Яади и Лована

Александр Миронов.
Яади и Лована.
Сказка.

По мотивам
Австралийской сказки.

В краю, где играют зарницы,
Где реки и море глубоки,
Где красоты небывалой в лесах вьются птицы,
Где оплетают деревья лианы,
Где деревья стройны и высоки,
Жила на окрайне селенья Лована, –
Темноокая, скромная, тихая девушка,
В хижине, что построена н;когда дедушкой.
Пальцы Лованы тонкие, ловкие
И потому обладали сноровкою,
Быстро плели они сумки,
Две, три и более в сутки.
Ей бы могли позавидовать женщины,
Опыт в плетенье имевшие.
Однако тщеславьем она не страдала
И многим из них помогала.
Но был у неё один недостаток, как ей казалось,
Мужчин она очень стеснялась,
Была всегда замкнута с ними и молчалива,
На каждое слово пуглива.
Не смела шутить и приветить ласковым словом,
Для многих Лована казалась суровой.
Когда на охоту шёл юношей строй
Со стрелами, с копьями мимо хижины той,
Глядя им вслед, провожая,
Она тосковала о том, в тайне кого обожая.
Он был всегда впереди,
И воина звали Яади.
Юноша был, как и все, темнокожим,
И все-таки был он на всех не похожим.
Взгляд – как стрелы наконечник, разил прямо в сердце,
Улыбка – луч солнца, от света которого можно согреться.
Вот оттого быть может Лована
Боялась его и так по нему тосковала,
И в тайне вздыхала,
И в тайне страдала.

Однажды всё стойбище, всё населенье,
Собралось в поход на большое веселье.
Тот праздник для всех был единым,
Все племена на него выходили.
Собралось в поход и племя Яади,
Воины, дети, старухи и женщины – сзади,
Конечно же, были и старцы,
Без них праздник просто не мог состояться.
Шли, охотясь на дичь, и питаясь той снедью.
Шли три дня, четыре… неделю.
Дети играли, резвясь на природе,
Когда на полянках, когда на деревьях, не уставая в походе.
А взрослые в сумках – сплетала что Лована, –
Несли провиант, мясо, воду, бананы.
За время похода так много пришлось добывать им добычи,
Что никакой не осталось в округе птицы и дичи.
Чтоб накормить отряд из людей,
Много пришлось погубить им зверей.
Дней через десять Яади
Спросил тех, кто шёл за ним сзади:
"Кто видел Ловану? Идёт ли девушка с нами?"
И покатились вопросы по лесу волнами.
От старцев до женщин, старухи последней,
Слышны голоса из дремучих растений.
И возвращался ответ: "Нет. Нет. Нет ее с нами".
Яади воскликнул: "Как так могло получиться?
Оставили там мы свою мастерицу?
Сумки её, я смотрю, не забыли, на спинах висят,
В них вы несете свой скарб, провиант!
Хотите участье принять во всеобщем веселье,
А как же Лована?.. Что ж, я возвращаюсь за нею!
Иначе умрёт там Лована, и нас не дождётся,
Мы по пути съели всё. Там зверь не ведётся".
Яади обратно домой поспешил поскорей,
Оставив свой табор на верных друзей.
Домой путь короче, и может быть втрое,
Но только без пищи его не покроешь.
Там, где прошли те отряды племён,
Зверь был напуган, ушёл, истреблён.
Какой бы Яади не был охотник хороший,
Да зверя здесь нет – ни в степи и ни в роще.
И потому вынужден был обогнуть
Ими проложенный ранее путь.
И, прорубаясь сквозь лес и терновник,
Шёл он и днём, шёл и ночью, под зноем и в дождик,
Охотился в дебрях, от гнуса страдая,
Нёс девушке пищу, порою недоедая.

С тех пор уж прошло не малое время.
Пошли уж двадцатые сутки,
Лована плела также сумки, –
Надеясь, что скоро вернётся их племя.
Но плохо от голода слушались пальцы,
И стали глаза слезой застилаться, –
Обидно ей было: на праздник с собою не взяли,
Ушли все, Ловану забыли, как будто не знали.
Жила на краю вдали от людей,
Никто ведь, никто там не вспомнил о ней.
И даже не вспомнил любимый Яади,
Увёл своё племя сквозь лес, через горы и пади.
И было досадно и на себя тоже ей,
Что скромность её так вот шутит над ней.
Чтоб как-то ей выжить, не умереть от бессилья,
Крабов она собирала в редкий удачливый час,
Копала и чистила ямс,
Копала корни болотистых лилий, –
Поскольку нет копьев, стрел нет и лука,
Да и охота – не женская это наука.
А главное – где, на кого, коль в лесах
Пустота поселилась и страх.

Однажды, на сумке у ней узелок завязался,
И оборвался.
"Что это значит?" –
Спросила она, чуть не плача.
Однако же петли всё чаще и чаще вязались,
Однако же пальцы всё чаще и чаще сбивались,
Как будто в предчувствии бед иль судьбы,
И чудится ей, что от чьей-то ходьбы,
Кусты зашумели, вздрогнули листья на крыше.
И кто-то – всё ближе и ближе...
Быть может, злодей рядом рыщет?
Как будто в затылок ей дышит.
Ведь нету вокруг даже птицы,
Кому здесь ещё появиться?
Морозцем сердце её пробирает.
– Яади, Яади!.. – Лована взывает.
И вот – он! – кого она поджидала:
Ликом прекрасный,
Трепетный, страстный...
Лована без чувств тут едва не упала.
От счастья, от страха ли – сердце трепещется,
При этом сознанье теряет слабая женщина.
Бедная девушка, в думах скучая печальных,
И обессилив от голода и от отчаянья,
Лишилась чувств перед ним –
Яади её дорогим.
Яади встал перед ней на колено, склонился,
Смотрел на неё и молчал.
И видел в тревоге, как пульс на виске её бился,
Как губ её нежен овал.
Как грудь её томно вздыхает,
Как веки она открывает.
Во взгляде том нет удивленья,
В глазах её нет осужденья.
Спросила: "Зачем ты пришёл в домик мой?"
Яади ответил: "Пришёл за тобой!
Пришёл накормить я тебя, чтоб набралась ты сил.
На праздник пойдём? – он её пригласил. –
И ещё я принёс, вместе с пищей с собою,
Сердце своё, что томится любовью
К тебе, моей тихой и скромной и нежной, –
Хочу стать тебе я опорой надежной".
Пока она ела, пока наедалась,
Ею он любовался, им она любовалась.
"Когда-то отец твой, – сказал он, – и мать,
Хотели тебя мне в жёны отдать.
Лована, согласна ли ты стать Яади женой?"
"Да, - Лована прикрыла глаза. – Хоть куда за тобой!"
"Ну, что же, жена. Ты обиды забудь.
Пора нам с тобой в дальний путь.
В долгий путь".
Так и пошла Лована за мужем Яади
Тропой долгой-долгой: муж впереди, жена сзади.
Потом – через год, через десять, пятнадцать,
Погодки за ними пошли – чад тринадцать.
А слухи дошли к нам из старой Австралии,
Яади с Лованой две дюжины их настрогали.