смех сквозь невидимые миру доносы

Говорят, что эпиграмма должна быть изящной. В таком случае советская эпиграмма должна называться как-то иначе. О ней можно сказать словами Козьмы Пруткова: “Не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны”.

Однако время от времени попадаются остроты весьма удачные. Вот эпиграмма на автора ныне забытых милицейских детективов Аркадия Адамова. Адамова спросили: / — Что новенького в мире? /Сказал он, брови хмуря: / — Пойду, узнаю в МУРе.

Эта эпиграмма Ал. Иванова и А. Рейжевского, что называется, на все времена. Поставьте вместо Адамова Незнанского или Маринину, смысл не устаревает.

Писатель Ажаев, будучи в концлагере, написал там роман “далеко/ Ты роман написал. /Свой узор ты легко /По канве вышивал.

Канва-то была из решеток, а вышивать по ней можно было только колючей проволокой.

Василия Аксенова и Андрея Вознесенского раскритиковал сам Хрущев, и тотчас последовала угодливая придворная эпиграмма на “Апельсины из Марокко”. Он таких словесных кружев / Понаплел! Одна морока…/ Треугольной пахнут грушей / Апельсины из Марокко! (Т. Соловьев).

Досталось от этого автора и маститому Ираклию Андроникову: Теперь… Пусть время тянется, — / Все знают наперед: / Андроников останется, / А Лермонтов умрет!

Поэт Павел Антокольский, дожив до глубокой старости, оставался страстным и пылким московским донжуаном Молодые студентки Литинститута по очереди становились его женами. И не они его бросали, а он их. Однако однажды и он попался в лапы одной хищной дамы, наставившей рога маститому маэстро.

Тотчас появилась эпиграмма Евг. Долматовского. Он встретился с московской стервой, / Отдал ей свой последний пыл…/ Он думал, что он — Павел Первый. / Увы! Он двести первым был!

Странным человеком был комсомольский лирик и надувной романтик Евгений Долматовский. В стихах проповедовал бескорыстие, самоотверженность, героизм, а в жизни был типичным идеологическим жандармом. Душил все живое. Мимо него не проскочишь, хотя многие до сих пор напевают его “комсомольцы-добровольцы”. Резко, но талантливо сказал о нем честнейший Николай Глазков. Евгений Ароныч / Не гений, а сволочь!

В отличие от Долматовского поэт Михаил Дудин, несмотря на свои слабые стихи, был весьма доброжелателен и, как мог, помогал другим. Кроме того, он обладал чувством самоиронии, совершенно не свойственным литературным чиновникам такого ранга. Вот его автоэпиграмма. На земле царит обман, /Мода шествует по свету. /На ногах — штаны “банан”, /а в штанах — банана нету…

Довольно злобный поэт Сергей Смирнов вряд ли останется в истории русской литературы своими стихами, но эпиграмма на Евтушенко давно стала классикой и фольклором. Писал про нежность, / а сам… в промежность.

Воплощением самодовольства и тупоумия советской критики был Владимир Ермилов. На дверях его дачи в Переделкино висела надпись “Осторожно! Злая собака”. Кто-то подписал своею рукой: “И беспринципная”. Сей критик прославился еще и тем, что в книге о Гоголе назвал президента Трумэна Вием из-за океана. С его легкой руки установился и доныне господствующий покровительственно-пренебрежительный тон по отношению к писателям. Особо доставалось сатирикам и юмористам за “очернение советской действительности”. Однако после смерти Сталина наступила мимолетная оттепель, и сам глава правительства Маленков сказал: “Нам нужны Щедрины и Гоголи”. Ермилов тотчас же разразился серией статей, где неустанно цитировал сие высказывание. Сатирики Масс и Червинский не преминули заметить. Он говорит, что нам нужны / И Гоголи, и Щедрины. /Добавим, мысль его итожа: /Белинские нужны нам тоже!

Давно уже канули в Лету и те, кто писал многие эпиграммы, и те, на кого эти эпиграммы написаны. Остроумие не может состязаться с тупостью, а тем более с гениальностью. От смешного до великого один шаг, но этот шаг эпиграмме не преодолеть.

Константин КЕДРОВ