Ночное, со вкусом остывшего кофе и яблочных rich

Она распахнула настеж окно и встала на подоконник. Ноги ее холодил ветер. В лицо била ночь, а в спину-музыка. Не было никого

и ничего. Только этот миг. И она застыла на краю-в оконном проеме. Не решаясь сделать шаг вперед. Не позволяя себе сделать шаг назад. Где-то между прошлым и будущим. 
А сентябрьяская эта ночь рассыпалась звездами. Знаете, бывает такое небо-ясное до боли, настолько прозрачное, что хочется окунуться в него. В нем, как в зеркале, блестят звезды-всего лишь чьи-то слезы. Не более того. Она зацепилась

рукой за пластик, качнувшись вперед, и, стоя на цыпочках, потянулась куда-то вверх. Она все еще ждала, что что-то поймет. Что что-то почувствует. Что-то, что помогло бы не сомневаться. Что-то

необьяснимое, но знакомое. А в городе ее была осень. И сейчас эта осень извивалась где-то внизу. И это было почти неважно, потому что вот оно-рядом. Но почему то не ощущается. Почему? Она переступила, ступни немного онемели от холода. Почему?  Звезды

все так же капали вниз, на улицы и дороги. Где-то вдалеке свистнули тормоза. Что-то проистерила бродячая сука. Спящий город покачивался под шепот еще не опавшей листвы. Покачивался вместе с ней-с пятки на носок, на крутом карнизе, покачивался, все никак не сумев решиться.
Фонарь,

выплевывающий ленивый свой свет, давно уже был один. Летняя мошкара и прочая ересь, порхающая близ него летнии ночи напролет, куда-то делась, а те, кто остался-не могли добраться до равнодушного свечения. Фонарю, в общем-то, было наплевать. Она почти понимала его, хотя и ей было все равно. Но она смотрела на фонарь, а фонарь на нее, и даже ночь смотрела в этот миг в темную впадину открытого окна. И она

отпустила руку. И сделала шаг вперед. И белый пластик подоконника, и металл карниза остались где-то очень далеко позади. И все ее существо ухнуло куда-то вниз, не нашедшее привычной опоры, оставившее тепло комнаты навсегда. И она почти разбилась. И даже почти поверила. И даже почти почувствовала. И сделала еще один шаг

навстречу небу. К мерцающим голодным звездам. И с этого момента ей многое перестало быть нужным. И даже имеющим какое-то значение. Да и сама она, где она? Была ли она, а может быть, только будет? И может быть, это лишь ветер, гоняющий дряблые листья? Но окно

по-прежнему распахнуто.  Город все еще светится. И осень воркует что-то свое. А фонарь все так же не нужен даже себе. И совершенно не имеет значения, что небу больше не одиноко.