ЧУДО

Я молода, но всё же не дитя,
Я не ждала ни праздника, ни чуда,
Но ты мне предсказала, не шутя,
Что я познаю тонкий вкус абсурда.

И звякнул колокольчик у крыльца,
И было счастье тонкое, как волос;
Придуманного строгого отца,
Вся задрожав, услышала я голос.

Но отчего же сладко так внимать,
Накинув спешно длинную сорочку,
Как, жалуясь, придуманная мать
И требует, и просит высечь дочку.

Такое вот решение проблем,
Характер мой, и правда, слишком вздорен,
Но я-то не придумана никем,
И страх, меня объявший, непритворен.

А мне от двери взор не отвести,
И то совсем уже невероятно,
Что мне себя не хочется спасти,
И то, что слышу, слушать мне приятно.

Каков вопрос: «А розги в доме есть?»
Таков ответ: «Да вот же, мокнут в кадке!»
Вопрос: «А где пороть?» Ответ: «Да здесь,
На кухне места, как на танцплощадке!»

И я в кругу придуманной семьи
Почувствовала сбыточность мгновенья,
И звук отодвигаемой скамьи
Не может быть игрой воображенья.

Краснела я, как зрелый помидор,
И удивлялась странному желанью.
«А ну-ка, выходи на разговор!»
Сказала мать, заглядывая в спальню.

И побрела я, голову клоня,
Боясь заплакать, словно малолетка,
И тут, уже совсем смутив меня,
Без церемоний в дом вошла соседка.


Придумана она на мой позор,
И в этой ситуации неловкой
Достаточно на кухню бросить взор
Для ясного знакомства с обстановкой.

Но не смутилась, не ушла змея,
К чужой случайно прикоснувшись тайне;
Одобрила: «Удобная скамья.
А вот у нас всегда пороли в бане…»

Никто её и не подумал гнать,
А уж меня, конечно, не спросили,
И даже, чтобы помогла держать,
Не уходить из кухни попросили.

Придуманное может ли пугать?
Как стыдно, что на мне одна сорочка!
«Ложись!» - сурово приказала мать,
Сказал отец: «Укладывайся, дочка».

Я вытянулась ровно вдоль скамьи,
И будто бы на кухне стало тише,
И стали ноги голыми мои,
И остальное, что гораздо выше.

Я ощутила цепкость женских рук;
Надёжно держат, чтоб не улетела,
И вот свистящий, чмокающий звук
Рывком заставил отозваться тело.

Не позабыть о случае таком,
И я ждала ли впечатлений лучших;
Придуманные люди все кругом,
Но что реальней розог этих жгучих!

Унижена и, вместе с тем, горда,
Кусала губы, чтоб не разрыдаться,
Но скоро стало мне не до стыда,
И от рыданий с визгом не сдержаться.

Кричу и о прощении молю,
Но только розги всем взываньям вторят.
Ах, кажется, безумно я люблю
И тех, кто держат, и того, кто порет.

Не этого ли, честно говоря,
Хотела я, но не посмела молвить,
И розги, не потраченные зря,
Под белой кожей жадно ищут крови.

И громким воплям стоит ли внимать,
Никто не стерпит эту боль иначе…
«Ну, хватит!» - наконец сказала мать,
Но дал отец ещё пяток горячих.

Ещё пять раз пришлось белугой взвыть,
И эту порку славную такую
Не назову последней, может быть,
И нынче перед зеркалом ликую.

Лицо умыто от недавних слёз;
И для чего ж  урок такой годится?
Принять ли мне иллюзию всерьёз,
Иль только в час досужий насладиться?

Но не придуман порки стыдный след,
Который стал на время сладкой тайной,
И лжи в абсурде этом вовсе нет,
Как на душе и мысли нет печальной.

Ты предсказала, и сыскалось, вдруг,
В судьбе местечко празднику и чуду;
Тебя, а также двух ещё подруг
Я снова жду, и благодарна буду.