О, граждане Вероны! Я не верю

                «А то, что трудно выразить словами,
                Мы лучше разыграем перед вами».
                Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»



В названии деревни Ворона до этого лета чудилось лишь карканье да хлопки чёрных тугих крыльев.
Но однажды… а собственно, что «однажды»?: только в дешёвых газетных рассказах всё случается «однажды».

На самом деле, в жизни любое важное событие есть результат цепочки малозначительных событий мелкого масштаба: будто канатоходец идёт по канату, плотно приставляя пятку впереди идущей ноги к носку отставшей.
Каждый шажок по канату может стать последним и в тоже время он ничем не отличается от предыдущего.
Собственно и любовь, самая большая на свете тайна, невозможна без таких шажков: мелких, малозначительных.

Сначала должны начаться летние каникулы. Они должны начаться у обоих.
Потом оба должны долго ехать к бабушке в деревню Ворона.
Заметим, из разных городов и к разной бабушке, но в одну деревню Ворона.
И каждая остановка, каждый пассажир на этом маршруте есть звено в той цепочке событий и нельзя их сбрасывать со счётов – разорвётся цепь.

Опустим подробности: поезд, железистый вкус во рту – от бойлерной воды этот вкус что ли, а быть может от лязга и визга металла; летящие перелески и полустанки; пустые разговоры попутчиков.

Оставим только деревню Ворону, Ромку и Юльку.

Вот и стало не по себе. Не заканчиваются добром такие стечения обстоятельств в мире.

И здесь не уйти нам от нашего каната – знать бы кто его натягивает.
Завидуешь, конечно, не ему, потому что не понять, что это за работа и судьба такая – канаты натягивать для людей.

Позавидуешь с наскоку тем, кто идёт по канату, не замечая ни самого каната, ни развёрзтой под ним бездны, идёт большими шагами, легко и пружинисто, как по тропке в зарослях ивняка вдоль реки не реки, но и не ручья же, а так и шёл по ней наш Ромка, будучи уже аборигеном Вороны целых два дня, а это считай старожил.

Опять же Юлька.
В деревне все на виду, да только и без деревенского колеса обозрения, ещё по ветерку на околице ясно: где-то здесь должно присутствовать, перемещаться вприпрыжку, порхать существо в лёгком ситцевом белом платье ниже колен в мелкий цветочек, само лёгкое, как платье, будто она сама платье только это и есть.

А под платьем – ничего: душа. И если это ничего вам намёк на эротику – включите меня, пишущего эти слова, в претенденты на премию «Буккер», а то и куда подальше пошлите, только не лишайте права написать простое русское слово «ничего», понимая под этим простым русским словом именно ничего, ничто.

Теперь оба они: Ромка и Юлька.

Они уже увидели друг друга, но не так, как видят закаты над рекой, а так, как видят голубое небо и белые ватные клубЫ облаков, даже не глядя вверх.
Увидели не друг друга, а осознали взаимное присутствие друг друга в деревне Ворона.

Опустим подробности, как они первый раз увиделись у магазинчика, работающего не по часам, а по смыслу деревенского быта и по вызову; второй раз – у почты, работающей по объявлению на входе: «буду завтра».

Опустим хождение на земляничную поляну, а скорее за сосновыми шишками для гербария – обхохочешься с этого Ромки: придумать такое и нож таскает в лес – а вдруг волки.

Опустим купание в речушке, когда «ничто» превращается вдруг в нечто.

(Здесь я таки претендую на Буккера).

Опустим.
Канат натянут и по нему надо идти: порознь и вдвоём; короче, как придётся шагать. Можно и сидеть на бугорке над речушкой, глядя на закат, теперь уже по настоящему глазеть; повернуть лица навстречу и потерять из виду весь  мир, речку, деревню Ворону.

А вот этого как раз и не следовало бы.

Не заканчиваются добром такие соединения имён собственных, имён нарицательных, имён существительных, ибо существуют они все, прежде всего, существуют, а потом уже собственно и нарекаются.

Опять же бабушка.
Образ собирательный, но актуальный в Вороне в положении Ромки и Юльки.
К тому же их две, бабушки, и они разные.

Обе, конечно, Шекспира не читали, но Юлькина бабушка как только узнала про появление в мире своей внучки и сопоставила её имя с соседским внуком одногодком, так и почудилось ей что-то знакомое, но неладное в этих звуках, созвучьях, тем более, что семьи-то не в большой дружбе состоят лет как не меньше ста.
А с чего это началось, никто уж не упомнит. Да и надо ли?
Как народ на волю цари отпустили, где она эта воля-то?, так и передрались мужики за землю, за лужки, выпасы и пашни.
Потом белые-красные. Не суть.

Размышляла Юлькина бабушка примерно так: до свадьбы дело далеко ещё, да и не те сейчас времена, не сильно они торопятся жениться; уберечь бы деток от случайности какой.

И решила, что опасность в Вороне одна только есть, а именно пьяница сосед-тракторист Лёшка, ездит на своём драндулете в нетрезвом виде без разбору дороги.

Пошла бабушка к председателю и за долю малую угнали Лёшу на дальнюю косьбу до конца сезона, а трактор передали Степану – трезвеннику и семьянину.

А вы говорите канат. Вот кто его натягивает и зачем.

Опять же писатели: щелкопёры и бумагомаратели всякие.
Как разведут ужасов, как начнут нагнетать обстановку.
Доведут героев до любви, а потом травят или топят в пруду.

Пусть разъедутся Ромка и Юлька по своим школам.
Пусть пишут письма.
Пусть увидятся лет через 10, ещё не женатые, студентами.
Пусть вдруг поймут, что тех Ромки и Юльки уже нет, а есть какие-то новые персонажи какой-то иной пьесы, где всё не так.
А как?

А я знаю!?

Пусть даже женятся, на ком хотят, лишь бы всю жизнь помнили деревню Ворону, бабушек, познавших семь войн и семь царей каждая, но не выдавших это своё знание под пыткой жизни.

Пусть помнят закаты над рекой и того волка, который не выскочил, потому что нет у нас волков.

Нет и всё!