Снежинка в потоке времени-14

Это эссе - в качестве некоторого отступления. Выходит так, что надо сказать о некоторых привходящих понятиях. Без такой статьи - дальнейший разговор покажется несколько бессвязным.

                ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ РАЗГОВОР

Мы – ничто без опыта предшественников. Над равниной земной жизни возвышаются несколько гор,  которые, из всех живых существ,  дано построить только человеку, – лишь ему одному: гора материального опыта, материальной культуры, гора опыта морального (разные вероучения, этические системы), гора опыта правового (начиная еще от свода законов греческого законодателя Солона, от «Русской правды» Ярослава Мудрого до сводов законов современных государств, до «Декларации прав человека).

Есть и построенная гора науки и техники. Словно коралловые рифы на морском дне, эти горы строятся опытом человечества. Придумал ли человек, как добыть огонь, или впервые сумел приручить дикое животное - все укладывается в тело этого  «кораллового рифа». Все, что мы успели сделать впервые: спичка, колесо или веретено, новое лекарство, способ приготовления пищи или сапожная вакса – все это частички великого опыта, авторского или безымянного.

И есть еще одна гора – искусства и литературы.

Никакому философу или историку в одиночку не под силу описать все, что накопило человечество за свою историю, писанную или неписанную. Пускай даже он возьмет для примера только самые великие вехи человеческого опыта. Пытались это сделать великие вероучители, легендарные или сохранившие свое имя в писанной истории. Последняя попытка такого рода, на мой взгляд – учение Вернадского о ноосфере.

Я сознаю скудность своих сил и недостаточность знаний. Меня хватило только на то, чтобы указать на этот накапливающийся опыт. Но о длящемся веками разговоре о жизни, который ведет литература, мы сможем поговорить подробно.

Она тоже подобна коралловому рифу. Каждый литератор, прожив жизнь, поработав в этой области, оставил свою крупицу в теле этого рифа. Иногда, взяв перо, говорит себе любитель литературы: я – человек маленький. Побалуюсь, напишу несколько стишков… Где уж нам – до вершин…Он глубоко ошибается. Как верно сказано, рукописи не горят. По незнанию, с самой первой своей строчки он выехал на магистальную скоростную трассу. Хочешь, не хочешь – двигайся всерьез. Ты ведь и родился всерьез, и умрешь всерьез, и жизнь свою, один раз полученную, тоже всерьез живешь.

Меня поразило одно стихотворение Юрия Кузнецова. Оно стоит того, чтобы его привести здесь полностью.


             На хворостине я въехал на гору Парнас.
             Слышал Гомера, но тот оборвал свой рассказ.

             Это молчанье стоит до сих пор на земле…
             «Дать ему слово!» – сказал чей-то голос во мгле.

            Тут хворостина возьми, да заржи в ассонанс!
            Ей по ошибке откликнулся сонный Пегас.

            -Скверное время! – нахмурился Гете и встал,
            Взял хворостину и ею меня отхлестал.

И поделом. Не входи туда, где когда-то серьезные люди основательно говорили об основательном. Ну, хотя бы принеси в общую копилку что-то свежее. Если же нет у тебя ничего за душой, добытого тобою, без скидок на то, что ты или молод, или неграмотен, или некультурен – быть тебе битым. В лучшем случае забудут. И моли бога, чтобы потом не вспомнили: жил, мол, на земле такой графоман.

Но! Кто помнит того ссыльного офицера, который написал грозную песню о Ермаке? Ту самую: «Ревела буря, дождь шумел…»? А песню – поют. Знают ли теперь поэта и газетчика старой Москвы Александра Пастухова? А его незатейливую песенку «Люблю я летом с удочкой / Над речкою сидеть» – все еще помнят, благодаря фильму «Трилогия о Максиме». Помнят ли ту учительницу, что в 1903 году написала «В лесу родилась елочка…»? А ведь водят хоровод на каждом детском новогоднем утреннике. И поют. Поют под новый год.

Значит, ничто не пропадает. И написанное нами не пропадет. Но мы лишь в очень ограниченных пределах можем предсказать судьбу своих произведений. Знаю одно: если ты в своих стихах «присоединился к предыдущему оратору» если нет в них свежести – забудут и не вспомнят. Или так вспомнят, что лучше бы забыли. Хочешь, не хочешь – мы на семи ветрах и на переднем краю.

Но не бывает же так, чтобы в твоем произведении была одна сплошная свежесть. Есть ведь и границы способностей.

И вот тут будет уместно рассказать, как же встраивается новый человек в общее литературное здание. Если уж сравнили литературу с коралловым рифом, следует знать, каковы скрепы литературы?

Итак, мы знаем, что литература не просто игра, что литераторы (и вообще – люди искусства) веками ведут друг с другом и с читателем, зрителем, любым рецепиентом длящийся века разговор о жизни. У массива искусства и литературы есть связи как внутри него самого, внутри, так сказать, цеха деятелей культуры, так и вовне его. Значит, уместен и разговор о внутренних литературных взаимоотношениях. Благо, есть хорошая книга Юрия Борева «Эстетика». Этот искусствовед достаточно подробно рассмотрел как взаимодействуют в литературе и искусстве предшественники с последователями. Мне остается только изложить результаты его работы.

Борев считает, что существуют восемь типов взамодействия – основных. И два – особых, глобальных типа, либо подытоживающих целый этап литературного развития, либо открывающих новый этап. Вот они.

Первый тип – новаторское продолжение традиций. Например, после критического реализма XIX века, М.Горький основывает новый метод – социалистический реализм. Нынешние литературоведы на методе и самом термине здорово потоптались, поиздевались над ним, но при возникновении самого этого выражения и Горький, и другие деятели культуры ясно сознавали его условность. К критическому реализму, правдиво отражающему противоречия тогдашней жизни, добавлена всего одна деталь, но очень существенная: показан выход из жизненных противоречий «в новых исторических условиях и на новой мировоззренческой основе».(В данном случае – на идеях социализма).

Второй тип – отталкивание. Художник негативно копирует особенности творчества своего предшественника или современника.

Третий тип – заимствование. Только часть, элемент художественной системы предшественника переносится и встраивается в систему последователя. Но когда у последователя выращена своя, развитая художественная система, она видоизменяет привнесенный элемент, органично встраивает его в себя. При заимствовании появляется возможность некоторой игры, построенной на несоответствии элементов родных и элемента привнесенного.

Есть особая разновидность этого типа взаимодействия – влияние. Это – четвертый тип. «Художник на основе нового опыта отношения к жизни использует некоторые стороны художественной структуры своего предшественника». Но, если чистое заимствование сохраняет главные черты оригинала, то влияние  предшественника на последователя может дать результат самый неожиданный. Проще говоря: импульс от предшественника получен, но в какую сторону будет заскок в мозгах последователя, бог его знает. То есть при заимствовании связь жесткая, при влиянии – мягкая.
 
Пятый тип – подражание. При нем уже копируются основные стилистические особенности и форма источника, но в этих старых формах решаются новые художественные задачи. Добавлю от себя: в чистом виде подражание легко проследить в стихотворениях «Тучки» Михаила Лермонтова и «Слезы людские» – Сергея Есенина. Форма (Есениным) повторяется  полностью, но в есенинском произведении и задача другая, и общественное звучание тоже иное.

Шестой тип – пародирование. Это подражание, содержащее ироническое или критическое отношение к первоисточнику. Пародист часто преувеличивает, утрирует черты подлинника, доводя иногда их до абсурда и достигая, тем самым, комического эффекта.

Седьмой тип – эпигонство, подражание нетворческое. Тут уж все зависит от глубины творческого бессилия последователя. Начинается это все с рабской подражательности и кончается плагиатом – обыкновенным воровством источника и выдачей чужого за свое. Впрочем, всей глубины такого падения нам узнать не дано.

Восьмой тип – соревнование. Художник и учится у предшественника, и отталкивается от него, и сам глубоко сознает свою непохожесть на него.

Еще два типа взаимодействия – особые.
Девятый – концентрация. Пример – Пушкин. Он, как громадная художественная линза, собрал все, чего литература достигла до него. Предшественники стали как бы  уже «неинтересны» читателю.
И, наконец, десятый тип – растворение в последующей литературе. Так работал Достоевский. Говорят, у кузнеца Демидова поинтересовались, есть ли у него знатные предки? Зачинатель уральской металлургии почесал в бороде и спросил в ответ: «А зачем? Я сам знатный предок…».
Достоевскому посчастливилось обойтись без предшественников. Но зато он влияет на литературу до сих пор.

Вот, вкратце, что думает Юрий Борев о скрепах нашей литературы.

Как видим, ступив на эту тропу, творческий человек оказывается не в безвоздушном пространстве. Далеко не у каждого получается идти по  ней так, «будто до него дождей не падало», как выразился Роберт Рождественский в стихотворении о молодом наивном дожде.