Из новой книги

       
Из книги  «ШРАМЫ»

             1


МОИ РОДНЫЕ

Судили вас,
родимые мои,
за дело или не за дело?..
Нет, не найти в стране семьи,
которую бы
пуля не задела.

Кто лёг в сырую землю на войне,
кто был прострелен,
но добрался,
выжил;
кто брал Берлин,
горел в огне
и невредимым  вышел.

А дома их,
по правде говоря,
тех, кто хотел,
чтоб люди жили лучше,
сорвав медали, гнали в лагеря -
сердца им рвали
проволокой колючей.

Скажите мне,
мои родные,
как вы
сквозь это адище прошли,
дворы какие проходные
к надеждам светлым вас  вели?

Молчит,
лицо склоняя,
мама,
кропит слезами ветхое шитьё,
а у отца -
косые шрамы
перечеркнули всё житьё!

Одним
свои в тюрьме
стреляли в спину,
другим
враги в  бою
стреляли в грудь…
Что я скажу сегодня сыну?
Люби отчизну, добрым будь?

Те в сапогах - по снегу,
те - босые…
Так снова будет, может быть?
Молчит
бескрайняя Россия -
ей страшно
правду говорить.


ВОЙНА КОРНЕЙ

Ни криков раненых,
ни топота коней,
ни выстрелов,
ни грома артиллерии, -
там,
под землей,
идет война корней
и передавливает
втихаря
артерии.

В подвалах Вия
ведьмина трава,
культурным злакам
жизни укорачивая,
вращает тяжко
корни-жернова,
на дыбу тянет,
руки выворачивая.

Не ссорятся
меньшинства-сорняки -
вот образец
глобальной толерантности!
Но под землею
и они враги -
друг друга давят
с чувством
зверской радости.

Вверху - цветочки,
а внизу - борьба
за жизненную территорию…
Там
не стучат
призывно в барабан
и не кричат
на всю аудиторию…






ПРОДАЖНЫЕ ПОЭТЫ

Стали поэты почётными:
званий - не перечесть,
премий у них до чёрта,
любят сытно поесть.
Должности - трехэтажные.
Дьяволу отдали честь.
Это и  есть - продажные,
это они и есть.

В книжки их залежалые
гляну брезгливо порой,
но вижу,
как Полежаева
тащат солдаты сквозь строй,
и по спине шпицрутенами, -
братцы за что же? -
бьют!
Истина - дело трудное,
невыносимый труд!

Истиной не разжалобить
паразитический класс:
сразу в солдаты разжалуют-
и под ружьё на Кавказ!
Гнали поэтов в ссылки -
к пропасти, к смерти в пасть!..
Нынче ими не сильно
интересуется власть.

С личностными печалями -
вот уж мартышкин труд! -
сами себя напечатают,
сами себя прочтут.
Что ни стихотворение -
прёт на передний план
самоудовлетворение
или самообман.

Стали поэты слабыми,
сплетников - целый рой!..
Им бы возиться с бабами,
им бы играть с детворой.
Звания удостоены…
Задом глядят наперёд.
Трусы, Аники-воины,
предавшие народ.




МОСКОВСКАЯ ПРОПИСКА


И я когда-то не без риска
в столицу прибыл -денег нет,-
и за московскую прописку
потом горбатился пять лет!

Не состоял я в комсомоле, -
как вол, волок свою судьбу.
Ругался сварщик дядя Коля:
«А ну давай, тащи трубу!»

Я был рабочим, но не спился -
всё получил я в свой черёд,
и вряд ли кто-нибудь пропиской
меня сегодня попрекнёт.

Уж это так, уж это точно!
На этих улицах кривых
я был прописан каждой строчкой
тяжёлых будней трудовых.

И вот я выбрался из штольни -
из беспросветно трудных лет.
Не потому ль сегодня больно
смотреть  на этот яркий свет?

Пока я был в глухом забое
дела творились наверху:
куда ни ткнись - торчат заборы!
Хоть убегай от них в тайгу!

Все выше здесь возводят башни,
и всё тесней торговый ряд….
Столпотворение!..
Мне страшно -
на всех наречьях говорят!

Китайцы, турки и грузины…
Как будто чёрт мешал в котле!
В Москве средь этой мешанины
всё меньше места на земле.

Азербайджанцы и узбеки…
Не то чтоб нам угля дают -
они выписывают чеки
и чебуреки продают.

И от столицы до окраин -
до самых северных морей,
проходит каждый, как хозяин,
великой родины моей…

Был в церкви - слёзы на иконе.
Молил спасти нас Божью мать…
Но, видно, в новом Вавилоне
друг друга людям не понять.



*    *   *

В столицах много сникирснутых:
отец их -
Даллес, может быть.
А скольких орденом Иуды
сегодня надо наградить!

Журнал откроешь ли, газету -
за них правительство горой!
Что ни политик -  то Мазепа,
что ни предатель - то герой.




*   *   *


Ещё посёлок не обжит,
ещё чисты в округе реки,
а уж пила весь день визжит,
и роют, роют грунт узбеки.

Ещё деревню не снесли,
и старики в ней вроде живы,
но под ногами нет земли
у этих бедных жертв наживы.

Пришли сюда навеселе
со стряпчей свитою нацмены
и даже кладбище в селе
скупили оптом -  бизнесмены.

Но разве в этом их вина?
И что не брать, если даётся?
И для чего нужна война,
когда и так всё продаётся?




ТРУБА

Великое дело в стране
затихло, затухло на свалке,
лишь слышно в глухой тишине,
как  чавкают нефтекачалки.

Качают и ночью и днём
последнюю кровь из народа…
Хоронят дельцы нас живьём.
Всё меньше вокруг кислорода.

Давно наше дело - труба
диаметром более метра,
и всё утекает туда -
пространства, финансы и недра.

Ни фабрик вокруг, ни мостов -
окрестность уже стала нищей,
и только всё больше крестов
на местном безмолвном кладбище.

Хватаем мы воздух рукой,
а им - триллионы на блюдце, -
им прямо в карманы рекой,
шурша, нефтедоллары льются.

Мы  вылетим скоро в трубу.
За что ж мы тогда воевали?
Плакат старый: «Слава труду!»
в насмешку торчит средь развалин.













*   *   *

Плут каждый тащит Русь, как одеяло,
её поля в ромашках на себя…
- Простите, деревенька здесь стояла,
не видели? - я спрашивал, любя.

Но проходимцы мне рукой махали
куда-то вверх - в заоблачную даль…
И помрачнел душой я от печали,
и стало мне родных и близких жаль.

И небо надо мною потемнело,
пронесся над землёю страшный  смерч.
Драконом черным туча пролетела,
желая Русь бревенчатую сжечь.

И долго-долго дождь летел, как стрелы,
в осаду крепость взявшей татарвы.
Но грянул гром - и солнце заблестело
среди счастливой, радостной травы.

И вдруг раскрыла радуга ворота.
Ведь говорил Господь: «Я к вам вернусь!»
И он сойдет средь русского народа
в сиянье славы на святую Русь!


            
               


*   *   *

Любовь, больная, безответная,
зачем ты мучаешь меня,
зачем опять восходишь, светлая,
из темноты на склоне дня?

Я думал, всё давно потеряно -
моя доверчивость, мечты,
но вот красавицей из терема
опять ко мне выходишь ты!

Опять даришь надежды шаткие,
моя соломинка,
мой луч,
пробившийся сквозь бури адские
через разрывы чёрных туч.



*   *   *

Все пело, цвело и вздыхало,
и мы целовались с тобой,
и солнце счастливо сияло
на весь небосвод голубой.

Казалась нам молодость вечной.
Бессмертник у ног наших цвёл,
и радостью полнился вечер
с тяжёлым жужжанием пчёл.

Лучи пробивались сквозь ели,
тлел запад -
пленительно ал!
И кто-то в лесу на свирели
над нами
над нами, незримый,играл.






*   *   *

В моей душе горит огонь
и скрыть его я не могу:
протянет девушка ладонь,
коснусь её - и обожгу.

И вспыхнет синий-синий взгляд
какой-то тайной неземной,
как в ритуальной чаше яд, -
и девушка идёт за мной.

Я от себя её гоню,
но в ней сильней горят мечты…
И люди тянутся к огню -
идут ко мне из темноты.

И в одиночку и гуртом
идут из выстывшей глуши
и греют руки над костром
впотьмах пылающей души.


*   *    *
               

К тебе протопчу тропинку,
       и через девять лун
маленькая травинка
         расколет большой валун.

Когда круглый камень треснет,
          на нём расцветёт цветок,
и боль моя песней воскреснет,
          и разольётся ток!

И ласточка в небо взовьётся,
          и  вырвется радостный свет,
и сердце твоё отзовётся
              на то, чего уже нет.


РЯБИНА

В кровь искусала губы рябина, -
шепчет сквозь слёзы: «Любимый, любимый…»
Кажется девушкой той, что я бросил.
Что она хочет, что она просит?
Просит меня горьких ягод отведать,
просит спасти её в стужу от ветра,
просит навек вместе с нею остаться…
Так и стоит одиноко у станции -
в платьице летнем, в причёске звезда…
Мимо со свистом летят поезда.