Октябрь

         х х х

Насладилась я осенью.
Ах, глаза мои, вы
желто-карие с прозеленью –
в цвет опавшей листвы.

Я пьяна от усталости.
Кружит лес, заманя.
И рябиновой алости
в венах кровь у меня.

               



           х х х

Гуляют деревья!
Всемирный стриптиз!
Пир до положения
царственных риз!

И я, зараженная
общей гульбой,
топчу эти ризы,
пинаю ногой!

И жалости нету
к опавшей листве!
Эх, весело жить
без царя в голове!

               




         х х х

Волооокая осень – что можно добавить?
Здесь и вол, и арба, и листва на арбе,
по-цыгански цветастая, в дальнюю заметь
увозящая память о буйной гульбе.

Здесь и окна, знобящие двор золотушный,
истекая печалью по теплым денькам,
и ровесница в битых очках, потому что
ей другие купить тяжело по деньгам.

Здесь и ты, незабвенный, глядевший так томно,
словно омут, так звавший опробовать дно,
что казалось: пускай – интересно, как тонут?
А потом оказалось совсем не смешно.

               

          х х х

И – падает лист. И сперва недвижим
лежит распластавшись под древом своим

в надежде, что ветка поднимет, как мать,
а после, уставший и верить и ждать,

покрытый морщинами, желто-седой,
навек заворачивается трубой.

В себе замыкает обиду и жизнь.
Нагнись, подними его и приложись

к отверстию оком. Чужую судьбу
прозришь сквозь подзорную эту трубу.

Пространство и время сожмешь, как спираль,
увидишь, что снегом затянута даль,

поймешь, что растет на поникших ветвях
не снежная пыль, но взметнувшийся прах.