Лепестки. О Евгении Шешолине, и не только

На фотоснимке: Евгений с мамой Ириной Дементьевной и сестрой Галиной. 1988


+
 ЛЕПЕСТКИ
О Евгении Шешолине, и не только


Скажи, что с осеннего неба летят лепестки,
скажи, что уже я не помню ни зла, ни тоски,
скажи, что цветы осыпают свои лепестки,
и были на свете их дни и светлы, и легки

Евгений Шешолин


1. «ЗОВ СТРАННИКА»

     Лёгкое прочтение и популярность стихов вовсе не означают их подлинности. Скорее наоборот! Истинная поэзия не прыгает в руки, за ней надо нагнуться, поднять её и… раскусить. Не каждому охота нагибаться,  поднимать, всматриваться и (самое главное!) – вникать, ведь здесь необходимо поработать душою – духовно напрячься! Работа  для многих нынче не только трудная (читать книги?  - увольте!), но и тёмная, и даже смешная. «Расслабьтесь!» - кричат зазывалы от делателей всяческих зрелищ. Вот это - доступно и понятно. И  любителям расслабиться, конечно же, не до поэзии. Не для них и стихи Евгения Шешолина.
     С его творчеством  меня познакомил главный режиссёр театра-студии «Йорик»  Игорь  Михайлов, передав  мне в  Москву с нарочным  стихи. Мельком взглянув (со стыдом вспоминаю!), не стал ни вникать, ни вчитываться. Стихи показались слишком вычурными. «Выпендривается парень!», - подумал я и отложил папку «на потом». И только собираясь в Резекне, отыскал её (неловко же ехать, не прочитав!) -  и (спасибо, Игорь!) открыл уникального поэта!
     В Резекне мне подарили  его книгу «Солнце невечное». Вернувшись домой,  ещё раз вчитался и, не откладывая в долгий ящик, написал очерк о поэте  «Зов странника», закончив его такими словами: «Подлинная поэзия всегда исповедальна,  или, по слову Евгения Шешолина, «рассказ Богу о себе самом». Нам даровано его услышать. И ему «без волненья  внимать невозможно». Всё в нём правда, гармония и зов тоскующей по Небу души». 


2.«Я – МЯТЛИК»

     Узнав, что мы жили в Резекне по соседству (Шешолин – на улице Кришьяна Барона, я – в костёльном дворе),  был уверен, что Женя тоже  любил купаться и рыбачить у плотины – излюбленное место детворы! Об этом и спросил при первой встрече его сестру Галину Петровну.
     - Нет, - ответила она, - не любил ни того, ни другого, он даже и плавать не научился!
     Я онемел от удивления. Мне, заядлому рыболову, пропадавшему летом на реке - у плотины ли, у льнозавода или, ещё выше  -  ближе к Гришканам, объехавшему на велосипеде чуть ли не все озера  района – от Адамовского до Разно, мягко говоря, странно было это услышать. «Над детскими кроватками, - знал я из её воспоминаний, - висел огромный застеклённый плакат «Промысловые рыбы СССР», - но Женя так и не стал ловцом рыб!
     -Как же так,  - удивлялся я,  - сын начальника  рыбнадзора – и такой сухопутный!
     - Вот такой,  – подтвердила  Галина Петровна. -  с полудеревенской пожни! - и продекламировала известные строки брата:

Я с полудеревенской пожни, -
такие не выходят в люди;
меня сорвать легко и можно, -
ну что поделаешь, я – лютик.

Мои деревья -  меценаты,
и гонорар мой нищий – лето.
Приснившегося халифата
я за придворного поэта.

Букетом странных моих вымыслов
к конвейеру привьюсь навряд ли.
Я ветром гнут, я снова выпрямлюсь,
ну что поделаешь, я – мятлик.

     Я тогда ещё толком не представлял, где жил Евгений, потому и надумал о рыбалке и купании у плотины. А дом №70 почти в конце улицы, далеко от реки, на южной окраине Резекне, и пожня там, на самом деле, полудеревенская – не затоптанная, богатая разнотравьем. Вот откуда цветы и их  любовное созерцание.  А от любви (именно!) и постижение цветочных тайн.
     Галина Петровна с нежностью вспомнила, как однажды в детстве, когда она болела и родители запрещали ей выходить на улицу, Женя в утешение принёс  букетик полевых цветов. Наверное, подумал я, там были, и лютики, и мятлики. Можно сказать, себя, а точнее – душу свою принёс. Такое не забывается!


3. НЕЦАУАЛЬКОЙОТЛЬ

     Как трудно выговаривается название одного из вершинных стихотворений поэта – Нецауалькойотль. В примечании сказано, что это имя легендарного поэта и царя ацтеков. Но почему сей царь столь остро и настойчиво вопрошает о цветах в загробном мире: «Есть ли Там яркие цветы?».  Мысль о цветах (и Там, и тут!), вспыхивая рефреном, пронизывает стихотворение, а начало его и конец, смыкаясь, скручивают его в напряжённое кольцо. Но это всё внешнее. Поэтическую тайну (в сердцевине!) не передать никакими словами: надо читать сами стихи!
     В статье «Цветочная семантика в поэзии Евгения Шешолина» Г.Б.Марков об этом стихотворении пишет слишком кратко: «Единственное условие существования героя в посмертном пространстве – наличие прекрасных цветов, способных подарить утешение и отдохновение. Цветы в пространстве смерти (в данном тексте) – это знак её преодоления, грядущего рождения»*
     Может быть, и так. Однако не только же по воле поэта царь мучительно думал о цветах! Чтобы узнать, какую роль играли они в жизни и мировоззрении ацтеков, я забросил крючок в Интернет и вот что выудил. Ацтеки, оказывается,  вели так называемые «цветочные войны» -  совершали набеги, чтобы захватить пленников для совершения жертвоприношений. Таким образом они  платили богам за очередной 52-летний солнечный цикл. Человеческая душа-сердце и душа-кровь были необходимы для скрепления мира.  А название войн произошло оттого, что захваченному населению предписывалось встречать победителей с цветами в руках.
     На фразу «поэзия ацтеков» я обнаружил не менее любопытные факты. Поэзия, например, считалась единственным занятием,  достойным ацтекского воина в мирное время. В подвальном помещении Великого Храма находился «Дом орлов», где военачальники  могли выпить пенящегося шоколада, покурить хороших сигар и посоревноваться в поэзии. Наиболее распространёнными темами (если судить по сохранившимся стихам) были –  «Жизнь – реальность или сон?»,  а также поэтический разговор о возможности встречи с Создателем.
     Не сомневаюсь, кто-то разыщет и больше. Но, мне кажется, уже этого достаточно, чтобы понять, сколь неслучайны ни цветы, ни тема стихотворения

НЕЦАУАЛЬКОЙОТЛЬ

Я, Нецауальткойотль,  великий царь,
пью чоколатль в прохладном дворце…
Долго ли пить чоколатль?

Я, Нецауалькойотль, плачу:
все-то мои владенья
длятся одно мгновенье!

Что же я плачу несчастный?!..
Ослепительны песни мои, как солнце!
Есть ли другое, вечное солнце?

Жарко поют яркие цветы!
Есть ли другая земля, без смерти?
Горят ли Там яркие цветы?

Как я могу удержаться?!
Разноцветные цветы – под ногами!..
Что ещё меня может утешить?

Есть ли Там яркие цветы?
Ах, зачем я ушёл Оттуда?..

Опьянел я от  благоуханий! –
В нетерпенье цветы срываю,
хочу, чтоб они не увяли!..

…Зачем я иду Туда?!
Пурпурные цветы под ногами!..
Одни лишь цветы веселятся!

Усладится ли тот, кто уходит?
Горят ли Там яркие цветы?

Одно мгновенье продлится радость!..
Вот и допил я прекрасный чоколатль…
Нет, не будет Там больше печали!..


ПРИМЕЧАНИЯ: * «Евгений Шешолин: судьба и творчество»,
Daugavpils: Saule. 2005. С.151



4. «ОТ МЯТЛИКА В СНЕГУ ДО ПОДВИГА МАРТЫНА…»

     Мятликом, как мы  знаем, поэт называл самого себя. В этой строке он тоже говорит о себе, но только прикровенно. Она из венка сонетов, сплетённого «чудной и пропащей стране». В её холоде (по отношению к поэту) вполне очевиден образ мятлика в снегу. Тут сразу же вспоминаются и такие стихи:

Тюрьма моя заледенелая,
да задубелая сума…

     Здесь всё достаточно ясно. Но что это за «подвиг Мартына»?
В примечании «Солнца невечного»* сказано: «Мартын – герой романа Владимира Набокова «Подвиг» (1932)». Писатель  в Советском Союзе был запрещён,  но в Латвии в каком-нибудь  довоенном издании, хранившимся втайне, Евгений мог этот роман  прочесть. Быть может, нашёл его у приятелей-диссидентов -  в 1980-е годы многие запрещённые книги уже ходили по рукам. Помнится, мне, студенту Литинститута дали на одну ночь толстенного «Телёнка» А.И.Солженицина – ничего, управился!
     Но вернёмся к Мартыну. Думается, резекненцы с интересом прочли бы (кто-то, конечно, читал!) этот роман, хотя бы потому, что в нём упоминается их родной город.  Именно из Режицы затевал совершить  прогулку в Совдепию (подвиг, к которому готовился!) Мартын. У него была фамилия Эдельвейс, что в переводе на русский означает благородно-белый. А эдельвейс, как известно, альпийский высокогорный цветок.  Кстати, имя «Евгений», напомню, в переводе с греческого  -  «Благородный». И такое, в общем-то, случайное совпадение почему-то совсем не кажется случайным! 


ПРИМЕЧАНИЯ:* «Солнце невечное», Резекне, 2005, С.235




5. ПЕЧАТЬ СВЯТАГО ДУХА

     Известно, что Евгений, будучи крещённым в Католичестве, примерно за год до кончины перешёл в Православную церковь . Таинство миропомазания в церкви свв. равноапостольных Константина и Елены (г.Псков) совершил священник о.Владимир Рубчихин. Он наносил крестообразно на тело (лоб, глаза, уши, грудь, руки…) раба Божия Евгения освящённое миро и каждый раз, когда кисточкой выписывал очередной крестик,  молитвенно произносил такие слова: «Печать Дара Святаго Духа». Об этом я и упомянул в инскрипте, посвящённом сестре поэта, взяв эпиграфом четверостишие Евгения:


   
Г.П.Маслобоевой (урожд. Шешолиной)

Почто на разбитой дороге
не встретится русский Христос:
в багровой росе Его ноги,
зане что беззлобен и бос.

Евгений Шешолин



Почив под католическим крестом,
Ваш брат, цветочным  наделённый слухом,
Расслышал зов – и встретился с Христом,
Залог тому – Печать Святаго Духа.


    

6. ОТЕЦ

     Похоронен Евгений рядом с отцом. Бок о бок стоят гранитные плиты. На одной высечены крест и книга, на другой –  цветок и пятиконечная звезда.
     Офицер-фронтовик нашёл себе жену в Краславе. В 1955 году родился первенец – Евгений.  После ухода Петра Ивановича из армии в запас семья в 1956-м переехала в Резекне.
     В своём знаменитом «Перегоне» Евгений напишет: «Поволжье. Кровь отца». Генетическую связь с его родом (подчёркивая главные родовые черты!) поэт выразит такими стихами:

Но есть второй, степной, пахучий корень
У северного деревца души:
По бездорожью в солнечной глуши
Несётся всадник, дик и непокорен.

     Несколько лет назад на озере Разно (в Липушках) я спросил у местных рыбаков, знакома ли им фамилия  Шешолин. Честно сказать, не надеялся на  положительный ответ, ведь после смерти Пётра Ивановича (в 1978-м) прошло почти тридцать лет. Но, к удивлению, услышал:

     - Как же, помним! Гроза браконьеров!

     Такую вот «грозную» (видать, за строгость и принципиальность!) славу по себе оставил начальник рыбнадзора. Но для своей семьи он так и не выхлопотал (для себя – не умел!) приличного жилья: Шешолины ютились в служебном домике инспекции рыбоохраны. Сюда  приезжали на совещания рыбинспекторы со всей Латгалии. Галина Петровна хорошо запомнила «папиросный дым, телефонные звонки и споры». «Чужой, немилостивый дом», -  скажет о нём позже поэт.
     Когда мы с Галиной Петровной подошли к нему, она с улыбкой указала на крыльцо о четырёх ступенях:
     - Вот и «высокое крыльцо»!
     - Семилетнему могло казаться и высоким, - возразил я, вспомнив это таинственное  стихотворение. В нём была одна непонятная для меня фраза: «сам себя катаю».
     - Что она означает? – спросил Галину Петровну.
     Она пояснила. Оказывается, речь о финских деревянных санках с высокой спинкой и выступающими сзади полозьями. Наступив одной ногой на полоз и отталкиваясь другой, можно было санки разогнать и  катить самого себя.
     Вот эти удивительные стихи:

Высокое крыльцо мне не забыть вовек…
Я счастлив, мне семь лет, я сам себя катаю…
Но что-то смутно помню, что-то знаю…
Сейчас лежит такой же мокрый снег.

Я помню стук шагов с высокого крыльца;
следов не будет, ухо не обманет,
и время за собой меня поманит,
и медленно уйдёт походкою отца.



7. МАМА

     Мама поэта Ирина Дементьевна  родом из-под Полоцка, из польских крестьян. При крещении, как принято у католиков, ей дали два имени: Алина и Ирен. В раннем детстве её звали Алиной, но в русской школе Стрельны (пригород Ленинграда), куда семья переехала в начале 1930-х годов,  это имя не прижилось, а вместо Ирен её стали называть по-русски – Ириной. Изменилось также и отчество: папа Доминик стал именоваться Дементием. Крестьянская семья, по сути, бежала от ужасов коллективизации, но вскоре угодила в другой советский капкан: Дементия Мацулевича арестовали осенью 1937 года. Вопрос «за что?» совершенно бессмысленный: тогда в Стрельне были арестованы все мужчины с нерусскими фамилиями. А если ответить кратко и по существу: арестован по разнарядке ГУЛАГа – для строительства «светлого будущего» требовались всё новые и новые рабы! 
     «Страшное слово «Кресты», - пишет в очерке о своей бабушке  Галина Маслобоева, - нависло над семьёй как тень ужаса… Когда Изабелла в очередной раз уезжала в Ленинград – стоять у ворот Крестов, дети знали – вернётся не скоро». Она возвращалась, ничего не добившись, со слезами на глазах. Но Ирине запомнились и  рассказы о том, «какие интеллигентные дамы в шляпках приходят к Крестам», мол, не чета маме – санитарке из ветлечебницы. Следствие длилось не один месяц, и, возможно (как знать!),  Изабелле доводилось стоять в одной тюремной очереди с интеллигентной дамой по имени Анна Ахматова. Может быть, даже рядом… Поэтесса отстояла 17 месяцев! Вот как она написала об этом стоянии в своём бессмертном «Реквиеме»:

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской весёлой грешнице,
Что случится с жизнью твоей –
Как трёхсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею
Новогодний лёд прожигать.


     Дементия Мацулевича осудили по самой ходовой для «врагов народа» статье -  58-й. Он был этапирован в Карлаг, где и погиб в 1944 году. В семье сохранилось предание о том, как Доминику в поле, во время крестьянской страды отверзлось небо и он увидел  «райский сюжет» - колесницы, проносящиеся по цветущему саду.
     Судьбу деда и чудо «отверстого неба» Евгений  любовно отобразил  белым стихом:

                ДЕД

Дед мой был человек простой
но много где побывал
безо всякой прихоти: в первый раз
во время Первой Мировой
он к немцам в плен попал
и увидел Европу, наверно, милую
для его добрых хозяйских глаз.

А потом, на родине, в поле,
ему открылось небо,
скромное северное небо.

А в тридцать седьмом, в другой раз,
он и на Азию поглядел
до сорок четвёртого, когда глаз
поднять к небу уже не мог –
прощён посмертно – в Караганде, -
к чужому небу, но он привык –
ведь был всегда к нему добрым Бог…

И тогда ему открылось небо,
снова открылось вольное небо,
скромное северное небо…

     Изабелла после ареста мужа переехала с двумя детьми в родную деревню, под Полоцк. Там  обезглавленную семью застала война,  и мать, и дети испытали  все её ужасы,  вплоть до немецких концлагерей. После войны они перебрались в Краславу… Евгений не застал в живых ни дедушку Доминика, ни бабушку Изабеллу. Но в Краславе жила дедушкина сестра Мария Мацулевич. Ласковая и  сердечно отзывчивая, она не могла не приветить двоюродных внучат. «Бабушка Мария», - пишет Галина Маслобоева, - это наши детские воспоминания».  Её светлой памяти Евгений посвятит сонет

FIDES IMPLICITA*

По пеплу лет – так холодно! – пройди, -
Тебя ведь не пугало заблудиться.
О Езус, сохрани и огради;
Как быстро солнце за Двину садится!

Тропинка зарастает впереди,
И ночь, как в детстве, на тебя косится.
Где пепельные косы на груди?
Одна осталась тонкая косица.

И, забываясь, вспоминает: «Внук
На днях уже пошёл, наверно, в школу,
А мне всё помолиться недосуг…»

А по дороге к белому костёлу
Шагов не слышно и взошла трава,
Стоят берёзы, затаив слова.

     Недаром  в стихах, так или иначе, связанных с родом матери, неизменно фигурирует костёл. Материнский корень – это прежде всего Католичество. И белому, краславскому, и резекненскому, «красного кирпича», поэт посвятит отдельные стихотворения.
     Но самые нежные, исполненные тепла и любви слова будут обращены, конечно же, к матери. Они рассыпаны по разным стихам. Материнская молитва, как гласит пословица, подымет со дна моря. И сын  мистически прозревал и чувствовал эту необоримую «материнскую защиту»:

…И снилось мне, что я – дитя,
что небо, на меня летя,
холодным пламенем пылает,
и в нём судьба моя сгорает,
но защищают от огня
глаза любовью неизменной, -
единственные во вселенной
направленные на меня.
*Этим термином в Католичестве называют  бесхитростную (по-детски!), но крепкую веру «простых» прихожан.  Такова была «бабушка Мария».


8. АКРОТЕРЦИНЫ

     Родителям  поэт  посвятит «Акротерцины». Начальными буквами стихов он запишет ни мало, ни много, как  молитву: «СПАСИ ГОСПОДИ И ПОМИЛУЙ РОДИТЕЛИ МОЯ». Акростих, несомненно, дело непростое, но, при известной сноровке,  всё же достижимое. Поражает другое! Искусственная и заданная форма нигде  не выпирает – и терцины, как говорится, дышат вольно. А ими поэт высказывает самое сокровенное: и нежно-обжигающее чувство к родному городу, и зыбкие образы мира потустороннего, и  прозрение своей никчемности среди дел людских... Сокрыта в стихах постигнутая поэтом цветочная» тайна «люпина, омытого росой», вычитываются  также  таинственные намёки на некий  тектонический излом - в своей ли судьбе? в судьбе ли страны? мира? Всё это, конечно, может (и должен!) услышать  читатель.

АКРОТЕРЦИНЫ

С холма кладбищенского, в тишине,
Поросшего сиреневым люпином;
А воздух был живым и чутким мне.

С холма сквозь ветви небом тёмно-синим
И мне открылся сказочный родник, -
Гремучим садом, городом старинным.

Обычный миг, невозвратимый сдвиг:
Сверкнула школа, без меня, родная,
Печаль была нежнее, чем привык.

Один, совсем один дикарь, из рая
До нас дошедший, на шоссе застыл
И мёрзнет, ничего не понимая.

И черти тянутся, и мир не мил,
Прочерчена черта, - не передвинешь, -
Отсюда тянутся, как ни просил.

Мы видим дальше: горизонт раздвинешь,
И за большой, неведомой  игрой –
Лавины гул, безумно жуткий финиш.

У вас под этой небольшой горой
И с тёплым влажным запахом гороха
Растёт люпин, омыт росой? Он – мой.

О чём они? – Мне не хватает вдоха, -
Дела людские: ласточка? орёл?
И в стае дел моё-то дело - плохо.

Так ли их коготь крепок и тяжёл
Ещё во сне тянуть из колыбели
Лететь, встречая смехом каждый ствол?..

Иль, может быть, мерцая еле-еле,
Маня обманом милого лица,
Они со мной обняться не сумели?

Я жажду, жду, им нет во мне конца…

1981


     «Акротерцины» взяли за душу (зацепили!) ещё и своей мистической причастностью к  укоренившемуся в душе городу моего детства. Когда-то и я сиживал на этом  (над Еврейским кладбищем) холме (малевал акварельки) и так же духовно обнимал Резекне. На столь близкое мне стихотворение душа не могла не отозваться, а отклик написал стихийно - короткой  соловьиной ночью:

ЕВГЕНИЮ ШЕШОЛИНУ
(по прочтении «Акротерцин»)


«С холма кладбищенского, в тишине
Поросшего сиреневым люпином»,
И я глядел, как будто бы во сне,
На город сказочный за редким тыном.

И «воздух был живым»… Поднаторев
В уменье быть одним и нетипичным,
В душе парил над купами дерев
Родной костёл (он – твой!) краснокирпичный.

Всё остальное столь же и моё,
Как и твоё, врастало детством в душу.
Всё свято в нём! Не трону, не порушу…
Но с дикарём шоссе отдам: твоё! –

И тех, что тянутся с холма: твои!
Картинок сих к себе не приурочу!
Но по тебе во мне рыдают соловьи,
И плачут по тебе тончающие ночи.

Май 2006


9.СУДЬБА

     Известно, что поэты провидят свою судьбу. Нет, они её не выдумывают, тем паче не «вычисляют», получается это непроизвольно – по вдохновению! Поэт, как некий медиум, лишь только записывает то, что  ему передано. Кем и откуда? – объясняют, как правило, двумя «необъяснимыми» словами: Богом свыше. Впрочем, есть на этот счёт различные теории. Любопытствующие могут поинтересоваться. Я же, не вдаваясь в суету научных хождений вокруг да около, приведу лишь неоспоримые факты.
     Так, например, Евгений Боратынский, скоропостижно (и даже таинственно!) умерший в Неаполе, в одном из последних  стихотворений написал об этом городе такие строки:

И кто, бесчувственный, среди твоих красот
Не жаждал в их раю обресть навес иль грот,
Где б скрылся, не на час, как эти полубоги,
Здесь Лету пившие, чтоб крепнуть для тревоги,
Но чтоб незримо слить в безмыслии златом
Сон неги сладостной с последним, вечным сном.

     И что же? Поэт возжаждал - и обрёл желаемое: скрылся, и не на час: только через год тело поэта в кипарисовом гробу было перевезено из Неаполя в Петербург.
     А вот пророчество Николая Рубцова:

Идёт процессия за гробом…
(…)
Трещат крещенские морозы.
Идёт народ… Всё глубже снег…
Всё величавее берёзы…
Всё ближе к месту человек.

     В другом стихотворении поэт уточнит: «я умру в крещенские морозы». Как известно, Николай Рубцов погиб 19 января – на Крещение.
     Можно было бы обойтись и без этих примеров. Но не удержался, привёл, так сказать, для вящей убедительности. А теперь, конечно же, напомню, в каких стихах провидел свою кончину поэт Евгений Шешолин. К сожалению, составитель «Солнца невечного» не включил их в книгу. Я нашёл прорицание в авторском «Избранном» (декабрь 1976 – декабрь 1987), опубликованном в Интернете другом поэта Артёмом Тасаловым.

Нет, я не вливался в метрошную злую толпу!
В уме придержите мою единицу судьбу!
И не потому, что искал я поглуше тропу,
и не потому, что порой прозреваю судьбу.

Ко мне протянулись --- ручьи собирает река ---
с какого апреля ко мне побежали века?

     Поэт пророчески вопрошает, как бы оглядываясь назад – из вечности! Мы-то  знаем, «с какого апреля». Указание на этот стих не моё открытие. В комментарии на него Артём Тасалов поясняет: «с апреля 1990 года». Но хочу указать и на другие строки, в коих прикровенно сказано, каким образом поэт уйдёт из мира сего. Вот они, и тоже в виде  вопрошания:

За что же, как точная лопасть,
всё ниже, виток за витком,
безликая, острая пропасть
свистит над застывшим цветком?

     Мне могут возразить, что речь не о человеке, а о цветке, притом ещё - и не цветок падает, а «пропасть свистит».  Что тут сказать? Таково самоощущение «цветочного» поэта. Ведь он не только называл, но и таинственно (едва ли не религиозно!) ощущал себя цветком. «Цветы мы, - писал Евгений в стихотворении, посвящённом ближайшему другу и «сотаиннику» в Индуизме Мирославу Андрееву,  - и это дано нам, и это – немало!».
     «Ну что поделаешь, я – лютик»

2009




ПРИМЕЧАНИЕ: О судьбе и творчестве Евгения Шешолина см. также мою
статью "Зов странника"  http://www.stihi.ru/2009/04/02/4862