Оборванное рондо
Отвыкаю, от спиртного пития…
Протопопа Аввакума, наизусть,
Слава Богу, скоро выучу…. И пусть
В огороде воцарилась лебеда –
Для души одной тверёзой мне нужна теперь еда…
Ну, а брюхо? – Слышишь, ласточка, щебечет ли, поёт?
И живёт – хотя не сеяла, но что-нибудь пожнёт…
Ведь наследие не только окаянно пропивать,
Можно также покаянно проедать –
Чёрствым хлебушком, запив колодезной водой…
Ну, а ковш для виночерпия? – Пустой,
Сухостью поруганный лежит,
Скол эмали, на изнанке синей, ворожит:
«Съест, нагроможденье буковок, глаза –
в белый свет, бельмом уставясь…. Образа
будут святостью прохожих изумлять –
две красивые игрушки…. Что с них взять? –
баб, гулящих, быстрым взглядом не привлечь,
и в стогу, от страсти пьяным, не залечь…»
И бубнит всё, и бубнит он, и бубнит.
Только зря все эти байки – я убит…
Прежний, тот, не знавший и намёка жития,
Тот, что в изобилии хмельного пития,
Радость находил и шпарил наизусть
Из Омара, из Хайяма, оправдание…. И пусть,
С корнем выдиралась в буйстве лебеда,
И на грядках, словно на дрожжах, еда…
Грешная душа, приняв на грудь, поёт.
Алкоголь посеявший – похмелие пожнёт:
И остаток дня бесцельно и уныло пропивать…
Червячок сомнений будет плодотворно проедать,
Брешь, глумясь над совестью: «Спастись, спешишь, водой? –
Видно разум твой сбежал и мозг пустой,
Лишь огрызок, дрожь похмельная, на дне лежит
И в горячечном припадке ворожит…» -
И закатит, хамские, до беспощадности, глаза.
Паутина облепила сладко образа.
И доколе паукам своим искусством изумлять?
Мир честной? Не проще ль веник взять
И сквозняк, вдобавок, из окна привлечь:
Выдуть дух весь нечестивый, что залечь
Умудрился в угол красный и бубнит,
Про нелепости, да кто, да как, убит –
Раз, нарушив, норму жития,
В кабаке ввязавшись в драку, обожравшись пития…
Эти глупости мы знаем, не одну и наизусть,
С молоком ещё всосали, но напрасно…. Ну и пусть,
Вместо мяса, в суп, крапива, лебеда…
Никакая, ну, а всё-таки, еда:
Когда в брюхе голод жалобно поёт,
Тем визгливым голосочком – подаяние пожнёт,
Причитая: «Не хотел я пропивать,
Грошик медный, тот, вчерашний…», проедать
Будет всё…. А время всё течёт водой
И сосуд, где был отмерян век тебе, совсем пустой,
На обочине, башкой в бурьян, уже лежит…
Чёрный ворон, заикаясь, ворожит,
Кару страшную…. Уж выклевал глаза
И глазница кровью пишет образа,
В пыль стекая, при дороге…. «Изумлять?
Той картиной? Где же зрителя там взять? –
Убиенных разве что привлечь,
Тех, кого заставили бездыханно залечь,
По кюветам…» - продолжает голос всё, бубнит:
«Кистенём разбойным, плахой ли убит:
нет других дорог, увы, у жития,
кто хмельную влагу хлещет пития…»
Не хватило им досуга, наизусть,
Затвердить хоть пару строчек, пусть –
Из молитвы, не беда…. Но лебеда
Затянула всё на свете…. Не еда,
Камень чёрствый, на могиле…. Не поёт
В ней оратай – уж не пашет и не жнёт,
И не будет трудодень свой пропивать,
И в столовой хлеб колхозный проедать…
И пожарище обильно залито уж дождевой водой,
И сапог, спасённый, но на век уже пустой,
Неприкаянно, - не чищенный отныне он лежит,
Самоварною трубою, нет, не ворожит…
На иконах кто-то шилом выколол глаза,
Страшен стал иконостас – слепые образа
Будут жестами, на ощупь, исцелять и изумлять…
Не найти, во век, поводырей – их просто негде взять:
Из глуши, из глухомани, некого совсем привлечь.
Кто и был ещё живой, давно уже успел залечь,
Как на дно, в лесной землянке. И бубнит он, и бубнит он, и бубнит,
Неразборчиво, как филин с мёртвой ветки: «Не убит,
Только тот, кто и не ведал сроду никакого жития,
И, ни мёртвой, ни живой кто, не отведал влаги, пития…
На распутье не стоял кто, зазубрив давно уж наизусть,
Надпись, что на камне, придорожном, начертали черти…». Пусть,
Там, где дом стоял когда-то, созревает белена –
Колокольцы ветер веет и звенят те: «Ерунда,
Без примерки, уж давненько, время петли, вьёт и вьёт,
И, в набатный - в погребальный? - бубен, нехотя, но бьёт…
И по голосу кукушки просто незачем гадать…
Да и свадебные дрожки поздновато запрягать…
Вот и нож уже не нужен за запахнутой полой…
Кто и как нас, друже, встретит - за последней, за чертой?..
Бог бы дал – быть может, случай окрылит
И, в подковы след, рассолом, свет небесный слит;
И совсем непрезентабельный вокзал –
Поезда оттуда всё за горизонт, всё за…,
За ближайший холм, за дальние поля,
Хоть за тридевять земель: и там земля…
Где-то там и отряхнёшь, груз свой непосильный, с плеч –
На булыжник мостовой, пытаясь всех отвлечь
От звезды, что с каждым часом ярче всё горит…»
Собеседник, не дослушав, осторожно спит.
24.05.03 15:51
Свидетельство о публикации №109091801176