Сердце

Лёльку подтолкнула к уже недалёкому берегу ласковая волна прибоя, потом вторая…
Третья помогла ей подняться на ноги, и девушка вышла из воды на пляж, вынося на своём загорелом теле кусочки уже остывающего в конце сентября моря.
Он сидел неподалёку, на песке, и пристально глядел на неё, похожую на едва родившуюся из пены морской Афродиту, сквозь темные, скрывающие глаза и раскидывающие вокруг неистовые солнечные блики, очки в тонкой золотистой оправе.
Загорелый, стройный, мускулистый, он был похож на Аполлона, поджидающего свою богиню.
Лёлька не могла пройти стороной — нелепо обходить человека, ничего плохого ей не сделавшего, только потому, что он уселся прямо между нею и тем местом, где оставалась её одежда.
Когда между ними оставалось лишь несколько шагов, Аполлон перевёл взгляд с лица девушки на её левую грудь, и Лёлька внезапно почувствовала, как точно в центр отвердевшего от холода соска, неумолимо проступающего под тонкой намокшей тканью купальника, вдруг вонзилась крохотная острая стрелка, вонзилась, и проникла внутрь, задев сердце, которое от неожиданного соприкосновенья вздрогнуло и мелодично зазвенело, словно было создано из прозрачного горного хрусталя, отзывающегося пронзительной мелодией на каждое едва заметное прикосновение…
Ни слова ни говоря, Аполлон поднялся с песка, взял Лёльку-Афродиту за холодную ладошку и просто произнёс:
— Пошли?
Они стали встречаться каждый день, и не так уж много и прошло, этих дней, как они стали проводить вместе и все ночи…
И Лёлькино сердце с каждым днём звенело всё пронзительней, а в ожидании ночи слегка замирало, и его мелодия становилась чуть насыщенней, но приглушеннее…
Когда настала пора Аполлону уезжать, Лёлька, с наивной улыбкой, словно счастливый щенок, заглянув ему в глаза, спросила:
— Ты хочешь, чтобы я сразу поехала с тобой, или подождёшь, когда я приеду? У меня путёвка заканчивается только через три дня.
Аполлон приподнял свои волшебные, играющие в забавную игру с солнцем очки, и недоумённо взглянул на девушку:
— Со мной? Приедешь? Ты что говоришь? Я не понимаю… Разве я тебе говорил что-то подобное?! У меня жена, дети…
— Ты… Ты не говорил… Я… Я просто думала, что теперь не может быть иначе!
— Что — «иначе»? — Аполлон передёрнул плечами. — Нам было хорошо вместе? Скажи, тебе было хорошо со мной?
— Да… Да!.. — едва слышно пробормотала Лёлька, в то время, как её бог уже исчезал в тёмном проёме дверей вагона, уже откуда-то сверху добавляя:
— И мне было. Что ж ещё? Прощай!
И он исчез, словно и не был никогда, приснился, привиделся в волшебном детском сне…


Лёлька покинула станцию, даже не оглянувшись на тронувшийся зелёный поезд, и пошла — далеко-далеко, шла и шла, покуда хватит сил…
… и вышла к морю. К тому самому месту, где всего лишь чуть больше недели назад Афродита с мокрыми солёными волосами неожиданно повстречала своего светловолосого Аполлона…
Лёлька подошла к самой кромке воды, и хотела идти дальше, в море, снова идти и идти, покуда ласковое когда-то, и вдруг ставшее таким неприветливо-холодным море не заберёт её обратно, ибо не было смысла быть рождённой из пены, если больше некому было дарить себя…
И сердце внезапно зашлось в таком пронзительном звоне, что ей показалось, будто от столь высокого и резкого звука заложило уши, и вдруг приглушённо зашелестело, осыпаясь вниз дребезжащими осколками …

Она споткнулась, упала лицом вниз, и холодная волна накрыла её с головой, остудив, отрезвив, выведя из внезапно настигшего оцепенения, и смыла с Лёлькиного тела вместе с песком ласки Его рук, Его прикосновения, Его поцелуи…
Лёлька поднялась, и вдруг заметила, что под ногами блестит россыпь крохотных хрустальных осколков. Осколков её разбитого сердца…
Новая набежавшая волна лизнула ноги, и вновь умчалась обратно, смыв с потускневшего песка сверкающие кусочки…


* * *
Лёлька вернулась в свой город на таком же длинном, бездушно дребезжащем на рельсах поезде, на каком уехал навсегда и неизвестно куда её призрачный бог.
Прошло семь месяцев. Семь месяцев, двести двенадцать долгих дней, пять тысяч восемьдесят восемь ещё более долгих часов, более трёхсот тысяч мучительно долгих минут…
И всё это время в груди было холодно и пусто, ибо не было там больше сердца, осколки которого навсегда унесла в море волна где-то далеко, возле крохотного приморского городка.
Лёлька уже собиралась, было, влезть в готовый к отправлению автобус, как вдруг заметила, как через дорогу, наискосок, не обращая никакого внимания на заботливо нарисованную совсем невдалеке «зебру», идёт высокий, широкоплечий, мускулистый, загорелый, в тщательно отутюженном камуфляже и лихо сдвинутом на самое ухо голубом берете, с ослепительно белыми дембельскими аксельбантами и одиноко играющей лучами ещё далеко не летнего солнца медалью «ЗБЗ»… бог! Бог войны, Арес…
Арес рассеянно посмотрел на Лёлькино лицо, потом глаза его, слегка по-разному прищуренные из-за пересекающего щёку возле самого виска свежего, совсем ещё розового шрама, опустились ниже, остановив взгляд на левой груди, на проступающем даже сквозь тонкий свитерок и надетую под него маечку твёрдом остром соске…
И вдруг Лёлька почувствовала, нет, не почувствовала — скорее, услышала тихий, но нарастающий с каждым мгновением хрустальный звон, доносящийся оттуда, откуда звучал он далёких семь месяцев назад, когда у неё ещё было сердце…
Это тоже звенело сердце. Новое сердце, появившееся для новой любви к новому богу…
«Я тоже богиня, — подумала Лёлька. — Что ж тут странного, что у меня вдруг появилось новое сердце взамен когда-то разбитого.»
А Арес подошёл уже совсем близко…