Закат богемы

            
Я жил в заброшенной деревне,
прозябал в глухих городах,
гудел и в Москве, в тусовке богемной,
а нынче с ног отрясаю прах.
Прошло время чудес,
настало время для действий,
богемный дух мгновенно исчез
из провинций, столиц, городов и предместий.
И из Дома литераторов выветриваются его остатки,
где одни психопаты и психопатки,
от которых спасу нет,
расползлись по ЦэДээЛу тараканы,
как ни зайдешь
в Нижний буфет –
стоит балдеж
под звон стаканов.
И все бы ничего,
да все бездарны до одного,
за исключением
двух-трех гениев,
которых не видно;
вот что обидно.
Этот Дом не обойти,
где всякий - шизик и псих,
у каждого крыша давно в пути,
но было б скучно без них.
Надорвешь животики,
глядя на это.
Нет никакой эротики
в полумраке буфета.
И откуда ей взяться? –
никто ни к кому не кадрится,
сплошная сублимация,
так можно спиться…
С женщиной опасно
бывать средь пьяных,
возможны провокации
со стороны графоманов,
поэзии заложников,
матерящихся, как сапожники.
Друг на друге висят,
                как совокупляющиеся насекомые,
графоманы, более чем знакомые –
непризнанные авторы психов,
всех обтекают блуждающие токи,
нет слов,
я в шоке.
Тоску нагоняет коллективный их портрет,
меня здесь как липку ободрали:
любой мой бред, вышедший в свет,
постранично и построчно разобрали.
Талант для них – темная материя,
непостижимая соль;
живет в золотом своем неведении,
окололитературная моль:
бухгалтер с климактерической лирикой,
критик с бухгалтерской фамилией,
не расстающийся с бутылкой керосина,
халтурщик
из «Литературки»,
терминаторы
из газеты «Завтра»
и их клевреты
из «Литератора»,
типа поэты;
твердолобые
русофобы,
антисемиты
типа пииты,
авторы под русским квасом
замшелых стихов с приплясом,
сисечники
и сисечницы,
скорописка из самоопыляющейся продажной газеты,
пускающей пыль в глаза всему свету.
Не выходящие из стресса,
как террористки-смертницы, поэтессы,
я в шоке..,
поэты
из буфета,
пророки
конца света,
и многие другие,
и на всех у меня аллергия.
И вся эта помойка
времен застойных
пережила перестройку
и переживет еще столько…
Ни тебе Артема,
ни Кузи,
ни Еремы,
ни Бородкина,
здесь один твой союзник –
цэдээльская водка.
В лучший из миров
ушел Кузнецов…
Жил в Москве паломником,
украинский пилигрим,
психОв моих поклонник
Глеб Кузьмин,
погиб от водки паленой
и жизни говеной.

Не люблю тусовки,
на тусовках я не очень ловкий.
Хоть есть над кем постебаться.
А куда деваться?
В голову приходят самые невероятные строки,
я в трансе, я в шоке…
Но главные графоманы
                сидят в особняках,
в Союзе предателей
русских писателей,
рубят бабло наверняка,
и в Клуб не заходят, боясь провокаций,
падлы, боятся…
Выдают пёрлы –
ни в какое горло.
Продажны, бесталанны,
одним словом, графоманы,
от которых разит нафталином,
хандрой и сплином.
Презираю это, но в Клуб прихожу,
излить свою злость на их комплот…
Правда, один в буфете не сижу –
кто-нибудь да подвалит, кто-нибудь да нальет.
Но я свою линию гнуть продолжаю:
каждого в отдельности и всех посылаю…
Правильно,
что в нищей России
графоманов из жизни выдавливают,
где на сотню бездарей – один талант сирый.
Дорогое удовольствие - кормить эти созданья тварные,
ну, очень бездарные…
Сколько ж от них вреда!..
Даже представить трудно.
Главная в России беда –
это ее словоблуды,
в том числе политики, издающие книги,
прячущие в карманах заскорузлые фиги,
а сколько бабья нанесло,
сочиняющего фуфло,
без которого и так хреново,
не то слово…
Долой производителей литературы паленой
и водки говеной!
Долой
из Дома литераторов
психопатический вой
неврастеников-плагиаторов,
пишущих кое-как,
жаждущих бухнуть и закусить на дурняк!
Можно поименно всех назвать,
да грех убогих обижать,
алчущих славы и выпить на халяву,
с их изжившей себя манерой.
Лично я пишу под фанеру,
ибо все уже сказано давно,
остальное – говно.
Наблатыкались рифмовать,
волки позорные,
теперь из Клуба их не изгнать,
если только Дом отдать беспризорным.
Одного Пушкина
хватило б России на все времена,
а Лермонтова с Гоголем
и на более…
Новых гениев почти ни хрена,
но их продолжает давать страна;
они на хрен не нужны никому,
разве что Богу одному.
Живешь пустой тревогой:
ты нужен здесь, как черту кочерга,
или как свечка Богу,
а, может, ни фига.
Как будто бы России нет.
А, может быть, ее пригрезил
поэт,
по пьяни вскрывший вены лезвием.
Живем, любви не ощущая,
со стороны Руси Великой,
да, Русь, она такая,
Россия-мать с суровым ликом.
Россия-мачеха чумная.
Ни жалости, ни состраданья
здесь, в русской бездне мирозданья.
Ее мы любим безответно,
как то, чего на свете нету.
Много ушло навек,
и сердце надрывается,
все больше человек
к ушедшим прижимается.
Ветер пробегает по венкам,
глину заливает водой,
хочется припасть к их холодным рукам
и отлететь душой.
Припасть к матери и отцу,
к сестрам и братьям
мне, последнему сыну, подлецу,
и младшему брату,
превращаясь в землю,
в вечный покой…
Я со всеми,
и все со мной.
Люблю их измученные вечностью души
и натруженные руки.
На кладбищах цветут дикие яблони и груши,
и это не глюки.

Надо неформально,
забрать особняки в центре Москвы у графоманов,
надоевшим всем до рвоты,
и отдать бездомным детям-сиротам.
Здесь я в черном списке
не первый год.
Сисечник,
Сисечник,
урод,
урод.
Позор Сисечнику!
Долой Сисечника!
«Дядя Степа»,
отдай Дом Ростовых на Поварской
беспризорным детям,
если ты их так любишь…
Без бумагомарателей
наступит божья благодать среди всеобщей благодати.
Оставить ЦДЛ с его Пестрым и Дубовым залом,
чтоб вечная поэзия в нем благоухала,
можно и закрыть,
все равно больше некому туда ходить.
А литература и так проживет,
когда она есть, е … она в …
Хотя без богемы может и околеть.
И не надо на меня так смотреть…
И хватит об этом,
пошли все в Лету…


…И В ЛЕТУ БУХ!

Коноплянников*, от которого останется только четверостишие В. Артемова: Конопляников лежит
возле туалета, пьяный в жопу, но не жид. Хорошо хоть это…
Бондаренко, от которого ничего не останется.
Дорошенко - даже нечего сказать.
Есин - даже говорить неохота.
Личутин - сказать можно, а зачем?
Рейн - уже сам по себе река забвенья…
Сисечник - умеет пить, но это его не спасет.
Ганичев - не пьет, а что толку?
Михалков - не вечный. А лучший детский писатель – Пушкин.
Лопусов - несмотря ни на что, остается моим поклонником.
Поляков - знает сам, что плохо пишет.
Проханов - не хочет знать. Вечный метафорист, Вознесенский нашего времени.
Сорокин (не тот Сорокин, а этот, хотя и того подстерегает Лета) - претендует на роль современного Есенина, но покончить собой - опоздал лет на 50, и убивать его никто не станет. Забыт при жизни.
Куняевы - оба.
Обсиренко – нигде не тонет, даже в Лете.
Контрафактные поэты –
в Лету.
Бывшие коммунисты –
в Лету быстро…
Осквернившие лиру –
в Лету быро…
Туда же все политики, кроме одного.
Ясно кого.

Как всегда, забыл про Шавкуту,
а он довольно известен,
может обидеться не на шутку;
ему все равно, в каком он контексте.
И всю эту патриотическую тусовку вместе с либеральной,
                пускающих пыль в глаза всему свету –
в Лету, в Лету…
Список можно продолжать бесконечно,
ибо под луной ничто не вечно,
всем по глотку воды из реки забвенья полагается,
и пошли все подальше, откуда не возвращаются.
В российской круговерти
лучше поговорим о русском бессмертье.

 *Почему список возглавляет Конопляников? Потому что он мой кум. Список уточняется.