Анна, Генрих и другие

                Улыбнись, моя  краса,
                на  мою  балладу…
                В.А.Жуковский

                I

Перу – упражнение, сердцу – услада…
На  ноте  весёлой  начну  я  балладу –
Об  Анне  и  Генрихе  краткую  повесть,
В  ней  вымысла  мало – чиста  моя  совесть.

                *
Не  годы – века  прокатились  с  тех  пор,
Как  правил  Британией  Генрих  Тюдор.
По  счёту  восьмым  он  из  Генрихов  был,
Любил  выпить  эля, покушать  любил,
С  утра  не  хлебнув, бывал  очень  скучен,
Но  делал  он  вид, что  делами  замучен,
От  пищи  обильной  пузат  был  и  тучен,
Ведь  к  воздержанию  не  был  приучен.
Была  его  пищей  не  манная  кашка,
Съедал  он  за  трапезой  тушку  барашка
И  ляжку  оленью  в  единый  присест,
Затем  сладким  пудингом  это  заест.
Хотя  консерваторы  были  британцы,
Любили  придворные  модные  танцы,
Но  только  начнут  танцевать  менуэт,
Как  Генрих, объевшись, спешит  в  туалет.
При  этом  мужчиной  был  любвеобильным
(Сейчас  бы  назвали  его  сексапильным).
Он  щёголем  был – не  простым  замарашкой,
Носил  башмаки  он  с  серебряной  пряжкой,
Накидку  из  шёлка  придерживал  паж,
И  реел  над  бархатной  шляпой  плюмаж.
Хоть  типом  он  был  аморальным, брутальным,
Все  женщины  им  увлекались  повально,
И  стоило  только  моргнуть  ему  глазом,
От  дам  не  встречал  он  отказу  ни  разу.
(Не  знали  мужья, что  давно  уж  рогаты –
На  хитрости  жёны  их  были  богаты),
И  в  обществе  дам  ему  было  привольно,
Подмигивал  им  он  довольно  фривольно,
От  вольных  намёков  краснея  невольно,
Все  леди  в  душе  были  очень  довольны,
Ловили  его  откровенные  взгляды,
Но  был  он  уже, к  сожаленью, женатым.
Жену  оставлял  он  одну  каждый  вечер,
Она  покорялась, не  смея  перечить.
Жена, Арагонская  Екатерина,
Хотя  отродясь  не  была  балериной,
Плясала  бы  с  ним  арагонскую  хоту,
Но  с  ней  танцевать  не  имел  он  охоты,
Со  свитой  своей  по  полям, по  болотам
Со  сворой  собак  удирал  на  охоту,
А  в  своре  легавые  всё  сеттера,
Борзые  и  гончие  et  caetera*,
И, лая  свирепо, рвались  они  в  дебри,
Чтоб  там  затравить  беззащитного  вепря.
Король  был  охвачен  охотничьим  ражем,
Уверен  был:  выстрелит  и  не  промажет,
В  охоте  на  вепрей  и  дам  корифей,
Всегда  добывал  он  желанный  трофей.
Из  вепря  он  чучело  сделать  закажет,
Чтоб  вешать  на  клык  свою  шляпу  с  плюмажем,
К  тому  же  и  честь  приближённым  окажет:
Он  тушу  кабанью  изжарить  прикажет
Придворному  повару  на  вертеле –
Весь  двор  пировать  будет  навеселе.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _               
* – и  так  далее  (франц.)
От   вкусного  яства  все  будут  в  ударе,
От  эля  обильного – в  пьяном  угаре
И  трижды  воскликнут:  “Король  наш, виват!” –
Таков  был  проверенный  в  замке  обряд,
И  громко  добавят:  “Живи  много  лет!” –
Придворные  строго  блюли  этикет.
К  утру  лишь  иссякнет  дурманное  зелье,
К  утру  лишь  угаснет  хмельное  веселье.
Вот  рог  протрубил, застучали  копыта,
И  в  дебри  рванулись  и  свора, и  свита,
И  щёлкнул  король  на  прощание  плетью,
“Ни  пуха!” – кричали  восторженно  леди,
“И  ни  пера!” – дамам  вторили  пэры –
У  них  утончённые  были  манеры.
Придворные  кланялись  низко, покорно,
А  Екатерина  смеялась  притворно,
И  лишь  одинокая  знала  перина,
Как  плакала  бедная  Екатерина
В  холодном  алькове  без  мужниной  ласки,
По  тёмным  углам  озираясь  с  опаской,
В  сердцах  проклиная  сырой  Альбион,
В  мечтах  улетая  в  родной  Арагон.

                II

Взглянул  как-то  Генрих  игриво  и  прямо
На  Анну  Болейн – придворную  даму,
И  Анна  ответила  страстному  зову
Душою  и  телом, и  делом, и  словом…
Она  лепетала:  “Хоть  Вы  и  восьмой,
Но  будете  первым, возлюбленный  мой!”
“My  darling”, – он  ей  отвечал, – “I  love  you”,
Что  значило:  милая, я  Вас  люблю.
Она  длинноносой  дурнушкой  была,
Зато  остроумной  и  умной  слыла,
Быть  может, его  покорила  умом,
Быть  может, другим  чем-то – дело  не  в  том,
Быть  может, пленили  прелестные  перси –
По  этому  поводу  много  есть  версий…
А  чем  удалось  короля  ей  завлечь,
Об  этом  молчок, не  об  этом  ведь  речь,
А  впрочем, известно:  “ночная  кукушка”…
Король  очарован  был  новой  подружкой,
И  браком  решил  сочетаться  он  с  Анной,
Пускай  некрасивой, но  странно  желанной.
Хоть  не  были  в  моде  разводы  в  те  годы,
От  церкви  он  стал  добиваться  развода,
Но  тут  разразилась  вдруг  буря  в  стакане –
Согласья  не  дали  ему  в  Ватикане.
Король перессорился  с  папой  навек,
Упрямый, как  видно, тот  был  человек.
А  Генрих  во  имя  любви  учудил –
Он  в  Англии  церковь  свою  учредил.
Поскольку  король  был  гневлив  и  неистов,
С  ним  спорить  не  в  силах  был  архиепископ,
И  он  узаконил  их  брак  незаконный
По  англиканским  лукавым  канонам.
Чем  всё  это  кончится – вовремя  знать  бы!
Сыграли  весёлую  знатную  свадьбу,
Нарядами  пышными  дамы  пестрели,
И  пели  о  вечной  любви  менестрели.
Пока  проходили  лихие  турниры,
Готовились  к  дичи  такие  гарниры!
Король  похвалялся: “Задам  я  вам  пир!”
(Впоследствии  поняли:  точно – вампир).
Шутили  шуты, веселился  весь  двор,
Смеялась  и  Анна, по  мужу  Тюдор,
Надеялась:  скоро  родится  наследник
(Смеётся  лишь  тот, кто  смеётся  последним).
И  стали  в  законе  они  поживать,
Престолонаследника  ждать-поджидать,
Коль  сеешь – готовься  плоды  пожинать,
Тюдоров  количество  приумножать.

                *
Как  локти  кусали  себе  в  Арагоне,
Оставив  мечту  об  английской  короне.

                III

И  так  исхитрившись, король  был  обвенчан
К  досаде  всех  добропорядочных  женщин.
Злословили  дамы  о  нём  втихомолку:
“В  который  уж  раз  и  опять  ненадолго”,
Кичились  своей  добродетелью, видно,
А может  быть, было  им  просто  завидно,
И  бедную  Анну  жалели  безмерно
(По  правде  сказать  вам – весьма  лицемерно).
Так  сделалась  Анна  женою  монарха,
В  шелка  и  в  парчу  нарядилась, и  в  бархат.
Придворные  дамы  шептались  злорадно:
“Нарядна, а  носик-то  всё  же  изрядный,
На  этой  дурнушке  монаршья  корона,
Как  белая  шляпа  на  чёрной  вороне”.
Но  льстили  в  лицо  с  восхищеньем  во  взорах –
Придворные  дамы  такие  притворы.
И  белая  зависть, и  чёрная  ревность
При  королевском  дворе – повседневность.
А  Генрих  меж  тем  погружался  в  нирвану
В  объятиях  пылкой  и  преданной  Анны,
И  в  виды  видавшем  монаршем  алькове
Резвились  они, предаваясь  любови,
Плескались  вдвоём  в  беломраморной  ванне,
Мыл  смуглые  плечи  король  своей  Анне,
А  та  всё  боялась:  не  смыть  бы  румяна,
Не  смыть  бы  белила, что  прячут  изъяны,
Зимой  у  камина  вдвоём  грели  спины,
Тоской  не  страдая  (по-аглицки – сплином),
Жевали  фазанов  и  пили  глинтвейн,
Смеясь  над  остротами  Анны  Болейн…
А  Анна  всё  пела, играя  на  лютне,
И  праздником  стали  унылые  будни,
И  Генрих  был  счастлив: и  власть  абсолютна,
И  ночью  под  боком  у  Анны  уютно.

                *
Однако  ничто  под  луною  не  вечно,
Всё  в  мире  проходит  водой  быстротечной…
Шли  дни, и  привычное  смуглое  тело
Капризного  Генриха  больше  не  грело,
Приелись  остроты, приелись  фазаны,
Приелась  сама  длинноносая  Анна.
И  так  захотелось  ему  новизны,
И  так  захотелось  ему  белизны,
Не  чёрной  вороны, а  белой  голубки,
Пусть  плоские  шутки, да  пухлые  губки…
Другую  нашёл  он, стройней, веселей,
Милее  наскучившей  Анны  Болейн,
Намного  глупее, намного  жеманней,
Но  что  очень  важно – намного  желанней,
Со  вздёрнутым  носом, лицом  белоснежным,
Румянцем  природным  и  кожею  нежной,
С  большими  глазами  и  маленькой  ножкой,
Подставившей  Анне-бедняжке  подножку,
С  жемчужной  улыбкой  и  шёлковой  бровью
(Как  вереск  огнём  воспылал  он  любовью),
С  осиною  талией, бюстом  упругим
(Сравнение  явно  не  в  пользу  супруги).
От  этой  вот  талии, этого  бюста
Монаршьи  угасшие  вспыхнули  чувства,
И  снова  себя  он  почувствовал  бодро
И  понял: не  ум  важен  в  даме, а  бёдра.
Так  в  сердце  монаршем  блондиночка  Джейн
Затмила  брюнеточку  Анну  Болейн.

                *
К  тому  же  он  сына  иметь  был  не  прочь,
А  Анна  ошиблась, родив  ему  дочь.

                IV

Ошибся  и  Генрих, расстроившись  шибко –
На  благо  стране  обернулась  ошибка:
Впоследствии  дочь  королевою  стала,
Получше  мужчины  страной  управляла.
Ни  мужа, ни  деток  она  не  имела,
Считала, что  это  не  царское  дело,
И  забывая  про  женский  свой  пол,
Ценила  лишь  власть  да  английский  престол.
А  может  боялась, что  ветреный  муж
Обманет  её, обезглавив  к  тому  ж,
И  зная, что  были  уже  прецеденты,
Не  раз  отвергала  она  претендентов
Сначала  на  руку, потом  на  престол:
Посадишь  за  стол, он  и  ноги  на  стол.
Учтиво  внимала  она  комплиментам,
И  таяло  сердце  в  иные  моменты,
Но  всем  женихам  ей  пришлось  объяснять,
Что  голову  ей  нет  резона  терять,
Что  голову  бдительно  надо  хранить,
Иначе  на  чём  же  корону  носить?
Была  как  всегда  королева  права:
На  троне  не  зад  важен, а  голова.
И  так – с  головы  не  снимая  корону,
Всегда  круговую  держа  оборону,
Чтоб  не  было  девичьей  чести  урону,
Ни  с  кем  не  делилась  ни  властью, ни  троном.
Под  корень  рубила  хулу  и  крамолу,
Но  слабость  питала  всё  ж  к  сильному  полу,
Мужским  поголовьем  она  дорожила
И  головы  им  отрубать  не  спешила.
Лишь  раз  испытав  благородный  азарт,
Казнить  приказала  Марию  Стюарт,
Чтоб  женскую  всем  показать  солидарность,
Соперницам  наглым – свою  “благодарность”.
На  самом  ли  деле  была  она  девой?
Не  наше  то  дело  судить  королеву,
И  долго  ль, кто  знает, была  непорочной,
Но  трон  занимала  и  долго, и  прочно.
А  кто  с  ней  делил  королевское  ложе,
То  знать  нам  негоже. Прости  её, Боже!
Не  лаской  мужскою, а  лестью  согрета,
Британией  правила  Елизавета.
И, видно, она  управляла  неплохо,
Ведь  Елизаветинской  звали  эпоху.

                V

Что  ж  Генрих?  Оставим  Елизавету,
Вернёмся  назад  к  основному  сюжету.

                *
Итак, полюбил  он  другую  девицу,
И  Анну  тотчас  заточили  в  темницу,
Она  похудела, лицо  заострилось,
 И  в  башне  промозглой  уж  ей  не  острилось,
Сквозь  слёзы  глядела  она  сквозь  бойницы
И  смерти  просила  противной  девице,
Прощалась  навек  с  Альбионом  туманным,
Молитвы  твердила. Несчастная  Анна!
Король  оправдал  своих  чувств  перемену –
Безвинной  жене  приписал  он  измену.
Услышала  Анна  такие  слова,
И  стала  болеть  у  неё  голова…
Но  Генрих  восьмой  был  ведь  родом  Тюдор,
И  короток  был  у  него  разговор,
Решил  он  её  полечить  радикально,
Избавил  от  болей  Болейн  моментально -
Поскольку  он  был  настоящий  Тюдор,
Считал  наилучшим  лекарством  топор,
Не  мучился  он  над  решеньем  дилеммы –
Раз  нет  человека, то  нет  и  проблемы.
Такое  уж  было  у  Генриха  кредо,
Исполнив  свой  долг, сладко  спал  до  обеда.
“Свершилось”, – доложит  привычно  лакей,
А  Генрих  воскликнет:  “Отлично, о’кей!”
Такая  была  у  монарха  ментальность –
Высокой  была  у  придворных  летальность,
Дворцовая  знать – королевская  рать
Не  смела  злодею  и  слова  сказать,
Хоть  деспотом  были  все  сыты  по  горло,
Да  жаль  было  горло – молчали  покорно.
Знать, огненной  он  не  боялся  геенны –
Такие  уж  были  у  Генриха  гены.
Такие  у  Генриха  были  задатки:
Менял  своих  жён, будто  это  перчатки.
Сначала  он  каждую  так  обожал
И  каждую  так  он  потом  обижал:
Одних  он  прогнал, а  других  обезглавил,
Тем  имя  своё  меж  потомков  прославил.
И  в  добрых  семействах, коль  дети  пищали,
Не  тёмным  чуланом  потомков  стращали,
Не  волком  зубастым, не  ведьмой  седой,
А  Синей  стращали  детей  Бородой.

                VI

Ах, бедные  женщины!  Им  не  впервой
Мужчинам  платить  за  любовь  головой.
Вот  так  с  Дездемоной, любимой  подружкой,
Друг  чёрный  расправился  белой  подушкой.
Вот  так  пала  жертвой, ни  в  чём  не  повинна,
Ревнивого  мужа  Арбенина  Нина.
Зарезал  цыганку  Земфиру  Алеко –
Он  собственник  был  и  моральный  калека.
Чем  кончилось  всё  меж  Кармен  и  Хозе
Поведали  нам  Мериме  и  Бизе.
А  впрочем, так  много  примеров  обратных:
Ну  вспомним  хотя  бы  всё  ту  ж  Клеопатру,
А  также  Тамару – в  теснину  Дарьяла
Царица  любовников  всех  побросала.
Возьмём  Олоферна – за  бурную  ночь
Юдифь  отсекла  ему  голову  прочь.
Шептала  Самсону  Далила:  “Мой  милый”,
И  ноги  с  дороги  всегда  ему  мыла,
И  наслажденье  в  объятьях  сулила,
И  ласковой  речью  его  усыпила,
Но  кончился  сон, и  очнулся  Самсон –
Острижен, унижен  и  ослеплён.
Взмахнула  кинжалом  Шарлотта   Кордэ,
Не  крикнув  бедняге  Марату: gardez!
Кинжалом  с  Маратом  расправилась  в  ванне,
Стреляла  другая, по  имени  Фанни,
Была  близорука  эсерка  Каплан
И  маху  дала, недовыполнив  план.
В  Эдеме  Адам  жил  беспечно  под  древом,
Изгнали  оттуда  его  из-за  Евы,
С  тех  пор, как  был  изгнан  из  рая  Адам,
Мужчины  страдали – и  всё  из-за  дам.
Кинжалом  и  пулей, и  чашею  с  ядом –
Вот  так  слабый  пол  мстил  за  всё  этим  гадам!
Но  дам  в  бессердечье  винить  мы  не  вправе:
Боролись  они  за  своё  равноправье,
И  в  битвах  за  равенство  разных  полов
Потеряно  множество  разных  голов!
Наказаны  женщины  за  вероломство –
Уменьшилось  резко  мужское  потомство.
Виновны  в  том  дамы  в  значительной  мере –
Им  необходимо  восполнить  потери.
Зачем  предаваться  пустому  злословью,
Не  лучше  ль  заняться  взаимной  любовью,
Известно, что  лишь  от  занятий  любовью
Успешно  людское  растёт  поголовье.

                *
Как  много  чернухи  на  всём  белом  свете,
Тому  подтвержденьем  события  эти.
Что  ж  делать:  нет  в  мире  ни  склада, ни  лада…
На  ноте  печальной  кончаю  балладу.