Кто узнаёт дублёров лица...

Кто узнаёт дублёров лица?
Кому огня важнее дым?
Кто помнит имя олимпийца,
что был на финише вторым?
Но деньги, титулы и званья, –
всё изобрёл лукавый бес.
Я ж чувствую в себе призванье
с судьбой сыграть «на интерес».
Отбросив к чёрту всё, что кроме,
рвануть сквозь шторм на клиперах, –
в фуражке гринвичского кроя,
с погасшей трубкою в зубах
идти бакштаг в опасном крене,
чтоб тонко ныла рынды медь,
чтоб мчались пепельные гребни
ордой плюющих пеной ведьм,
чтоб в сумасшедшем напряженье,
ловя ногами скользкий пол,
орать во мрак: «O, little Jennie!...»,
себя не слыша в рёве волн,
и выжав всё до су из ветра,
из рукава достать туза, –
лихим щелчком из пистолета
взорвав в лохмотья паруса…
А после – в кабаке портовом
глушить из кружки тёплый ром,
гулять весёлым и фартовым,
тряся набитым кошельком,
чтоб, рот разинувши на ахе,
ночь горячилась, весела,
чтоб горечью мускатной пахли
мулаток жаркие тела…
А вскоре, всё пропив до майки,
устав от рома и от драк,
собрать отчаянную шайку
пройдох, поэтов, забияк,
и, замесив крутое дело,
изрядно затупив ножей,
стать губернатором Борнео
или каких-нибудь Фиджей,
носить расшитые рубашки
и, пальцы утопив в перстнях,
пить кофе из тончайшей чашки
и спать на свежих простынях…
И вновь, ветров заслышав песню,
бежать от пышной скуки прочь –
к призывно манящим созвездьям,
во влажно дышащую ночь,
и вновь нестись с опасным креном,
и снова не считать седин,
чтоб клокотали андрогены,
чтоб закипал адреналин!
Чтоб век злонравный, пошлый, чуждый
не смел на лаврах почивать…
О, ветер влажный, ветер южный!
Не дозволяй мне нынче спать!