Итог. О

Другу,
с благодарностью и уважением.


I

Я говорю. Говорится сегодня, как пишется по бумаге.
Я спешу говорить, успею еще отмолчаться.
Слушайте! Ловите слов моих мертвящую влагу!
Потом замолчится, закроется – налетай, разбирай все!

Я говорю. Значит, больше не руковожу словами,
Не обрубаю их под новое прокрустово ложе.
Зато так занятней немного руководить вами –
Вы не привыкли. Да я тоже, признаться. Тоже.

Мне говорится. Немного читается-пишется – разобраться потом толком.
После вас. Я вас все равно пропускаю первыми.
Значит, бей, мое гиблое слово, как тот электрод, током!
Разгорайтесь, глаза, синим пламенем, чтобы вам верили!

Ну, начинайте...



II

...я вижу еще тени деревьев, а спать я не могу, мы едем туда, куда мы едем...
Ю.Бекер

Слушайте, слушайте, сегодня история не простая –
Из тех сказок, что незаметно случались с каждым.
А может, ее и на свете-то не было, я не знаю.
Но хорошо, что ее тоже выдумали однажды...

Это было тогда, когда люди уже стали одинаковы –
Старались, лепили одинаких и одиноких.
Слушайте мою сказку... Одного называли Яковом,
Он был в самом деле один – один из многих.

Ночью алчные до новостей руки мучили радио,
Губы мертвым ушам упрямо скорую жизнь рассказывали.
Интересно, как долго можно человека радовать,
Имея – не сглазить – чуть-чуть усталой фантазии?..

Нет, не надо... Сказка плохо закончилась и прервалась.
Удивительно, насколько потом снятся долго
Ты, одиночествующий, колокольный язык, цинковый глас
И тихая, такая тихая твоя дорога...

Слушайте – интересно... Как человек жить горазд...
Яков, армии отступают, гибнут! Провожатыми воскресая...
Безъязыкий колокол тоже поет, но только раз –
Когда умирает...



III

Мы вслепую живем, боимся людей и вестей
И не любим газет. Живем. Мало как...
Мы сегодня, знаете, немножечко ждем гостей.
А никто не пришел. Да. Как жалко.

Никто не заходит, Никто позабыл нас совсем –
Что ему до наших тощих ироний!
Пропал наш Никто. Где-то Никто осел...
И никто о Никто и словечка-то не обронит...

Не обронит, не скажет, не вымолвит, не замолвит...
Кто-то друг Никому. Добрый, круглый, истинный.
Кто-то еще ждет Никого, ломает страдальчески брови,
В выходной на кофе горы скликая свистом...

Все. Никто не придет. Никто умер – и навестить-то нельзя.
Как все умирают... Присыпан суглинком бежевым.
...Мы вас ждали... Мы рады... Заходите, заходите, друзья!..
Ну, куда же вы? Где-же-вы?..

У нас весело. На столе – фотографии всех мастей,
Осколки и тарелки с объедками.
Мы сегодня, знаете, немножечко ждали гостей.
Но – обидно – больше и ждать-то
                Некому...


IV

Зажжем две свечи. Пусть танцуют и дразнят,
Пусть светлое льют молоко.
Горите смелей! Я хочу, чтобы праздник...
Чтоб шел далеко и легко,

Чтоб свет из окошек субботнего дома,
Чтоб халы-плетенки куски...
И свечи истают печальной истомой,
Как тонкие сестры тоски...

...Зажги мне свечу. Мне темно. Задыхаюсь.
Зажги же – хотя бы одну!..
Но после того, что стряслось в Биркенау,
Я больше не верю огню...

Зажги мне свечу. Не для жира и жара,
Не жалость, не дар и не месть.
Вдруг память заявится – спорой и старой,
И я буду знать, что Ты есть.

Ночь. Спички обломок. Свечные огарки.
Глаза закрывались – молчи!..
...Горела свеча поминальная ярко,
А может быть – память свечи...



V

Нафталином и жизнью пахли старые шали,
В тяжелый камень вновь обращались скрижали.
Шли недалёко и долго – шли-мешали,
Только в руках чемоданы чуть-чуть дрожали...

Ягоды глаз таращатся в костно-кожаной клети
С примесью ткани с металлом – слушайте, дети!
Точно как раньше – много заплечных столетий –
Как камни и палки, обжигающе пели плети.

Клопы с тоски воют и дохнут – совсем ослабли:
Уже давно крови – ни одной лишней капли...
Только вот мешки под глазами набрякли -
Оттого, что хочется спать и не хочется плакать. Не так ли?

Время, время... Милое, доброе, где ты?
Когда только нам, молодым – все дороги планеты,
Когда безопасность и только – синоним гетто...
А теперь мы – только – потеряны...где-то...

Во всем, что ни было, каждого сердца толика.
Чем ближе счастье, тем меньше людей только...
...Так было и было. Время тащили волоком.
Серый дождь. Черная проволока.




VI

Зима. Время. Ночь – запрещенная, тайная, беглая,
Для воспоминаний, молитвы, снов, голосов.
Скулит на луну с обидой романтик из псов,
Случайно попав в фотографию черно-белую.

Блеск. Ностальгический холод. Лаяться? каяться?
А тоже – к счастью, тоже – на пользу нам:
Дыханье крылатое больно примерзло к губам –
Живется тихо. Тихо же умирается.

Ловлю небес серебро – легкое, близкое, грешное.
Не плачу – предложный падеж – ни о чем, ни о ком.
И кажется гетто темным слепым зрачком,
Лицо отражая круглостью глаза снежного...

Далеко ли по белому черноты нашей ложь нести?
Оставьте... Память и мысли – все мое...
Жизнь вьется промеж бараков глупой змеей,
Она равнодушна к боли, зиме, осторожности.

Как след на снегу, вечны судьбы грошовые.
Были и небыли жили-были и выбыли тут.
Снежинок белые сотни саваны ткут,
Бредут облака – нестареющие, тяжелые...



VII

Были у человека враги одаренные,
Было волос серебро черненое,
И друзья были – веселые, неученые –
Клавиши белые да клавиши черные.

Время сменяло время в земном карауле:
Первые вдовы над мертвыми уже всплакнули.
А к жизни все тянут привычки-грузики:
Хочется хлеба. И хочется музыки.

Он в меру посверкивал глазом агатовым –
Его загадку рано, казалось, разгадывать...
А они пили, смеялись – уж это даром! –
А он взамен тихо играл «ЭльгАра».

Ну, и что изменилось? Публика? Разве ли?
Только теперь Шуберта чаще заказывали...
Нервные мокрые пальцы щекочут аккордеон.
Оказалось, недолго – до первого «где он?»

Вот он!

...Кому-то достались и табуретка нагретая,
И фуражка мятая, и песня – своя, неспетая,
И право взгляда на загорающийся неон.
Да кляксами краснеющий аккордеон...

Я не вижу тебя, Самбатион...



VIII

Что вроде нам с вами до чужого бремени -
Только успевай не назад, а вокруг смотреть.
Но мне как близкая с недавнего времени
Удушающее чужая помнится смерть.

«Шоа» - шипят по-змеиному вены,
«Катастрофа» - кому слово, а кому и увы –
Эхом стучит в обнаженные стены
Опустевшей моей головы.

Почему решила? Книги и сны, как у каждого.
Рассказать хочу – больно...а не умею, падаю.
В страшного знания странной жажде
Голос бью о решетку тетрадную.

Хочется, чтобы я не одна такая,
Чтобы слово во рту, как под рукой, отдавало медью.
Это всеобщая – и моя – скорбь мировая,
Наша, человеческая трагедия...

Предчувствие точки покорно витает в комнате.
Страсть головней прогорает – ей строки впервые наполнены.
Все, для чего пишу – пожалуйста, вспомните,
Они достойны, чтобы их помнили.