Ремедиос Прекрасная

        Одна лишь Урсула, почти совсем уже слепая, сохранила ясность духа
        и сумела опознать природу этого неодолимого ветра, – она оставила
        простыни на милость его лучезарных струй и глядела, как Ремедиос
        Прекрасная машет ей рукой на прощание, окруженная ослепительно
        белым трепетанием поднимающихся вместе с ней простынь: вместе с ней
        они покинули слой воздуха, в котором летали жуки и цвели георгины,
        и пронеслись с нею через воздух, где уже не было четырех часов дня,
        и навсегда исчезли с нею в том дальнем воздухе, где её не смогли бы
        догнать даже самые высоколетающие птицы памяти.
                /Габриэль Гарсия Маркес, Сто лет одиночества/


Мой травник, мой гербарий солнечный,
мой очарованный источник
кипит вдоль троп её просёлочных,
цветёт в глазах её песочных –
сквозь мир, наполненный святынями,
чьи семена летят по ветру...

А утром вспыхивает инеем
сухой чертополох под вербой...
Она становится на цыпочки,
вдруг задохнувшаяся ширью,
и на неё летят, летят клочки,
летят – большие-пребольшие
пространства – мрака и бессилия,
обрывки запахов и звуков,
потоки микроспор из пыльников –
всех тех, кто не нашёл друг друга...

Взлетает на бретельках маечка...
Она хохочет, так беспечно,
и вот – уже приподнимается,
уже летит – над бесконечным
опустошительным гербарием,
где листья друг на друге виснут,
летит путями изобарными,
летит – и всё яснее видит,
так безответственно и трепетно,
так окончательно и просто –

необитаемого времени
остановившиеся звёзды.