К. Н

А мне сейчас отчего-то хочется плакать отчаянно: у всех романы какие-то, праздники и ночное дыхание, - но глаза до боли сухие, стеклянные. Я мастер сдерживания истерики и рыдания. Кому-то кто-то теплые пальцы запускает в кудри заиндевевшие, кто-то кого-то по плечу погладит приторно-ласково, кто-то кому-то сказки расскажет вешние, кого-то ударят словами взрывопасными. А я становлюсь тягучей и липкой, как грязь осенняя, в октябре реву и кричу: "Я люблю Есенина!", а в декабре будет все то же самое, только душа уже станет, как джинсы, драная. Я научилась уже последнюю надежду скуривать, она даже вкусно пахнет лавандою, и смириться успела с потерею, сказала себе, мол, хватит, родная, балду валять. Я вчера плакала над внутренним своим "До свидания", и язык не повернется сказать тебе, ну, это самое, а кто-то был рядом и пытался согреть, очень вовремя. "Ничего у меня не случилось, хороший мой", - думала, что мне не вытерпеть на плече своем эту руку сочувствия. Бремя мое очень глупое, легко оставаться бечувственной, но тогда, в том освещенье сиреневом, я потеряла тебя. И не временно.