Сестрорецкая тетрадь ч. 2

ЖЕНА ЛОТА

Лицо жены, утонувшее в олове боли,
не проснувшись, всплывает на свет
самородком содомской соли.
Тяжелы веки женщины, будто взгляда за ними нет.

Неужели все унес из нее город греха?
Она подарена мертвым? Теням лица ее не дано трепета?
Сестра моя, невеста, поступь твоя легка,
приди,
и зазвучишь
псалмом детского лепета.


***
Я долго жил в лесу, у полигона,
в заброшенном военном городке,
где комары не поднимали звона,
когда гремели грозы вдалеке.

В глухонемом бору молчали птицы,
росло железо, будто из земли.
Там умер я, чтоб лучше научиться
тонуть без слов, как тонут корабли.

Увит колючей проволоки тирсом,
торчал шлагбаум – Аполлон без муз,
и корабли тонули рядом с пирсом,
сложив как руки бесполезный груз.

Когда дорогой шел – бряцали ковко
а лесом шел – скрипели сапоги,
и мир казался мосинской винтовкой,
но в мертвеца не целились враги.


Портрет Малки

Взгляд этой женщины слышащий,
будто она
будущим мира беременна,
прежде вселенной сотворена,
растревожена сокрытием лика…

ее бремя –
само время.
Она так сильна,
что рожает его без крика.


Молитва

Слова молитвенной речи,
имена древних детей.

Язык стынет
выкликать плоть, содранную с костей
мертвецов пустыни.

Наш сон во прахе
помнит прикосновение Божьего гнева.

О, в сладчайшем страхе
тайных имен
рыдающие напевы.


***
Давай поедем в Крым в апреле,
поймаем Понт за пенный чуб,
разбудим Пановы свирели,
уснем, не разнимая губ.

Натремся масличным елеем,
упьемся вешней бирюзой,
рассветом стыдным заалеем,
сольемся сладостной слезой.

Побудем раем друг для друга,
замкнем в объятья горизонт...
Из заколдованного круга
рванемся на Эвксинский Понт.

Чтоб после, кожей помертвелой
соприкоснувшись навсегда,
два не насытившихся тела
любить вернулись в провода.

…Когда бесснежными степями
зима погонит на поветь,
давай житейскими цепями
как колокольцами звенеть.
 

***
Горячей маленькой ладонью
в комочек сжавшись, не дыша,
вцепилась в жизнь мою воронью
родная женская душа.

Она зажмурилась отважно,
чтоб зла на мне не увидать.
Она солдатик мой бумажный,
на ней бесстрашья благодать.
 

ИОНА

Божий окрик, веди мою жизнь как черту,
загибай ее круче к Востоку.
Волны рушат корабль, вопль стоит на борту,
как Твое милосердье жестоко...

Разрывает пророчество рот, как персты.
Дай сломить Твоей милости посох!
Убегу я в Таршиш глухоты, немоты,
там запрячу Твой жемчуг в отбросах.

Не судьба мне родимое поле пахать
до прохлады вечерней молитвы.
Как неистовый дервиш я должен скакать,
очищая жестоких для битвы.

Хорошо Тебе пестовать буйный народ,
ставить в праведность глупость жестоким...
Разорви же перстами мой спаянный рот.
Я иду. Я уже на Востоке.


Три грани

1.
Зимняя голь беззащитных окраин,
темной черемухи старческий стыд.
Ночь разметалась больная, сырая.
Всхлипами блудного жара сгорая,
снег ее нежностью смертной томит.

И не спеша отвернуться от нищей
жижи суглинков, хляби кашиц,
в зев земляной, в человечью грязищу,
вперила жалость кошачьи глазища,
очи нездешних своих колесниц.

2.
До струпьев выморозит стужа,
дыханье будет одиноко,
туда, где грешен и недужен,
уколет взор звезды жестокой.

Снег не почувствует укора,
он мертвой поступью идет.
Так по чьему же оговору
меня заковывают в лед?

3.
Под манихейской светотенью
разбуженного перелеска
кора натруженных растений
саднит исколотая блеском.

Толпа нагих стоит смиренно:
все прощено и позабыто.
От солнца больно убиенным,
кем, как не мертвым, быть убитым?

Но вновь насилием весенним
тянуть и дергать станет жилы
Господня мука – воскресенье
не к вечности, а для могилы.

***
Будто и не было жизни безжалостной,
Опыта горького,
мудрости злой.
Так отчего же я полон усталостью,
словно очаг неостывшей золой?

Я хлопотать разучился по-галочьи,
ветхим дышал
и до нити истлел,
а имена мне запомнились мало чьи –
я в одиночестве веком болел.

***
За этот месяц
я прочел своей жизни следы,
чиры и резы глухой обочины.
Мало их,
зато они не затоптаны.

Знаки грядущей беды,
чертежи червоточины.

***
Упавшие в полете
слова – птенцы мороза.
В тугую скорбь свернулись – так и живы…
К дыханию их поднесешь – чисты.
Им тепло угроза.
…А помню – были лживы,
когда клялись разверстым кликом плоти...
Теплом не стану исторгать их плач,
я, тонкого молчания палач,
елеем лягу в раны хрипоты,
набухну губкой
отирающей стопы.

***
Старых песен подпруги
задубели, тесны,

пали струны в заструги,
стали пальцы красны.

Мне свистать не по силам
в голубиную высь,

в Русском царстве немилом
крылья слов отнялись.

Отпусти меня, лира,
да и мне отпусти.

Бог уходит из мира,
чтобы в сердце расти.

Но пока пробегает
через вечность огонь,

сердце изнемогает
будто загнанный конь.
 
 

***
Стерня обугленного поля,
спаленного, а не пожатого,
простерта пред Господней волей,
вразброд, как стадо без вожатого.

Сереет пепел, искры теплятся,
порой попыхивает синим,
и сажа, распадаясь, треплется
клочками чадного бессилья.

Чу, тень парит – крыла смиренны,
бездушны ангелов движения
бездушна пустота вселенной,
бездушна бездна поражения.