Гл. 7. Д Артаньян врагами обрастает. Фраг. версии

                *          *          *
– ...Всего-то пребываю два часа,
  но звёздностью успел    переболЕть я.
  Всё как-то… враз:   одно… второе… третье, –
признался Шарль. – Аж дыбом волоса!

Тут де Тревиль, вдруг впавши в панибратство,
поправил положение вещей:
– Уж ты меня прости за верхоглядство!
Ну, как там жизнь у  батьки  вообще?

С ним в юности пройдя огни и воды,
мы всех врагов валили наповал.
Порой отец твой мною верховодил
и фору в  фехтовании  давал.

Удач и неудач чередованье
отец переносил трезвее всех
и, часто уповая на успех,
менял он мир финтами фехтованья.

  Его когда-то, помню, как сейчас,
царапнуть шпагой было трудновато
и связываться было с ним чревато.
А нынче он и вовсе  в деле  ас?

– От прежней прыти нынче – лишь бравада…
Отец мой не стоит на месте… правда,
он вообще на месте не стоит: 
как примет в день на грудь, так и… с копыт…

– Ну, как бы что там ни было в Гаскони,
а я перед отцом твоим в долгу.
Протекцией, деньгами помогу –
без этого ты здесь не пустишь корни.

Что? Горд и независим?  Проще  будь!
С деньгами-то в Париже жить прикольней.
Так что ж  отец-то? Для тебя твой путь
он подобрал прямой или окольный?

  Не помню, кстати, чтоб из рук твоих
я брал с рекомендацией письмишко…
Пока я бушевал среди своих,
ты два часа тут скромничал, как мышка…

– Увы, моё  похищено  письмо
и этим я обязан дворянину!
И пусть я изучу весь глобус, но
сыщу  я эту подлую скотину!

Клянусь, я вора  со  свету сживу!
Он мне за всё ответит головою!
Я видел его даму иль жену
и сделать захотел её вдовою.

– Ты слишком зол! Не  завтракал, поди?
   Но если основания серьёзны…
   то на дуэли, рано или поздно,
   пересекутся  ваши с ним пути.

Уместно с земляком делиться болью.
Так де Тревиль узнал, само собою,
что Шарль и вор из Менга – тот тандем,
в котором Шарль загнётся от проблем.

Прикинув незнакомца по приметам,
встревожился не в  шутку  капитан:
– Ходить за этим вором по пятам
тебе, быть может, в радость, но при этом

забудь об этом типе поскорей!
Кураж, честь, удаль – подлинны  в гасконце…
от  безрассудства  лишь не околей!
Сей тип в Париже, как пятно на солнце.
 
  Он свой вот так   подкручивает ус?
Все  сходятся  приметы. Априори
мы говорим с тобою о Рошфоре.
Он в деле осторожен, но не трус.

  Ищейка кардинала и матёрый
  убийца, этот самый граф Рошфор,
  прочтя, что ты стремишься в мушкетеры,
теперь – твой враг. Ах, если б просто вор!

  Мы, знаешь ли, причислены к бандитам
  поскольку разродился наш прелат
  не спрашивая нас, таким эдиктом
  что за дуэль, как минимум – дисбат!

Устои наши гнутся и трещат!
Невинных по, понятно чьей, научке
  хватают, как любовников на случке.
Все за дуэль аресту подлежат.

Понятно, что в башках у мушкетёров
лишь… как позлить гвардейцев и поржать,
притом, что и гвардейца нет, с которым
дуэли можно было б избежать.

Тех забияк, кто выжил после вздрючки,
всех за дуэль – в Бастилию под ручки…
Неважно, худородные иль знать…
Эдикт… и королевская печать!

Гвардейцы мушкетёров ловят, вроде
как пастухи бодливых, гм… коров.
И многие из нас на эшафоте
остаться могут вовсе без голов.
 
Ведут себя гвардейцы некрасиво
и некому за то на них пенять.
За их спиной прелат – закон и сила!
С того и расхрабрились, не унять!

  Моих любимцев псы-кардиналисты
   вчера схватили – дело тут нечисто!
   Напали в темноте из-за угла
   и треть моих бесславно полегла.

Шарль, нос в окно совавший – не иначе,
как пялился на дам во все глаза –
вдруг выгнулся, как гибкая лоза,
и с воплем «Стой»! в дверь прыгнул по-кошачьи.

Быстрей едва ли прыгнул, как сейчас,
он даже бы под пистолетным дулом.
«Там этот, что из Менга»! – на  ходу он
Тревиля удивил второй из фраз.

На пару-тройку лестничных пролётов
себе Шарль отводил два-три прыжка.
Он сделать бы не смог исподтишка
прыжка в окно и прочих изворотов,

однако по пути едва не сбил
людей, боднув Атоса ненароком.
– Столь наглого из наглых живопыр
я попросил бы, – взвыл Атос с упрёком, –

о вежливости помнить всякий раз,
хотя б из чувства самосохраненья,
поскольку я вам тут не такелаж!
Атос, сердитый вследствие раненья,

впал вовсе в ярость – нужно ль вспоминать,
чем кончилось с гвардейцами то дельце!
Теперь плечо берёг он, как младенца.
А тут… Бедняга рявкнул: Твою мать»! –

и подытожил: – Проучу невежу,
плоть грубияна  кровью  обагрив!
– Простите! Ничего не вижу. Грежу.
– Э-э, нет, брат, ты излишне тороплив! –

схватив за шкирку резвую персону,
как царь зверей, ужаленный осою,
Атос вспылил. – И это весь пардон?!
   Нет! Как заведено уж испокон,

я жажду сатисфакции! Изволь же
принять мой вызов там, где ты стоишь!
Шарль растерялся. Односложным «кыш!»
тут вовсе не отделаться и вожжи

своей дипломатичности юнец
предельно натянул: – Что за контора,
где глухи к извиненьям, а истец
капризен так, что имя мушкетёра

сам ставит под сомнение в глазах
учтивых, но спешащих поневоле
неловких шевалье! Давай-ка, в знак
простого примирения, спроворим
без всяких экзальтированных бяк
миг нашего прощания совместно.
– А ты, однако, стал ещё наглей!
– Вот ведь пристал! Не мушкетёр, а клей!
Ужель так препираться интересно?!

Да можешь ты понять: мне недосуг
на глупости размениваться эти!
Пока мы петушимся тут, как дети,
успеет смыться прочь один мой друг!

– Спешишь удрать? По-видимому, трусость –
твоя наиглавнейшая черта!
– За эту непростительную узость
мышленья твоего я ни черта

жалеть тебя не стану.  Назначай же
сам срок и место, где никто уж нам
не сможет помешать по полной чаше
испить до дна кровавого вина!

– Тебя с утра ждать буду к  девяти я
у стен монастыря на пустыре.
Ну, а пока беги, гуляй, вития!
  И не ищи других монастырей.

Тут только отпустил Атос гасконца,
юнец же больше думал в этот миг
о том, как проскочивши напрямик
на улицу, догнать бы незнакомца.

– Ты знаешь тот пустырь у стен Дешо?
Тот ровный пятачок, как на манеже.
Пуская кровь зарвавшимся невежам,
я часто отдыхаю там душой.

Но помни, что парижские куранты
не ходят одинаково везде, –
съязвил Атос. Шарль тормознул: – А где
кого себе возьму я в секунданты,

коль знаю тут на равных только вас?
Я – некоторым образом, приезжий.
Ваш шеф не в счёт, он вмиг со мной, невежей,
расправится, узнав, что я, резвясь,

в Париже начинаю жизнь с дуэли…
– Я приведу двоих своих друзей.
Никто из них в столь благородном деле
артачиться не станет.  Не мамзель

и, стало быть, вам в секунданты впору.
Душевно благодарен мушкетёру,
Шарль попрощался с ним сухим кивком
и бросился в погоню прямиком.

Гасконец ускорялся так, что ноги
его мгновенно вынесли на взлёт…
Уж если в чём кому и не везёт,
так это уж надолго и во многом…

Средь разодетых высился Портос,
чья перевязь, сверкая позолотой,
хозяина заставив вздёрнуть нос,
предметом обсужденья стала плотно.

 Мол, роскошь он за  так  заполучил –
поклонница щедра с полунамёка.
Зевак трясло.  Их зависти лучи
приятней, чем от золота, для ока

и для души Портоса вообще.
Шарль, вихрем налетев, споткнулся – чудом
лишь не упал, запутавшись в плаще.
Насмешкам пищу дал и пересудам

(Портос громоздок, а юнец – ледащ),
гасконец, невзначай влипая в плащ,
где было уж совсем нехитрым делом
запутаться – на то и лабиринт!
Парнишка произвёл ногами финт,
но в жаркой полутьме увяз всем телом.
У перевязи сразу  разглядел он
часть, скрытую от глаз. Весь фокус в том,
что скрытое не значит золотое.
Портос шутить пытался, но с трудом:
– Друзья, а что там у меня такое?

   Эй, думаешь, коль росту два вершка,
   то можно овладеть исподтишка
   моею безнаказанно спиною?!
   А ну-ка вылезай! Мозги промою!

   Немедленно, гадёныш, покажись!
   Противникам своим Портос ни в жизнь
   показывать нигде не станет спину!
Войдя в кураж, парнишка с жару, с пылу

ответил, оторвав себя и плащ
от мощного хребта: – Да сколь ни прячь
   свои тылы, а мне и всем понятно:
   тылы ты не покажешь ни бесплатно,

   ни за набитый золотом кошель.
   Показывать не грех, но только шей
   заведомо всё в виде однородном,
   чтоб вид со всех сторон предстал добротным.

Свидетели остались на местах,
зеваки пополняли их ораву.
Все предвкушали острую забаву:
Портос и  побузить  ведь был мастак!
   
Козявка Шарль была  невелика, но…
беззвучных и ехидных, как одна,
ухмылок ряд унизил великана –
презренья наглотался он сполна.

Причём, юнец и вовсе откровенно
глумиться над Гераклом продолжал.
Портос терпеть не мог породу жал
осиных, яд их чувствуя мгновенно.

Зеваки во все уши и глаза
дивились, а Портос косел, как пьяный;
всё шире заполняла лик румяный
багровая – знак гнева – полоса.

Чтоб выместить на юноше свой комплекс,
он мысленно подвёл под монастырь
юнца, с ним обсудив дуэльный кодекс,
и встречу приурочил к десяти.

Мол, знает ли гасконское отродье,
у стен монастыря такой пустырь,
что станет для отродья чем-то вроде
ворот для входа в вечный монастырь?

Портоса припугнув кругами Данте,
Шарль сообщил, что знает о Дешо,
спросил про день и час лишь, а ещё
спросил бюро по найму секунданта…
 
Шарль бросился не то чтоб наутёк,
но всё ещё с надеждой на погоню
за недругом из Менга.  Личный гонор
решил он искупить, подняв платок,

что выронил невольно на брусчатку
в кругу своей тусовки Арамис.
Подняв платок и сдув с него остатки
парижской пыли, парень, как сюрприз,

поднёс с поклоном ценную находку
надменному неряхе: – Ваш батист…
Как будто бы его огрели плёткой,
владелец отшатнулся: – Вы турист?!

   Хватая что ни попадя с дороги,
   пытаетесь загнать кому-нибудь,
   чтоб выручить деньжонок, хоть немного,
   себе хотя бы на обратный путь?

Шарль захотел остаться столь учтивым,
что вновь, в своей настойчив доброте,
подал платок, добавив в тембре льстивом:
– Ты думаешь, коль ты при бороде,

   то я – молокосос тупой незрячий –
   не ведаю, что сослепу творю?
– Ну, да. Примерно так и не иначе.
– И всё ж он ваш. Я   вЕрно    говорю!

   Я вижу здраво все свои шаги, но…
   меня, месье, сочли вы вахлаком.
Друг Арамиса молвил: – Мне знаком
   сей вензель. А платок-то герцогини…

Лицо владельца краской налилось:
– Сворачивать пора нам эту сходку!
   Мне сплетни ни к чему! Ты это брось! –
он вырвал у приятеля находку.

– Вы, сударь, неучтивы – это раз!
   А во вторых, я даже незнакомцу
   готов урок дать такта хоть сейчас! –
воскликнул Арамис в лицо гасконцу,
а далее назвал он место, час…

Был Арамис при первом приближенье
излишне щепетилен и раним.
При всём своём к нему расположенье,
при всём своём восторге перед ним
до визга и до головокруженья,

был вынужден немедля д’Артаньян
пополнить круг грядущих сатисфакций.
Юнец не ждал в свой адрес ни оваций,
ни роз – был от одних  традиций  пьян…