Чужие губы целовал он

Чужие губы целовал он, как родные.
Он путал даты, имена и города.
Он останавливал желания земные
касанием жёстким, и терял их навсегда.

Наверное, так уходят поезда,
тяжёлые гружёные составы,
по белым рельсам, оголённой стали,
где -  горизонта дымная черта.

Он слушал стук чужих глухих сердец,
а своего, родного, он не слышал.
И вот в брюзжании, ровно, как отец,
из комнаты мужчина как-то вышел.

То был наперсник, присланный двойник.
Он охранять от случая был приставлен.
Но расшалился слишком ученик,
и в одночасье был один оставлен.

И не заметил ровно ничего
никто: ни Бог, ни вездесущий Диавол,
когда ушло земное колдовство,
а ученик в трактире ползал пьяным.

Кричал он, распаляяся, – Пошли –
в бокалах вилки ровные блестели,
и люстра запылённая с петли
глядела с потолка, как из петели.

И вот, сорвав с рубахи пугов ряд,
на белый снег он выпал из трактира,
на алый снег, там, где зрачки горят
расчётливого тонкого вампира.

А, всё одно! Свистайте! Уж пора…
Извозчик, Мойка, тридцать пять, живее.
Кровавая полоска, пять утра,
горит, как у больного гонорея.

На облучке сидел его вампир,
вожжой, плечом услужливо касался,
а он орал в рассветных улиц мир,
презрительно и вольно чертыхался.

Так прозябает каждый на земле,
который - да услышать, ан, - не слышит.
Так сумасшедший бьётся на заре,
трепещет глоткой и неровно дышит.

Так умирает светлая мечта,
сгорая постепенно от изъяна,
так вместо ей приходит пустота,
печальное прозрение буяна.

1 октября 2009 г.
С-Петербург, ночь