толстые журналы. Вернее, стали не просто печатать, а даже зазывать печататься…


Жизнь как когда-то в самом начале творческого пути одарила её литературным признанием. И тут же оборвалась. Но забвение – страшнее смерти. Стихи Светланы Кузнецовой ждут своего переиздания и перепрочтения. Они, в отличие от человека, обладают возможностью возрождаться и восставать из пепла. Русская литература очень богата на такие обнадёживающие примеры.

ЛИДИЯ ГРИГОРЬЕВА