Мирская чаша
Хочу поделиться с тобой, мой драгоценный читатель, грустным чистым праздником души, который рождает Его слово.
МИРСКАЯ ЧАША.
Случалось, на огонек во время перелета, или в погоне за своей подругой,
влетал ко мне болотный приятель с длинным клювом; влетит, сделает круг над
столом и возвращается в Чистик - славное наше моховое болото, мать великой
русской реки.
Не одно это болото питает многоводную реку, но все питающие мхи
называются чистики.
Наш чистик был когда-то дном озера, и берега его, холмистые, песчаные,
с высокими соснами, сохранили свой Первобытный вид, так вот и кажется, что
за соснами будет вода, идешь - и нет! Буйные с полверсты заросли, в
кустарниках кочки высотой по грудь человеку, если свалишься, напорешься на
колья чахлых березок. Ходить тут можно по клюквенным тропам, пробитым общими
силами клюквенных баб, волков, лисиц, зайцев, случается, и сам Миша пройдет,
все тропят и спасаются в зарослях. Как пробьешься из этих зарослей в чистик
- чистое место, благодатное, весной каждая кочка букет цветов, летом после
комара, как подсохнет, найдешь себе кочку величиною со стол, и в нее как в
постель, только руками поводишь, гребешь в рот клюкву, чернику, бруснику --
кум королю!
Такой чистик нужно бы сделать заповедником, и топор, и огонь чтобы не
касались лесов, окружающих болото -- исток, мать славного водного пути из
варяг в греки, иначе река иссякнет и страна обратится в пустыню.
Много пришлось перенести горя за леса, красу и гордость нашего края.
Бывало, бродишь по этим лесам -- какая могучая тишина, какая богатая
пустыня! Так хорошо, только страшно думать, что через сто - сто! -- лет эти
немые богатства русской земли будут вскрыты, везде будут рельсы, трубы,
заборы, фермы -- страх за сто лет!
И что же оказалось (...), леса были так исковерканы, завалены сучьями,
макушками, что трава и цветы не выросли, и за грибами, за ягодой стало
невозможно пройти, озера опустели, всю рыбу повыловили и заглушили солдаты
бомбами, птицы куда-то разлетелись, или их поели лисицы? Да, только хищники,
лисицы, волки, ястреба заполонили все вырубки, заваленные сучьями. Лес,
земля, вода -- вся риза земная втоптана в грязь, и только небо, общее всем и
недоступное, по-прежнему сияет над этой гадостью.
Будет ли Страшный Суд?
На этот Суд я готовил одно себе оправдание, что свято хранил ризы
земные.
И они все потоптаны.
Чем же я оправдаюсь теперь за свое бытие?
В тяжелые минуты спросишь себя: "Чего хочу?" -- и отвечаешь: "Хочу
настоящего чаю с сахаром".
-- Не ты ли, друг мой, боялся, что в твоей могучей пустыне через сто
лет на каждом шагу будут предлагать чай с сахаром и кофе со сливками?
-- Да, я боялся, я думал о внешней природе по детским сказкам, теперь я
думаю, Что природа остается могучей только внутри нас, в борьбе с личными
целями, но то, что мы обыкновенно называем природой -- леса, озера, реки,
все это слабо, как ребенок, и умоляет доброго человека о защите от
человека-зверя.
Я думаю, что мы покорили безумие животных и сделали их домашними, или
безвредными, не замечая того, что безумная воля их переходила в человека,
сохранялась, копилась в нем до времени, и вот отчего (...) все бросились
истреблять леса, -- это не люди, это зверь безумный освободился.
Или это не так? Но верно, что Россия была как пустыня с оазисами;
срубили оазисы, источники иссякли, и пустыня стала непроходимой.
Россия...
Или это лишь чувство прошлого? Но какое же у нас прошлое -народ
русский в быту своем неизменный; история власти над русским народом и войн?
Огромному большинству русского народа нет никакого дела до власти и до
того, с кем он воюет; история страдания сознательной личности, или это есть
история России? Да, это есть, но когда же кончится наконец такая ужасная
история, и сам Распятый просил, чтобы миновать ему эту чашу, и ему даже
хотелось побыть.
Родина...
Если бы моя далекая возлюбленная могла услышать в слове силу моей
любви! Я кричу: "Ходите в свете!" - а слово эхом ко мне возвращается:
"Лежите во тьме!" Но ведь я знаю, что она существует, прекрасная, и больше
знаю, я избранник ее сердца и душа ее со мною всегда,- почему же я тоскую,
разве этого мало? Мало! Я живой человек и хочу жить с ней, видеть ее
простыми глазами. И тут она мне изменяет, душу свою чистую отдает мне, а
тело другому, не любя, презирая его, и эта блудница,-- раба со святою
душой,- моя родина. Почему о родине я могу говорить, и, если бы я твердо
знал, что это особенно нужно, я бы мог петь о ней, как Соломон о своей
лилии, но ей сказать я ничего не могу, к ней мое обращение - молчание и
счет прошедших годов?
Немой стою с папироской, но все-таки молюсь в этот заутренний час, как
и кому не знаю, отворяю окно и слышу: в неприступном чистике еще бормочут
тетерева, журавль кличет солнце, и вот даже тут, на озере, сейчас на глазах,
сом шевельнулся и пустил волну, как корабль.
Немой стою и только после записываю:
"В день грядущий, просветли, господи, наше прошлое и сохрани в новом
все, что было прежде хорошего, леса наши заповедные, истоки могучих рек,
птиц сохрани, рыб умножь во много, верни всех зверей в леса и освободи от
них душу нашу".
Свидетельство о публикации №109092902374