Тезей часть четырнадцатая

Глава 14

I

Назвать ли мне желанье – преступленьем,
Любовь к тебе – внезапным ослепленьем,
И следствием смятения души? –
Не разделить благое и дурное,
Из признаков, сопутствующих зною –
Горящие пески и рубежи –

Торфяники, саргассы, асфодели,
Укусы пчёл – стигматами на теле,
А оводов – антоновы огни
В локальном королевстве рук и рёбер –
Мы взяли сет, но проиграли роббер,
Теперь ещё канат перетяни –

И вот она, виктория – за бортом. –
В сосуде, недостаточно притёртом,
Бумага стерпит долее чернил,
Окончится не плаванье, но счастье,
И ты опять окажешься во власти
Забвения, став – первородный ил.

Всплываю, или Лета обмелела? –
Так высыхают камни неумело,
Что вместо мха на них – чертополох.
И слабые, изогнутые прутья
Пересекают шаг и перепутье,
Как полчища больших песчаных блох

И водомерок, вырастивших ветки,
Желания сменить среду нередки,
Путь состоит из воздуха и снов –
То немота, то горечь, то презренье,
Любви и ослепленья повторенье,
Потери смысла жизни и основ.

И новое желанье – неизменно,
Тянуться к деве – так обыкновенно,
Так примитивно, что сильней ума,
И это хорошо и безопасно –
Уж лучше помешаться на прекрасном,
Чем ждать, пока твой мир сокроет тьма.

II

Как полотно ветшает парусина,
И на разрыв идёт, как на хлопок,
Погасит свет стареющий мужчина,
Чей сон не безмятежен и глубок -

Глубок и беспросветен, словно в яме,
Ему бы холст перетянуть на раме
До первых или третьих петухов,
Сечётся нить, не описать кругов,

Когда перечисление подробно –
Мечтаешь измельчать, сойти на нет,
Так тонок перед выстрелом корнет,
Хотя ему и воется утробно.

И небо безнадежно, что рядно -
Как паутина, никнет полотно...

III

Вот вера стреляет в надежду,
Стреляет, естественно – в рот -
А как бы иначе невежду
Быстрее спровадить в народ,

И там, молчалива, мычаща -
Нужна, хороша, горяча -
Она своё счастье обрящет,
Что клещи в руках палача. -

Во что обращается дева,
Когда начинает молчать? –
Уходит от призраков Ева,
А сад продолжает звучать...

Вернись, молчаливое чудо,
И вновь – говори, говори... –
Я больше пугаться не буду,
Наполни мои декабри.

IY

Мы вышли в лето, а вернулись – в доме пусто,
С порога – наледь, и кровавики Прокруста
В углах, на стенах, между половиц,
Ползёт из куколки не бабочка, но пена,
Когда бы холодом задержана гангрена –
Не стало масок, не хватило лиц.

Но искажения, гнильца, на брёвнах – плесень,
Тростник немыслим и мотив неинтересен,
Увязла нота в слепоте болот,
Порывы гонятся за треснувшей жалейкой,
( что некий гой за нимфой?- феткой? – гейкой?),
И падает, и увядает плод.

Как беспорядочен мой перечень, неточен –
Так скачет заяц ошалело меж обочин,
И припадает к ветке бурундук,
Пришла пора сдавать, засиживать малину,
Не лето кончилось – отняли пуповину,
Теперь то шорох, то внезапный стук.

На каждый чих бегу – не вылезла ли травка? –
Куда завалены амброзия и явка –
Но это холод, местный часовой,
Дрожит в подветренном, иззябшем перелеске,
Как та слеза с сиза, что спит смолой на фреске,
И паутина чёрною вдовой.

Ни человека, ни тебя, ни фотографий,
Хотелось в профиль, да неважно, мышьих мафий
В дому хватает, съеден даже клей,
Всей жизни – сыр и топоток проворных лапок,
В углу столешница, поваленная набок,
Нет ни тепла, ни липовых аллей...

Снаружи круг и шар, внутри бежим прямыми,
Фехтуем выпадами – терциями в Риме,
Затем – терцины, италийский звон,
Так долго холодно, так ветрено и зябко,
Что червоточины одрябшего обабка
Как переходы в прошлое, в девон.

Y

И пол заплёван, и в прихожей пыльно,
Бессмыслица, и суета сует,
И перегара запахом обильно
Приправлен дикий поминальный бред –

Возвышенно витийстует оратор,
Закусывает водкой дегустатор,
И плачет чья-то бабушка в углу,
Отсутствие уже необратимо,
И девочка, по-своему любима,
Назавтра снова сядет на иглу.

Мгновение – отрыжка и отрава,
Ужели этот воздух – переправа,
И темнота в прихожей – переход? –
Ну, дудочка, растрескался фагот...

YI

Дела – что слоёный пирог,
Ну ладно бы – сверху творог,
Пониже – картошка, мезга,
Крошащаяся мелюзга,

Руки ненадёжный затвор,
И падающий разговор... –

Но понизу дует, сквозит,
Чуть выше безумье грозит,
Над ним – государева власть,
Что невод и прочая снасть...

Не так – грязный ком, винегрет,
Без лёгкой возни оперетт,
Надрыв, если дать петуха,
Навязчивая чепуха.

YII

Огромный колодец души –
Иначе зачем шабаши,
И слабые тени – пещеры,
Трепещет, мерцая, муар,
И сдобен Огюст Ренуар,
Рисующий арки и сферы,

Над девочкой чисто поплачь -
Какой же ты тёртый калач,
Коль веришь во флёр и искусство,
Ваганьково – люди и кич,
Но верен ли траурный спич,
Что главное – это не чувство,

Но дело, сановный гранит? –
В колодце растёт аконит,
И плещет на стены глазками,
Сжимайся, но стен не ломай,
Не делай себе Первомай,
Не трогай пространство висками.

Не хочешь дарить – получи,
Опять прилетают грачи,
И черви ползут чернозёмом,
Лежит однобоко луна,
На семя сойдут семена
В кораблике тли невесомом.

Мох в крапинку – божий творог,
Осока легла поперёк,
Что бледная немочь подвала,
Наверх из колодца – там смерть,
А ниже не вижу ни твердь,
Ни зеркало в рамке портала –

Откуда сирокко задуть –
Мы сами уснём как-нибудь,
Завалим оконце землицей,
Копаешь – куда попадёшь,
Вверху продолжается дождь,
Порыв забавляется птицей.

YIII

Григорий – построим хорал? –
Пусть всякий, кто трижды соврал,
Попробует спеть в нём,
От смальты горят алтари,
Но окна темны изнутри,
Днём холодно летним,

Где адские глыбы, где зной? -
Не блещет хорал новизной,
Сыграем небыстро,
Дыши, налегай на басы,
Пусть падают наши весы,
Последыши систра,

Мелодии стон то медов,
То к верхнему до – будь готов,
То льнёт погремушкой,
И мы не солисты меж скал,
Но явно фальшивит оскал,
И чучелом, тушкой –

Но мимо, сорвавшись на соль,
Григорий – зачем нам Ассоль? –
Пусть пьёт своё море,
Его завещавший Эзоп
Свободен, как в кадке иссоп,
И морем историй –

Дуэтом, дуэлью, тайком,
Оставшись с пустым кошельком,
Покинем, как эхо,
Органную тьму впереди,
Попробуй-ка, трижды войди
В убежище йеху,

А дважды? – а выйти? – куда? –
Запели – и пала среда
Мучнистой росою,
Ни правды под ней и ни лжи –
Одни витражи, миражи,
Да девка с косою...

IX

Куда, Константине, спешишь? –
Всегда в окончании – шиш,
Зачем тебе пекло? –
Там нотами не отойдёшь,
Никто не возьмёт макинтош,
И небо так блекло… -

Я тоже плодил бедолаг,
Что жаждали всяческих благ,
Борзыми по следу,
Ненужное, брате, свистишь –
Меня раздражает не тишь,
Но путь к меламеду –

Учителю, то бишь, божку,
Пока не проломят башку –
Знай долбишь, как дятел,
Дойдём до пустыни – споём,
И то хорошо, что вдвоём -
Я воду истратил,

Неплотно баклагу прикрыл –
Привиделся мне чернокрыл,
И дрогнули руки,
Вот так и помрём – не во лжи,
А там, где не сеяли ржи,
Не вспомнят нас внуки. –

Кому ты заделал детей? –
Не знаешь? – тогда не балдей -
Устами младенца…
В соборе без стен не хорал,
Но кто-то кого-то побрал,
Под музыку венца,

Взывай, говори - а ля герр,
Но влага из сумрачных сфер -
Горька, Константине,
И публика так далека,
Что некому спеть свысока,
Затишье в пустыне.

X

Не вижу ни лодку, ни плот -
Разводят, что конями Клодт,
На мраморе яства,
В прожилках холера и сныть -
Сечёт путеводная нить,
Что сгинуло царство,

На Зимний кривится канал,
О Летнем рассказ доканал –
Я тоже не Феникс,
И кровь у меня коротка,
Что память о здешнем Чека,
И хочется денег,

Набухнет раствор соляной,
И берег, гордясь крутизной,
Окажется жалок,
Что ласточка в тёмной норе,
Что крот о прекрасной поре,
Что время весталок,

Лечи мне лекала, Нева –
Опальна твоя синева,
Грязна твоя пена,
И сердце стучит из-под плит,
Как будто агонию длит -
Постыла измена -

Чего бы попроще испить,
Сегодня мне незачем плыть,
Что медь зеленея,
Стремительны воды, застыв,
Как в тех кинохрониках взрыв,
Как гибель Помпеи,

Не сравнивай ни берега,
Ни женщин в Блуа, ни снега,
Что падают наземь,
Простор, как всегда, неказист,
Темнеет исписанный лист
Лакуной в рассказе.

XI

Сериал продолжается. – Дамы
Развлекаются, светски легки,
Обсуждают новинки рекламы,
Кружева, пояски, каблучки,

Утомлённо сплетают интриги,
Их улыбки похожи на фиги,
А участие – ломаный грош –
«Нэнси, милочка – ты не поймёшь,

Как мне тяжко страдать от мигрени!..» -
Та кивает, не слушая, - взор
Затуманен, карманный Трезор
Лаем комкает час откровений.

А за стенкой мужской разговор –
Деньги, бабы, не пойман – не вор.

XII

Горсть подсолнечных семечек, жменя,
Как темна августовская ночь,
Скорлупы невесомое бремя
Исчезая, уносится прочь,

Не безделие – небо прискучит,
Шелуха ничему не научит,
И напрасна её пустота –
Горсть разжата, пищат кукушата,
Горы ждут громового раската,
Или молнии, или моста.

Но не места в кругу подфонарном,
Мы, что семя в аду ординарном, -
То ли вылетим, то ли взлетим, -
Угль древесный, обещанный дым.

XIII

В портрете всё дышало благородством –
И башмаки, и пудреный парик,
Одни глаза не радовали сходством –
При жизни их владелец так привык

Пить – натощак, и – плотно пообедав,
И – к ужину, и – отходя ко сну,
И – хвастаясь, как супротив шёл шведов,
Как уцелел, а все пошли ко дну…

Он на портрете трезв почти впервые,
И широко распахнуты глаза,
Что поутру, как раны ножевые,
И мукою полны, как образа.

Дороден сей герой и добродушен,
Но протрезвев – невыносимо скушен.

XIY

Мы капризны? – и время капризно,
Не река, но, скорее – петля,
На изнанке любовь и отчизна,
На обложке химера и тля,

Наверху – потолок или люстра,
Или крюк, или пляшет искусство,
И спадает, как занавес, в пыль,
Чемоданные сроки иссякли,
Тлеют факелы с нимбом из пакли,
И планета плывёт оверкиль,

Лунной радуги протуберанец,
Кирпичей золотых вольтерьянец,
Бесполезного смысла ремок,
Не каприз, но скользящий замок.

XY

Элегически тонем, в охапке
Ворох листьев, гусиные лапки,
Фиолетовых снов канитель,
Вереница за миг до отлёта,
Возвращается вполоборота,
Мимолётно сгущая пастель,

Дорогая – и ты невозвратна,
Возникают в сиянии пятна,
И затмение сбудется в срок,
Сочетанье любви и уныний,
Облаков, обещаний и линий,
Тает морок и гаснет мирок.

Ты бессмертна, пока постижима, -
Или только мишень недвижима
И летит от зенита стрела,
Тень застыла чертой на картинке,
Спотыкаясь, горят невидимки,
Что опавшие колокола.

Полотно распускается швами,
Анфилады встают куполами –
Опрокинуты чаши, сухи,
По утрам у травы переливы,
И сорочьи побудки сварливы,
И холодные ночи тихи.

Примирение? – нота прощанья,
Помолчать, сочинить завещанье –
Пусть его равнодушно сожгут,
Отчего в перелесках прозрачно? –
Дорогая – под осень – не мрачно,
Клин уходит, свиваясь, как жгут,

Остаёмся и мы – не впервые,
Убегают на юг кучевые,
Ночью заморозок, что стекло,
Подорожник по-прежнему рядом,
Огородом дорожка и садом,
И страница горит набело.

XYI

Лишь смерть сильнее смерти? – повтори –
А жизнь сильнее жизни – тривиально,
На мыльные похоже пузыри,
И, в облике химер – нематерьяльно.

Иллюзией описывать процесс,
Как требуют прогресс, не то регресс,
И призывать сравнение к порядку,
На деле о несбывшемся грустить,
Отчизну через годы посетить,
Как облако, гонимое к упадку.

Что в тех краях, где смерть своё взяла,
А жизнь бежала, ёрзала юла -
Где места нет ни мне, ни ностальгии? -
Живут и умирают там – другие.

XYII

Света в твоём окне меньше, чем за окном,
Истина не в вине – что ты опять с вином,
С истиной, сколько зим, тускло горит свеча,
Сумрака не сразим, не отразим луча,

Лика не разглядеть, ( выспалась? – умерла?),
Чем в темноте сидеть, вышла бы из угла,
Встала бы у окна, вон как пряма спина,
Нет тебе полотна, нет у оконца дна –

Это колодец, там тихо, суха земля,
Опустошённый храм, вымерзшие поля,
Это внутри темно, станет ещё темней,
Хочешь открыть окно? – Свечка погаснет, в ней

Света не больше чем воска, чем фитиля,
Воздух твой глух и нем, движется вкруг нуля.

XYIII

Над курильней – дымок, словно медный -
Благородный, как с плесенью сыр,
Успокоится разум мой бедный,
Ждущий дар, как в отставке визирь –

Ларчик с шёлковой нитью ли, змейкой... -
Убежал бы с одной кацавейкой
И в исподнем, задами, босым -
На задворках убого и пего,
Где-то северней падает Вега,
То царям, то безумью грозим. -

И смешно, и желанно, и пусто -
Ни ограды, ни камня, ни бюста –
Медный плоский дырявый сосуд,
Ни огонь, ни вода не спасут...

XIX

Шелест лет, как всегда невесомый,
Прихотливый, невидимый шлейф,
Шорох дней, лихорадкой несомый,
Что летучий и эльмовый дрейф,

Спрятан ключик, сломался замочек,
Меньше линий, разрывов и точек –
Больше, скоро один белый шум,
Словно снег на экране – помехи,
Или белкой припрятав орехи,
Воцарится властителем дум.

Хорошо ли? – совсем незавидно,
Ну, представь – уцелела ехидна,
Но вращается шлейф-бумеранг -
Доживём до укуса фаланг...

XX

Вот мир без малейших усилий
Меняет природу вещей –
В трагедии – зёрна идиллий,
От плоти – чуть-чуть до мощей,

От облака до небосклона,
В ночи дожидаешься дня,
И держит две грани колонна –
Сама проявленье огня –

Мы тоже – застывшая лава,
Нам холодно в медленных рвах,
И в венах вскипает отрава,
И смута бушует в умах,

Что веку лишь полоборота –
Музыке - последняя нота…

XXI

Светает… - но лучше бы пело,
Звенело на розовый лад,
Моя тишина овдовела,
Лесных не взыскует палат -

Где тетерев в ветках неловок,
Шумит, что сноха на золовок,
И сучья сухие трещат,
Там зелено, пёстро и серо,
Землёй наполняется мера,
Туман обращается в чад.

Пожар? – или топлена печка
Сырыми дровами, над речкой
Свивается дымный клубок,
И падает в сторону, вбок.

XXII

Сон наступает внезапно, что осень –
Утром очнёшься – и стылая просинь
Тянется, тянется из глубины,
Ветви склоняет голодным замахом,
Преображает отжившее – прахом,
Терпким, глухим ароматом вины.

В чём моя боль, как не в смене ремёсел? –
То, чем владел – наигрался и бросил,
Новое медленней смерти растёт,
Не успеваю за шагом державным,
Точно сатир, молодящийся фавном,
Кланяющийся болоту удод.

Выпить бы небо, что клин журавлиный,
Выйти к заросшему дикой малиной
Древнему капищу - путь косиножки,
Высушить жижицы слой прикровенный,
Камни – всего лишь осколки вселенной,
След от улитки, упрятавшей рожки.

Прежде лилового цвета – был белый,
Только художник, ещё неумелый,
Чёрной галактику изобразил,
То хорошо, что звезда не погасла,
Аннушкой в рельсы не пролито масло,
Сыро наутро, хлопочешь без сил.

Наледь сильнее и звонче к рассвету,
Стоит ли нам продолжать эстафету –
Тает – рождаться, растёт – уходить? –
Выбор не в осени – пляске созвездий,
Что ты мне скажешь, придя по приезде,
Что мне ещё не случалось простить? –

В чём обвиняю? – во времени года,
Каждую осень закон бутерброда
Снова и снова уносит во тьму,
Пусть превращенье невидимо взгляду -
Свечку зажечь и затеплить лампаду -
Пальцы застыли и зябко уму…

XXIII

Флуоресцируют нити медузы –
Жгучей короны живого огня,
В детстве мы викинги и Лаперузы -
Странники ночи, властители дня,

Наши сокровища спрятаны в море,
Или затоплены у островов,
Только подсохнет прививка от кори –
Сразу сафари, охота на львов,

Или с дельфинами мимо лагуны,
Где дикарей рисовавший Гоген
Бросил на холст танцевальные струны,
Стал и художник и абориген.

Солнечный ветер встречает фигурки -
Вспомнится море в каком-нибудь бурге.

XXIY
Серые заводи манят усталых,
Что в парусах – фиолетовых, алых –
Не отзовётся на тихий призыв? –
Вязь убежит иероглифом шкота,
Там, где бизань – распускаются соты,
С клотика ют фонарём отразив.

Тускло внизу, у кормы, где акулы
Кружат и кружат, как в шламе назгулы,
Видится в пене безгубая пасть,
Сколько тех досок меж влагой и плотью,
Выдохнешь слово солёной щепотью -
Чуть остывает бесцветная власть.

Время не то, что совсем на исходе –
Оводом кружит и неводом водит,
Вместо течения – водоворот,
Травка саргассова лижет вершины,
Павшие ниже, чем звук окарины,
Не открывается брод.

Снасти ли, страсти сплелись в паутину,
Справа по курсу заметили льдину,
Слева – морского конька,
То и другое манит кругосветкой,
Весточкой суши, внезапной фасеткой,
Перекликается издалека.

Птичьи ли, рыбьи, дельфиньи свирели –
Кисточка мажет свои акварели,
Не замечая, как выцвел огонь,
Полно считать, что до берега – пропасть,
Левиафана вращается лопасть -
Юг отложи, но и север не тронь.

Правым ли, левым вращаемся галсом –
Дно обнажится ракушечным вальсом,
С серым сплетая иной перламутр,
Где же обломки, и рифы, и мели? –
Шкоты – смотри-ка – опять уцелели,
Вместе с былыми потугами сутр.

XXY

Там, где птичка летела с экрана,
Где закатное солнце в пыли –
Исаакий, что тень Монферрана,
Иль разряд, поднебесное «пли!» -

То-то купол тяжёл и осадчив,
Красный звон был пасхален и вкрадчив,
Выбив пьянь – языком дребезжал,
То печален, апостольски светел,
Словно новую жертву отметил,
А в тридцатых в молчанье сбежал.

Жизнь – не чаша с малиновым звоном,
Как ни смотришь на солнце – в бездонном,
Выжигающем мареве – тьма,
Купола – переливы клейма.

XXYI

Отцветает душистый горошек,
Заплетается вкрадчивый хмель,
Валерьяновый корень – для кошек,
Жгучий перец – для дальних земель, -

Что за плаванье без провианта,
Сухарей из эпохи атланта,
Солонины и тухлой воды? –
Только пряность спасает от порчи,
А иначе – цинга или корчи,
Хлеб войны – из одной лебеды...

Я читал – с васильком и обратом,
И живёшь без вины виноватым –
Это бабушке так довелось,
Мне – горошек, черёмухи гроздь...

XXYII

Прочно ли склеено, ладно ли сшито? –
В складках и сколах скрывается вита,
Впадинах – больше нигде,
Выше – то ветер, то ровно и дымно,
Нитка сурова и жизнь инстинктивна,
Точно круги по воде.

Тяга к поверхности – сила привычки,
Так засыпаешь под гул электрички,
Не просыпаясь – встаёшь,
Далее день убегает по крохам,
К вечеру смотришь – утрачено чохом,
Таешь - свернувшись, что ёж.

Где – то, расшитое бисером царство? –
Плюшкина немочь, Обломова барство,
Мценская, Кемская волсть,
В полсти медвежьей Могучая Кучка? -
У электрички холодная ручка,
Крошится каменный гость.

Девочку звали Татьяна? – Светлана? –
Память не то, что пуста, нежеланна –
Но равнодушно молчит,
К старости смотришь на складки младенца -
Вымоешь руки, возьмёшь полотенце –
Бязевый мокнущий щит...

Впрочем – ни я, ни судьба не брезгливы –
Просто стирается неторопливо
Облако над головой,
И в изголовье трава и забвенье,
Белыми нитками шито мгновенье,
Что лоскуты Мировой.

Не уцелеет ни в складках, ни в клетках –
Даже по – пушкински - сидя на ветках –
Падает, падает, па...
Петли склоняются к водовороту,
Ветер, осыпавший золотом роту,
Парка всё так же слепа...

XXYIII

Песня проходит, как поле чужое –
Плавно и нехотя тает окрест,
Радуга – или крестьянин с вожжою? -
Ветер грозит переменою мест –

К северу, пусть недвижима поляна,
Иней упал в августовскую хну,
Музыка глуше, и жизнь без обмана
Медленно, косо уходит ко дну.

Чёрное – красное, музыка ясная,
Тихая – даже вблизи не звучит,
Вновь за низинкой тропинка напрасная –
Я никогда не поеду в Ачит,

Дружба былая – чужое имение,
Вот и гроза, или благословение...

XXIX

Когда попался на горячем –
Не верь грядущим передачам,
От них оскомины не жди –
Не запалишься на скоромном –
Споткнёшься на прямом и ровном,
Как реализме Гароди,

Идеализм – моё по крови,
Укоренясь на честном слове,
Расцвёл и пышно и легко,
Иных уж нет, а те – далече,
Но всюду процветают речи
А мы – что пули в молоко -

Не ценим «Яблочко», Париса... –
Мне проще стырить, ибо – крыса –
Зодиакальный мой тотем,
Но обезьянам, свиньям, курам –
Ранимым, чувственным натурам –
Достало становиться всем. –

Очки не радуют из басни,
Быть апельсином безопасней,
Когда кончается завод,
В навозной куче василиски,
К весне на очереди списки -
Не принимают перевод.

Знакомо? – если бы... – ещё бы...
Идеализм, скажу особо,
Способен сам себя пожрать –
Капитолийская волчица
Как детство сахарное снится,
Не получается играть...

...И вечный бой! – одни осколки,
Так смотрит пастырь из двустволки,
И хомо – хомини клюёт,
Не рыба выпадет из хлябей –
Одни опарыши на ряби
И топкий и вонючий брод.

XXX

Мы раскидисты, что георгины,
И развесистой клюквой цветём –
Голубая мечта – андрогины,
Если роза – всё будет путём,

Но деревья полны всяким-разным –
Ни к чему противленье соблазнам –
Удушающий дар орхидей
Всё же лучше бесплодных идей

И мечтаний – но я не Манилов,
Я – другой, моя клюква сиза,
Или жимолость, словно роса,
Распугает моих крокодилов,

Тараканов, скелета в шкафу –
Где бравада, чтоб фыркнуть – «да фу!»

XXXI

Санта Клаус с мешком пан - бархатным,
Колыбельная с плугом пахотным,
И иззубренная коса,
Что приходит быстрее полночи? –
Как легко забываешь помочи,
Приедаются чудеса,

Тронешь дерево – вянет веточка,
Тень искусственна, точно ленточка,
Перекручена и жестка,
То ли мышь, то ли шкурка беличья,
То ль поляна и песня девичья –
Не дотянешься до шестка.

Не надышишься белым за зиму,
Солнце то уменьшает азимут,
То уходит за облака,
Ищешь поле, находишь – лестницу,
Из весталки слепили вестницу,
Поворачивает река.

Там, за рыбой – хребтом Ионовым,
В неестественном, злом, неоновом,
Ядовитом тумане – нить,
Не подарок – работа адова,
Словно есть правота де Садова -
Только боли дано хранить.

Вот опять полотно испорчено –
За канавою, где обочина -
Из-под снега встаёт ковыль,
А другие снега беспошлинны,
Разбегаются, что горошины,
На десятки безлюдных миль.

Что за мифами – темь иль родина? –
Где та речка – Яга, Смородина –
Почему невозможно вброд? –
Стынет ленточка в рёбрах жёсткости,
Нарисованы сны на плоскости,
Совершающей оборот.


()

Лети ко мне моя амига
не сомневайся не к добру
горит гумно вздыхает рига
на сахар пудру ототру
сегодня больше чем колёса
всё заросло сплошной облом
и куры выклевали просо
ах это братцы о былом
о канареечном жилете
о петушарах во хмелю
о риорите о гамлете
о том что мел сродни углю
о незамеченных скрижалях
об инее на лубяном
о нас о каждом в разных далях
о чёрных травах под окном
о невозможности как больно
куда растянута спираль
ты возвращаешься невольно
какая соль какая жаль

XXXII

Мера памяти обесценена –
Оскудела, груба, бедна,
Впору смять, как одна Каренина,
Покрывало из полотна,

И, зашитой в дерюгу тощую,
Повезут её на погост,
Облетевшей венозной рощею,
По края в перегное звёзд,

Ни потешиться, позабавиться,
Ни, вздыхая, сказать светло –
А какая была красавица! –
Вон как рожу-то повело...

Не нужна никому по случаю –
Кто её сохранит, колючую...

XXXIII

Смотри – по сторонам крутые склоны,
Но всё же – рукотворна крутизна,
Её венчают зелени знамёна,
Внизу сверкнёт протока, что блесна...

И камень вновь сумел укорениться,
Как будто здесь гранитная столица –
Верхушка, кромлех, дивье волокно,
Эльфийская истрачена рассада -
Осиновая выросла ограда,
И лоси луб кромсают, как сукно.

Следы? – собачьи, поперёк – медвежьи,
Здесь прежде пролегало порубежье,
Но век избороздил водораздел,
И камень обезводел, оскудел.

XXXIY

Вегетативны наши волки,
Растут у каждого куста,
Встречают постером с футболки,
И златом запонки, заколки –
Не шерсть, но выпушка густа... –

Опушка, рант, кайма, ливрея,
Ждёт персонажей галерея,
Глотнув аршина и во фрунт,
Потешные, ручные стражи,
Не для войны, не то покражи –
Ну разве что устроить бунт.

Бежать во все четыре лапы,
Врасти в суглинок по хребет,
Следить падение комет,
Как волчьей верности этапы...

XXXY

Ты пробовал гадать на сквозняке? –
Уносятся удача с неудачей -
Рубашкой вверх последнее в руке,
Бог случая молчит, следит за сдачей,

И мне не спорить хочется с судьбой,
Но – может быть впервые – чуть промедлить,
И я смотрю, как Нестерова петли
Описывает скипетр голубой.

Как под руку несёт его порыв,
И взгляд мой безнадежен и тосклив,
Как он ложится сразу после башни
Разрушенной, и музыкой вчерашней
Моё оцепенение продлив,

Вершит котёл созвездие Стрельца,
Гадание – подобие кольца.

XXXYI

Что колесу покувыркаться,
Что дураку сыскать оваций,
Водовороту закружить –
Разбить последние надежды,
Откинуть ласты, склеить вежды,
Перекреститься и не жить.

И лоб гудит, как будто медный,
И я уже не рыцарь бедный -
На пенсионе ветеран,
Нетороплив и неподъёмен,
Багаж забытого огромен,
Как в средние века – таран.

Как прежде башня – в Междуречье,
Как нанесённое увечье
Не веку – призраку любви,
Дешёвка – не сатин иль ситчик -
Грудное воркованье птичек,
Попробуй, ночь переплыви.

Перевернись в калейдоскопе,
В гекатонхейре и циклопе
Узнай себя – анахронизм,
Не пир анархии – но скука,
Под колесом одна докука –
Коль больно – ты не механизм.

В пыли дорожной – скрип зубовный,
Куда летит дорогой ровной
Сансары падающий круг,
Начнёт раскланиваться, прыгать,
И мне пора не речи двигать,
Но слушать скрежет или стук

От новой плотницкой артели,
На ветках яблоки созрели,
И надо пробовать, поди...
Затем перешагнуть ограду,
Где полозом – кольцом по саду
Слепые гроздья и дожди.

XXXYII

Если хочешь – перереши,
Кто что должен – не говори,
Обещания хороши,
Словно мыльные пузыри,

Божья радуга за углом,
Раскрасавица с помелом,
Рябь по омуту, под обрыв,
Там, былое под лёд сокрыв,

Тихо ляжет наш плот, мосток,
Незаметен, не нужен – стлел,
Дорогая – лишь пепел – бел,
Чёрен уголь и мёртв листок –

Мы – живые - один, другой...
Молча плавимся под дугой.

XXXYIII

Вот и встретились после прошлого,
После осени и зимы,
Возвышающего и пошлого -
В бездорожье пути прямы –

Жгут бессмыслицею названия,
Так от правил несёт паршой,
Что оставшееся душой
Не удерживает внимания -

Полчаса – и слова истрачены,
А казалось бы – всякой всячины
Накопилось за мёртвый век,
Ни крупицы к совместной повести,
Врозь прошли чудеса и горести,
Ни объятий, ни рук, ни век...

XXXIX

Запах хвойного леса, солнечный,
С послевкусием от смолы,
Словно полдень коснулся полночи,
И раздвоенные стволы

Мнутся сахарною изнанкою,
Метят бархатною корой,
То блеснут, что слюдой-обманкою -
Влагой, утреннею порой

Застоявшейся в складках, впадинах,
Точно пальцы на перекладинах –
Смоляные растут бугры,
Белый шум – праотец безмолвия,
Застываем, как эти всхолмия,
Каменеющие миры.

XL

Усталость падалицей бьётся
О равнодушие и скорбь,
И клонится на дно колодца,
Как тень дрожащую ни сгорбь –

Ей не по силам перемены,
Ни восхищенье Мельпомены,
Ни зависть преданных подруг
Не дарят почерка и жеста,
Ни времени за ней, ни места –
Но блюдца треснувшего круг.

Не чёрной тварью – век разлома,
Коснись – и смертная истома,
Объяв, как воды – утолит
Печали ласкою Лилит.

XLI

Григорию Ширману

Ничем не защититься от воды,
И от огня ничем не защититься –
Пусть мы не угль, но всё-таки не льды,
Не маятник, не рыба и не птица –

Рассудок, не уверенный ни в чём,
Эмоции, что флюгер в высшей розе,
Кисть Рембранта, летящая мечом,
Неверящий, покоящийся в бозе,

Тот камень, что почти одушевлён,
И помнит всю космическую бездну,
И будет в мире до конца времён -
Покуда век не кончится железный,

И не начнётся судоргой зима –
Ни воздуха над нею, ни ума...

XLII

Всё на свои возвращается круги,
Разве что мы - далеко не внутри –
Ни в восхищении или испуге,
Ни в ожидании нежной зари,

Детская комната пуще неволи,
Осень ли сыпет свои алкоголи,
Лето ли вычерпало чудеса –
Но сердцевина почти недвижима,
Путнику прошлое недостижимо,
Как выгорающая полоса.

Смесь из ремёсел, обрата и плевел,
Кончился юг, начинается север,
Дальше – сиянье снегов,
Трудно без берегов.

XLIII

Краем является точка отсчёта,
После которой меняется что-то -
Непостижимо как.
Лёд ли обломится, хлынет ли лава –
Так ли, не так ли – а всё – переправа,
Архипелаг Гулаг,

Тени ли злее, смертельней границы –
Часть сохранит галерея Уффици,
Прочее – перегной,
Ветка по дереву плачет, сгорая,
Это попытка исчезнуть из рая,
В круговорот иной.

Перешагни из пространства фантазий –
Сколько ещё не освоено Азий? –
Вычерпано песка? –
Льётся вода, тормозит черепаха,
Там, где эпоха кончается – плаха,
Дерево, жизнь близка

К той оловянной, железной сказке,
Где за огниво загнут салазки,
Выпотрошат, съедят,
Или Телесиком на лопату,
Или пособием Гиппократу,
Или обратно в сад.

Что мне поведает глаз циклона? –
Бездна смыкается благосклонно,
Тает твой материк,
Чёрные черточки – порох, уголь,
Белые птицы слагают угол,
Соединенье – крик.

Что улетает за чёрные дыры? –
Звук? – Гавриила попробовал – лиры
Прячется прямо в жерло,
Память? – её раздавали без меры -
Только дыханье уходит за сферы,
Как на морозе легло.

XLIY

Обмануться бы – не получится,
Тихо кружатся три сосны,
И Эрато – почти попутчица
До ветшающей белизны,

До расчёта на нежность бедную,
На мелодию злую, медную -
Что-то кончилось, говорю –
Нет желания строить заново,
Отгорело руно бараново,
И, что в оттепель снегирю –

Неуместно стучать по форточке,
У окна припадать на корточки,
И, заглядывая в подвал –
Слышать музыку или пение,
Это память, не воскресение,
Час прощания миновал.

XLY

Я в вальсе – корова на льду,
Но всё-таки к Вам подойду –
Давайте кружиться,
Тянуть и крутить канитель,
Не светят ни страсть, ни постель,
Но что может сбыться? –

А только лишь то, что сбылось –
Единожды нам довелось
Коснуться друг друга,
Ни слова потом, ни письма,
И Вас окружившая тьма –
Тень вышнего круга.

Но то, что казалось игрой –
Приходит ночною порой,
И я вспоминаю
Грядущую Вашу судьбу,
Пророком пергамент скребу,
Но суть не меняю –

Был вальс, а потом... а потом –
Опала осенним листом
Души позолота,
Так рано, что ритм не избыть,
Ни встретиться, ни полюбить,
Лишь пол оборота.