На пупу Океана

Пуще немощи ослепление, -
ночь ли дарует упокоение, -
в ней несёмся, мама, незнамо как,
незнамо куда, не познанные,
не познавшие, ею созданные,
такими же, матушка, как и звёзды, -
таков же и сын твой, чудак, -
присутствует в преступлении
едва ли осознанно.

Помнится.  Было рождаться больно,
свет этот было встретить – страшно,
но, мама, я высвободился своевольно,
будто невинный, такой отважный.
И перво-наперво  горько плакал:
был воздух горек, был свет, как жало.
Вот и ещё один наш, однако, -
ворчала сестра и под краном держала
вопящее мясо, смывая с него рубаху…
А новое Я искало влагу
материнского тела, добрый Космос,
в котором не нужен голос…

Так и родились, мама, позже – притихли,
чтобы молчком затыкать чёрные дыры,
белые плоскости лбом расшибать со страху,
глядя на прыгающих под шутихи,
падать ничком на дно квартиры,
биться в судорогах блудниц,
а потом – под иконку, ниц,
кой – как примиряться с миром.
Ходим по комнатам, мама, долгие годы, -
от зеркала – к зеркалу, от мякоти стула - к мякоти ложа,
смотримся на проделки породы:
выпали волосы, сморщилась кожа…

Себя, как нарвавший зуб,
вырвал из челюсти многоквартирной…
а тут, на пупу Океана,  – всё тот же суп,
только рыбой воняет и тиной.
Так и несёмся, мама, всё в даль, да в глубь, -
тут белого дня уже нет в помине.
Глупому мне – беспредельна глупь,
Но день этот минул и ночь – минет


1997