Бодрости стихоречи сердце в последнее время стало

Бодрости стихоречи сердце в последнее время стало гнушаться –
легче прытким размером привлечь внимание масс,
только речь, способностью выразить нас до конца,
нас прельщает,
важен процесс, как заметил великий поэт,
что в начале пути
говорил о наезде стихами,
как танком…

Брать за горло, кого бы то ни было,
продолжая стихами дышать,
устаёшь!

Фразу хочется длить до бесконечности
и метафору, сходства с предметом помимо,
живыми метаньями духа, своими,
непременно алкается,
населить.

И уже всё равно,
как по чьим-то законам
сочинять полагается.

Поздно каяться:
не воротить вспять реки,
наделившей бессмертием, непредсказуемых форм,
в этом, жизни самой,
подражающих смело,

под рукой возникали кардиограммы
ветвления речи, при встрече с горой,
и на белой бумаге, такой и сякой,
даже самый-пресамый,
пустившись Тайгета
тропой –
живо ноги мозгов надпаркетных
сломает.

Так не бывает! –
мне скажет
читатель, гордящийся тем,
что – простой.

За постой
не плачу –
не пустой
говорильней –
наковальней, безмолвия прочих,
качу,
под кувалдой извечно
чернорабочей,
отчизны.

В рай раскованной речи
вбивает меня ритмом искренней тризны,                               
я слышу несчастий минувших воскресные гимны,
мне прыгать от счастья,
встречая этапы
голосов убиенных
поэтов,
нелепо
и стыдно.

Мне давно не обидно,
лишённому лавров
трибунов растленных,
ибо участьем
в ином,
не земном,
для живущих земными делами,
привечен я деле.

В наделе
моём:
окоём,
в чей проём,
всех времён
и пространств,
говорящие речью,
размеренной жизнью
реальной,
измереньем астральным,
глядели.

Мы друг друга
легко узнаём.

Крона
истинного вдохновенья:
трона
любого, на именинах
у мины,
лежавшей, до столкновенья
с давленьем,
невинно –

пантомима!

Соков, самых живых,
перекличка неуловима,
под корой выживающих
в холод стволов…
От корней и извилин
известных мой, ходами
свободы изъеденный,
творческий плов.

Слов,
бросающих в пляс,
в моих поздних стихах – не найти!

Умирая от жажды
в пустынном пути,
миражами украсив
зрачки умозренья,
я открыл для себя,
за агонией признанного стихотворенья
край значенья
для тех, кто не значим в краях
чреворвения
к черво-точенью…

И мне кажется, там
я – есть истинный я,
суеты – никакой,
никакого служенья
и нетерпенья.

Тени милых живут,
каждым мигом, осознанным мною, поют
и не ждут четвергом за минувшим дождём
обманувшего, ждущих его, воскрешенья.

Мил мне край,
непрерывного,
мощного,
не полонённого
спросом по полкам живущих,
облачно-снежного,
небосклонного,
метаморфозно-скульптурного,
вечною речью
млечно рождённого,
бурного
внутривенно,
одновременно
и нежного -
тихого
стихо-
движенья…