Поэзия от огурца

   Решил как-то пенсионер Федор Кузьмич Пучеглазьев стихи написать. Купил он цветных фломастеров, чтобы стихи получились красивыми, купил большое мусорное ведро, чтобы бросать туда не получившиеся черновики, купил валенки, потому что слышал, что от долгого сидения за столом ноги мерзнут. Сел Федор Кузьмич ночью за кухонный стол и начал кропать.
   Через два часа напряженной работы Пучеглазьев закончил основную часть стихотворения; в частности, ему удался сильный заголовок – «Печень». Что писать дальше, Федор Кузьмич не знал, и поэтому захотел спать.
   Через два часа сна Пучеглазьева что-то стукнуло. Он открыл глаза – перед ним стояло его будущее стихотворение!  Выглядело оно симпатично: необычных размеров печень в старинном русском сарафане и тельняшке сверху.
- Я твое стихотворение! – сказала печень и полезла обниматься.
Федор Кузьмич Пучеглазьев выпучил глаза и стал отбиваться. Стихотворение мурлыкало, и хотела пощекотать. Федор Кузьмич хрюкал и не хотел.
   Через десять минут предварительных ласк печень сбросила с себя тельняшку и оголила верх. Пенсионер заметил несколько, записанных на голом торсе строчек, и потянулся к цветным фломастерам. В его рукопись легла следующая запись:

Желтеет печень одиноко
В тумане моря, наконец,
Она изношена до срока,
Как огурец.

   При чем здесь огурец, Федор Кузьмич не понимал, но чувствовал, что стих пошел, что поэзия захлестывает и охватывает его до краев.
   Печень продолжала лезть обниматься, и Пучеглазьев списал с ее торса следующие строчки:

Под ней струя желтей лазури,
Над ней стервятники-творцы,
А печень, одурев от дури,
По морю ищет огурцы.

   Стих получался сильным и упругим. Федора Кузьмича это радовало, а печень продолжала неистовствовать. Вот уже сброшен на пол старинный русский сарафан и с оголенного, как лысина попугая торса, Пучеглазьев успел срисовать последние строчки шедевра:

Она княжну за борт бросает
От злости, что, в конце концов,
Пойдет домой теперь босая –
Без смысла и без огурцов.

   Пенсионер поставил в конце стихотворения жирную точку и задиристо со всей силы свистнул в окно. Из разных концов города откликнулись точно такие же свисты.
- Ого, значит, я не один в этом городе, - сказал сам себе Пучеглазьев, - значит, много
нас – настоящих русских поэтов.
   Печень исчезла неожиданно: когда Федор Кузьмич Пучеглазьев расстилал постель, предвкушая, что утром проснется яркой поп звездой, печени в доме уже не было.
   - Вот так уходит вдохновение, - подумалось пенсионеру перед самым падением в сон. – Ничего, завтра я обязательно верну его - хоть в сыром, хоть в вареном виде!