Осенний полёт

День вылета в тундру начался с того, что с утра дождь сменился мокрым снегом, и рейс отложили до 12.00 местного времени. Чтобы добраться сюда,  к вертодрому в маленьком поселке посреди большой тундры, нужно было пролететь на двух самолетах за восемь с половиной часов  около шести тысяч километров до ближнего северного города, а потом мчаться по не ахти какой дороге ещё 350 километров. Поэтому всем было немножко досадно. А мне – особенно.
Дело в том, что всю половину предыдущего дня мне пришлось испытывать довольно неприятные ощущения. И вот почему… В некоторых районах Крайнего Севера  с недавних пор восстановлен паспортный контроль в аэропортах, связанный с пограничным режимом отдельных северных  территорий. Поэтому утром в порту паспорт я предъявил, и в город меня пропустили. В городе мы с геологом Потылицыным заехали в наш местный офис : передать кое-какие деловые бумаги, испить чайку на дорогу, а мне нужно было ещё забрать с собой мои сапоги-болотники, которые я всегда оставляю здесь дабы не тащить их через полстраны на самолетах домой, а в следующий раз – обратно сюда же.
В этот раз командировочное задание наше было связано с требованиями Ростехнадзора: ежегодное обязательное обследование устьев старых недействующих геологоразведочных скважин на предмет их состояния. Для этого нужно было комиссионно убедиться в том, что фонтанная арматура и колонная головка на объекте не повреждены, и какой-либо утечки газа из скважины не происходит.
В общем, мы съездили в Ростехнадзор, обо всём там переговорили и почувствовали, что успели изрядно проголодаться. Дождь к тому времени кончился, а потому к ближайшему кафе мы направились пешком. Перекусив, мы вернулись уже на машине в наш офис, забрали все нужные документы и вещи, и собрались было отбыть в поселок, когда я решил на всякий случай посмотреть на месте ли мой паспорт.
Его нигде не оказалось. Позвонили водителю. В машине его тоже не оказалось. Съездили в Ростехнадзор. Там его тоже не нашли.  Помчались в кафе. И там тот же результат. Просмотрели всё. Проанализировали каждую минуту. Вернулись в аэропорт. Но и там – всё бестолку. Что делать? Без паспорта я не могу добраться до поселка и вертодрома. На первом же контрольно-пропускном пункте меня задержат. Купить билет и улететь обратно тоже не получится. Ни в какую гостиницу меня тоже никто не поселит. Короче: жизнь кончилась.
Оставалось одно: ехать в милицию, писать заявление о пропаже по неосторожности. В милиции мне пришлось заполнять и подписывать целую кучу разных бумаг: протоколы, заявления, повестки, копии всего этого… На мой вопрос могу ли я  где-нибудь в гостинице поселиться, милицейский майор  дал недвусмысленный ответ – нет. А явиться согласно повестке на разбирательство в паспортную службу я теперь должен был через неделю. Не раньше. В шоковом состоянии стою за решеткой  в помещении дежурной части.
и тут на мой сотовый поступает звонок.  Сотрудницы нашего офиса в отчаянии позвонили в бюро находок. И там… ответили, что паспорт находится у них, его можно забрать. Паспорт, а также кредитные и банковские карточки в целости и сохранности доставил в бюро находок какой-то мальчик лет десяти. Он нашел его на тротуаре возле светофора. Я вспомнил: мы проходили там, когда шли из Ростехнадзора в кафе! Так что всю дорогу до поселкового вертодрома я приходил в себя, поскольку  никак не мог унять   волнения от внезапно пережитого.
Наконец мы в воздухе. Вертолет грохочет и дрожит всем своим металлическим нутром, в котором на лавках вдоль обоих бортов сидят пассажиры: я, рядом  седой статный  Потылицын, дальше специалисты геологоразведочной экспедиции,  несколько рабочих и, как раз напротив меня, две молоденькие неночки с тремя малышами. Двое малышей одеты по-тундровому: в малицы из крепкой непромокаемой ткани зеленого цвета со стилизованным узором – оленьими рожками по краям одежды. Видимо, мамочки купили их ребятишкам в местном сельмаге.
Мы работаем на земле, тысячелетиями кормившей и оберегавшей малые северные народы. Мы в историческом летоисчислении совсем недавно вторглись в их вековечный уклад жизни, потому и стараемся по возможности помочь этим людям и в просьбах им не отказываем. Вот и сейчас получилось так, что молодые пастухи, мужья этих юных женщин и отцы трёх малышей, один из которых, восьмимесячный, спит в колыбели, завернутой в грубый брезент, на руках своей матери, ждут не дождутся своих семей в дальнем стойбище посреди сырой осенней тундры.
 Юная ненецкая мадонна постоянно подворачивает края брезентухи и покачивает колыбель в дрожащем посреди небес вертолете. Её голова укутана в цветастый яркий платок, на ней белая нейлоновая куртка и коричневая длинная юбка. Подруга её в розовой коротковатой куртке и темных потертых джинсах  открытыми волосами, заплетенными в косу, постоянно притрагивается к своему розовощекому малышу-бутусу, присматривая за ним. А тот – спит себе, укутанный в малицу и круглую оленью шапку. Его веки-полумесяцы плотно прикрыты. Он совершенно спокоен несмотря на весь окружающий железный грохот. Другой малыш, поменьше, но тоже в серьезной миниатюрной малице, тоже спит, только постоянно заваливается набок, за спину своей матери, держащей в руках колыбель. Возле них на полу лежит нехитрый семейный скарб -  в коробках и мешках из-под картошки. И тут же – овальный глубокий светло-зелёный пластмассовый тазик, вероятно, для стирки и купания детей.
Сами ненки вовсе не похожи на взрослых матерей. Если бы рядом с ними не было их ребятишек, то их скорее можно было бы принять за девочек-подростков. Впрочем, реальный их возраст мне действительно неизвестен. Одно скажу: здесь, на северах,  люди  подолгу выглядят моложе своего возраста. Это я давно заметил.
 Облака не только сгустились над нами, но и под нами тоже, спустившись до самой земли, которая еле проглядывает внизу, несмотря на то, что вертолет идет на предельно низкой высоте. Видимости нет на все 360 градусов вокруг нас. В редких «окошках» среди стелющихся облаков замечаю, что тундра запорошена  снегом. И она - совсем рядом, если прикинуть  на глаз: всего в нескольких десятках метров под нами.
Поскольку были проблемы с вылетом, то на наш борт, которому и так предстоит нелегкий облет с посадками возле полутора десятков старых скважин, напросились ещё и буровики с действующих скважин. У тех без проблем и дня не бывает. Всегда кому-то что-то надо срочно-срочно, просто немедля. Вот пришлось и их взять.Дела у всех разные, а вертолёт-то один.
Короче, мы ищем ненецкое стойбище, нарезая в воздухе незримые круги и петли. Ненки говорят, что должно быть три чума. Но их нет. С трудом замечаем одинокий чум, крытый брезентом, а рядом -  пустой загон для оленей. Ни людей, ни оленей внизу не видно. Скорее всего их нет. Мужья ждали-ждали своих благоверных да и ушли, откаслали с оленями куда-то в сторону, поручив пустому чуму роль сухопутного маяка. Выгружаем ненецкий скарб на голую тундру. Поднимаемся. Вижу, как женщины волокут за собой детей к чуму, от которого так и веет холодом запустения. Впрочем, мой знакомый ненец Тёр говорит, что в чумах довольно тепло, если собрать кустарник и натопить хорошенько печку. Ему лучше знать…
Терпеливые, выносливые дети у ненцев, что и говорить. Помню, в марте на празднике оленеводов видел я, как в сорокоградусный мороз несколько часов подряд спал укутанный в совик лёжа в санках на морозе такой же малыш-крепыш. Солнце казалось багровым от холода, изо рта у людей и оленей пар так и валил. А ребёнок – ничего. Спал себе да спал, пока ненецкие женщины ходили по праздничной ярмарке и обсуждали между делом  свои долгие тундровые дела.
А ещё помню о чувствах благодарности и доброжелательности присущих каждому истинному северянину. Как-то вот так же попутно подвозили мы в августе до стойбища возле рыбного озера главу семьи, немолодого уже Салиндера. Не приземлились – присели только, выскочил Салиндер и побежал к чуму, а сам рукой машет нам, мол, не улетайте. Ветер от винтокрылой машины – чуть не с ног сбивает низенького ненца, кустарники попригибало до земли, от берега к середине озера волны с брызгами летят низко, воду стригут. А он уже бежит обратно, тащит целый тазик свежей потрошеной белорыбицы – чиров да сигов озерных. И каждая рыбина – увесистая такая, видно, что от души, без всякого расчета человек дает…
Ну, теперь на буровую. Хорошо хоть без подвески летим. С подвеской мне поначалу было страшновато: посреди салона люк открытый, в который уходит трос, накреняющийся при каждом повороте. Оттуда, из зияющей пустоты,  ветер холодный насквозь промораживает. А на тросе – далеко внизу угрожающе болтается связка железных труб или металлическая клеть с мешками цемента, или ещё какая железяка здоровенная. Вот её нужно доставить, и, не садясь на площадку, отцепить от троса. Ответственная и довольно опасная работа.
Только я про эти трубы подумал, как смотрю: открывается задняя часть вертолета, и нам буквально под ноги суют длиннющую трубу с буром на конце. Бур аккурат в кабину вертолетчиков уперся. И опять мы летим не на скважины старые, а на соседнюю буровую. Везем этот нечаянный срочный груз.
Там железяку выгружают, но в салоне появляется женщина-бухгалтер, находившаяся на объекте в связи с инвентаризацией. Ей, видите ли, нужно на другой объект перелететь. На другом объекте  в вертолет садится усталый и, естественно, злой начальник охранного предприятия, которому ужас как надо выехать на Большую землю, потому что его уже тошнит от полумесячного пребывания в тундре, где он замучился по три раза в день есть, мыться раз в два дня в бане и смотреть спутниковое телевидение с утра до вечера. Очень его понимаю и сочувствую.
Тут выясняется, что на дальней буровой, километрах в пятидесяти от того места, где мы сейчас, имеется больной, нуждающийся в срочной госпитализации. И если мы его немедля не заберем, то вся ответственность, ну, сами понимаете… Летим туда. Забираем.
Попутно успеваем несколько раз подсесть к старым скважинам, пощелкать фотоаппаратами колонные головки и фонтанную арматуру. Поворачиваем обратно к поселку. Непогода усиливается. Снег метет по   тундровым  равнинам беспощадно.
Совещаюсь с пилотами. Ясно, что все полтора десятка старых скважин мы уже никак не успеем облететь. Выбираем те, которые можно охватить вдоль обратной воздушной трассы. Главное препятствие: горючее никак не было рассчитано на все наши отклонения от маршрутного задания. Второй пилот явно нервничает и тихо матерится на нас…
Всё. Что успели – то успели. Возвращаемся назад. Больше не садимся. Болтанка и тряска  в салоне усиливаются до предела, истинных параметров которого мы, впрочем, толком не знаем. Мы попали в буран. За стеклами иллюминаторов сплошные седые сумерки. Стонет, обхватив голову, больной. У него что-то с глазами: на лбу между глаз опухоль. Потылицын смотрит на меня и неслышно шевелит губами. Вроде как молится…
Я смотрю в пол и дремлю. Мне вспоминается ненецкий рассказ Тёра о буране, в который он попал прошлой зимой. Он мчался на снегоходе на факторию, но, однако, маленько заблудился. Начал прикидывать куда ехать, потом стал психовать. Разогнал снегоход, мчится куда-то и вдруг фарами выхватывает из темноты чьи-то светящиеся глаза. Тормознул. Присмотрелся. Огромная молчаливая фигура в два человеческих роста глядела на него. Человекоподобное существо не имело шеи. Голова резко переходила в туловище. Существо было покрыто густой грубой серебристо-серой шерстью. Взгляд его притягивал, присасывал к себе. У Тёра от ужаса волосы встали дыбом. Он рванул на снегоходе так, что опомнился лишь возле стойбища, на которое, к счастью,   наткнулся-таки его снегоход .
Под нами острова и речные протоки. До поселка, находящегося на другом берегу реки, вроде недалеко. Но река в этом месте шибко широка. Местами до сорока километров. Вспоминаю, как по весне метались на полузатопленных островах бесчисленные зайцы. А мы смеялись, проплывая мимо них на речном катере по холоднющей воде. Зато теперь совсем не смешно. У самих души неспокойны, вроде тех зайцев: горючее на исходе. Штурман уже даже не матерится. Просто тупо смотрит на стрелку прибора, вплотную приблизившуюся к нулю.
Заходим на посадку без традиционной «петли» в небе. Колеса воздушной машины касаются вертолетной площадки. И почти сразу же наступает тишина. Винты ещё вертятся, рассекая осенний промозглый воздух…
Мы успели. Успели. Полное нервное торможение. Медленно выгружаемся из машины. Идем по площадке. Оборачиваюсь. В проеме  люка на ступеньке сидит второй пилот и курит сигарету. Голова его опущена вниз. Хочется сказать ему что-нибудь ободряющее, теплое, благодарственное. Но я понимаю: не сейчас.