Снежинка-11 приложение

ВДОХНОВЕНИЕ ПО ЗАДАНИЮ

Речь пойдет о двух загадочных пушкинских образах – итальянца-импровизатора и гениального Моцарта. Соответственно – о двух произведениях: рассказе «Египетские ночи» и маленькой трагедии «Моцарт и Сальери».

Сознаю: негоже литератору-любителю задаваться в статье критическими задачами (что поймет любитель в творении гения?). Но думаю, что сорок лет работы со стихом, все-таки дают мне такое право. Придает мне уверенности следующее наблюдение: зритель, свидетель мастерства, пускай сам не может повторить достижения мастера, но увидеть, что хорошо, что плохо он может... иногда.  Например – глядя на балет на льду, ты можешь даже не уметь кататься, но если фигурист споткнулся, ты это всегда заметишь. В большей или меньшей степени, если у тебя хоть немного развит художественный вкус, ты увидишь и достижения или промахи почти любого мастера и в других родах искусства.

Есть еще одно соображение, которое придает мне уверенности. Это понимание, что я не гений, может быть, даже не талант. Гений или талант не дает себе отчета, как у него получается то или иное произведение. Как Маяковский писал:

Пришел поэт, легко разжал уста –
И сразу запел вдохновенный простак.
Пожалуйста!

Маяковский сознавал, что подобная безотчетность – великая редкость. Чаще же всего – «изводишь единого слова ради – тысячи тонн словесной руды».
Еще в юности я понял, что стихи это большой труд. Потому моя обделенность искрами таланта, хоть и заставляла меня  постоянно работать над словом (чего, возможно, нет у человека, поэтический голос которого «от природы поставлен»), однако давала неоценимую возможность детально пронаблюдать, как же рождается то, что впоследствии назовут «поэтическим волшебством». То, что гений хватает на лету, мне доставалось трудно. Зато мне досталось понимание, откуда что берется.

Я в течение нескольких лет пытаюсь передать добытые умения другим любителям литературного творчества в литгруппе «Полифон». Не все удается, но тешу себя надеждой, что желающий и поймет, и научится нужному умению обращаться со словом.

2

У Пушкина есть загадочный рассказ, рассказ-парадокс «Египетские ночи». Там повествуется  о гастролях в Петербурге итальянского поэта-импровизатора. Любая заданная тема сразу воспламеняла всю его натуру. Буквально в несколько минут, пока настраивал зрителя на восприятие своей игрой на гитаре, этот автор успевал сочинить хорошее полнокровное поэтическое произведение.

В числе заданных зрителями тем была и легенда о ночах египетской царицы Клеопатры. По этой легенде Клеопатра отдавала ночь своей любви за жизнь любовника. Как говорится в стихотворении, едва настанет утро, «клянусь, под смертною секирой глава счастливца упадет!». Но даже это не останавливало «соискателей» любовной ночи с царицей.

Зрители поражены. Поражен и петербургский поэт Чарский, который как раз и помог итальянскому собрату устроить этот поэтический вечер в одной из столичных гостиных.
После вечера происходит разговор о... комиссионных, которые итальянец предлагает Чарскому. Поэт отказывается, потому что у него нет нужды в денежных средствах... И вообще не принято у русских материально обеспеченных литераторов рассчитываться с собратьями при помощи денег. Вот если бы импровизатор согласился так же, как и на вечере, по заказу написать стихотворение о том... что стихи по заказу написать невозможно!

Итальянец справляется и с этим заданием. Он сочиняет такое стихотворение. В уста импровизатора Александр Сергеевич вкладывает одно из лучших своих произведений «Зачем кружится ветр в овраге...».

Многие помнят его концовку:

... Ветру и орлу
И сердцу девы – нет закона.
Таков и ты, гордись поэт:
И для тебя условий нет!

Мы знаем это стихотворение в двух вариантах – полном и сокращенном. Я сейчас не помню, который из них был использован для «Египетских ночей». Важно, что невозможное задание –  с блеском исполнено.

Что же: итальянец – божественный певец, гений, которому подвластно невозможное?..
Человек рядового дарования на этом толковании и остановился бы. Не таков Пушкин. Он нарочито нагнетает в образе итальянца прозаичные и обыденные черты. Обычные прозаические жесты, обыденные разговоры, вопрос о «комиссионных», не дающий ему покоя после вечера, заботы о денежных сборах... Не таким мы представляем божественного гения.

Парадокс «Египетских ночей» долго не давал мне покоя. В конце концов я остановился вот на таком толковании: поэт только тогда напишет что-то стоящее, когда относится к делу своей жизни со всей серьезностью. Если он даже больше – отнесется к слову, как к своей жизни. Да, пока, как пишет Пушкин, «не требует поэта к священной жертве Аполлон, из всех детей ничтожных света, быть может всех ничтожней он»... «Но лишь божественный глагол до слуха вещего коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел». Да, он может быть и ничтожен, но... «не так как вы», обыватели.

Теперь странно даже, что, пока я пытался решить парадокс «Египетских ночей», я не обращал внимания на подсказки его решения буквально раскиданные по всему творчеству Пушкина.
Одна из таких подсказок – его маленькая трагедия «Моцарт и Сальери».

3

Чем же трагедия «Моцарт и Сальери» помогла мне в разрешении парадокса о гении, умеющем «написать невозможную тему»? Да тем, что с ясностью показала два отношения к жизни и миру, два отношения к людям и работе, жестко и бескомпромиссно выписанные в двух образах-антагонистах: Сальери и Моцарте.

Как мы помним, трагедия открывается монологом Сальери, в котором он признается сам себе в зависти к собрату-композитору, к Моцарту. Как же так: великий дар, не в награду за бессонные ночи и постоянный труд послан человеку, а «озаряет голову безумца, гуляки праздного!.. О Моцарт! Моцарт!».

И правда: сеньор Антонио очень много сделал для того, чтобы стать первым в музыке, лучшим, кто способен на очень многое. Он ведь: «алгеброй гармонию поверил», «стал писать, но в тишине, но – в тайне, не смея помышлять еще о славе»! Он «придал перстам послушную сухую легкость»... И все многолетние труды – на смарку, потому, что появляется этот «праздный гуляка», которому бог, природа или судьба дали много большую легкость в музыке, много большее чувство гармонии. Все находки, которые в результате труда и молений завоевал бы Сальери, этот вертопрах способен подобрать на ходу, словно они на каждом шагу валяются прямо на мостовой!

Этому ли не завидовать!

Так я вместе со всеми думал многие годы. Сказали мне когда-то: «Сальери позавидовал Моцарту и потому убил его». Я так и думал, не вглядываясь в ткань пушкинской пьесы. Для того, чтобы догадаться, что не все так просто с мотивом преступления сеньора Антонио, для того, чтобы осознать эту непростоту, мне пришлось в освоении стихосложения пройти путь, который прошел пушкинский Антонио Сальери в музыке. (Понятно, здесь, в статье – не расследование смерти Моцарта – действительной, а попытка понять логику поведения литературного персонажа).

Так вот. Годам к двадцати семи я постепенно стал понимать, что зависть Сальери к Моцарту – далеко не истинный мотив преступления! Зависть – это то, что хотел бы даже перед самим собой выставить, как мотив, этот отравитель Сальери. Благообразный щит для гораздо более низких побуждений, старание запрятать истинный мотив глубже, чтобы и самому не догадаться о его существовании.

И такому толкованию есть подтверждение в самом тексте пьесы. Вспомним, как рассказывает Моцарт о написании «Реквиема»:

«Бессонница моя меня томила...
...И записал я две-три мысли...
Послушай-ка!»
И Моцарт садится за инструмент.

Его, видите ли, «томила бессонница»! Он, видите ли, «записал две-три мысли»! Вдумайтесь, каково было слушать подобные вещи человеку, для которого мысль в музыке – нечто второстепенное! Ведь сам сеньор Антонио проговаривается в своих монологах и репликах:

«Когда великий Глюк
Явился, и открыл нам новы тайны...
...Я разве не пошел за ним,
Как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?»

Жить, стремиться к Вершине, к Божественной Гармонии и вдруг... понять, что достижение гармонии не цель, а только средство, для того чтобы музыкой... думать!

Но дело не в том. Подсознательно Сальери, возможно, даже понимал, что музыка только средство выражения мысли, чувства, убеждений автора, только это мышление не аналитическое а синтетическое. Мышление всем своим существом.

Но Сальери понимает и другое: пока толпа не видит истинного предназначения слова, музыки, других языков искусства, ее, толпу можно дурачить витруозными выкрутасами в музыке, поэзии и так далее. Фактически, подобная позиция вечна. В наше время она выражается двумя циничными словами: «Пипл схавает!». То есть, это кредо попсы. Она, попса, даже и в восемнадцатом веке была такой же, как сейчас.

А я не мог догадаться об этом глубинном мотиве, пока не осознал глубокий смысл максимы Михаила Светлова: «Для начинающего поэта рифма – госпожа, для зрелого она – служанка». То есть, если дан тебе инструмент (нота, камень, слово и так далее), он дан тебе для работы, а не для фокусов на потеху толпе.

Зато, когда я понял, что же мне втолковывалось этими словами о рифме, тогда мне смешны стали заклинания некоторых наших формалистов: «Главное не что ты пишешь, а как!». Тогда мой знакомый поэт, провозгласив эту «истину» даже победно посмотрел на меня. Словно петух, нашедший жемчужное зерно.

Итак: Сальери – виртуоз и фокусник, Моцарт – мыслитель в музыке, выразитель при помощи музыки чего-то большего, чем складность звукового ряда и «божественность» мелодии. Недаром же он находит общий язык с нищим музыкантом на улице! Видимо, музыкант, хоть, может быть, и плоховато владеет инструментом, но услышал в музыке значащее полание и даже ответил на него. Он, оказывается, не перевирал Моцартовскую музыку на своей скрипке, а добавлял свою реплику в общем разговоре о жизни.

Для Сальери – нищий музыкант – «маляр негодный», «фигляр презренный»... Но за всеми этими воплями лощеного и успешного Маэстро, мы постепенно начинаем видеть лишь реплику пресловутой Лисицы: «Зелен, мол, виноград! Тотчас оскомину набьешь!».
Да, Моцарт и нищий слепой музыкант, оказывается, избранные, а Сальери, как говорится, здесь только мимо проходил.

На первый взгляд, такой удар по самолюбию уже достаточен для коварной мести оскорбителю. Но есть и более глубокая причина для преступления: Сальери смутно ощущает, что после моцартовского вклада в музыку творения и его и других ремесленников, подобных ему, покажутся публике постными, пустыми и пресными. Оскорбленность тем, что Моцарт «бог, и сам того не знает», что он обрел взаимопонимание с нищим музыкантом – можно перетерпеть и забыть, ведь все происходит без свидетелей. Но что поделать с обесцениванием сальериевского фокусничества в музыке? Стройность звуков, но повторяющая идеи Глюка, гармония, но бессодержательная. Есть, конечно, содержание, но – вторичное, несамостоятельное. Простите, но это чревато вполне ощутимыми материальными, финансовыми, а не моральными потерями.

Сальери теперь, после Моцарта придется работать всерьез, думать музыкой, а не торговать ею. А где задел? Ведь все эти годы маэстро не интересовался содержанием. Да и не привык думать-то! Значит, на долгие годы передвинуться из законодателей вкуса и музыкальной моды – во вторые или даже десятые ряды! И – нищета, не только сеньора Антонио, но и всей этой когорты ремеслеников! Утрирую, конечно... Есть субстанции, которые не тонут, но уж очень агрессивны эти субстанции!

А маэстро оказался на острие попсового клина. Хочешь-не-хочешь – дави конкурента. Но стать убийцей из низкой корысти – совсем не то, что быть мстителем из художественной ревности и зависти. Потому-то сеньор отравитель и повторяет в течение всего действия: «Завидую...Завидую...». Надо скрыть более низменный мотив.

4

Но чем же мне помогла подсказка «Моцарта и Сальери»? Я ведь помню, с чего начал эту статью.

А вот чем: и в одном и в другом произведении Пушкин решил открыть одно важное свойство искусства. Только тогда, когда творческий человек решается не просто работать в искусстве, а жить им, он достигает высоких результатов. Это, как с языком: только тогда, когда ты начинаешь думать на изучаемом иностранном языке, ты полностью им овладеваешь. То есть, когда тебя интересуют уже не тонкости лексикона, грамматики или синтаксиса сами по себе, а когда этот изучаемый язык становится инструментом, при помощи которого ты начинаешь думать. Простите за это повторение, но мысль уж слишком важна. Итальянец всегда думает стихом. Потому для него не составляет труда импровизировать на любую заданную тему. А жизнь... Чтож, он отдаст ей должное – пить-есть надо.

Так же и Моцарт, и слепой нищий музыкант – они живут и думают музыкой.
В таких случаях художник-профессионал просто достает из запасников то, что у него всегда там лежало – умение думать, просто, свободно и естественно на том языке искусства, к которому привык, в который вжился, который для тебя – родной.

Что же до всяких чарских и сальериев – их родной язык, это либо светская болтовня, либо торговый язык банкиров и коммерсантов. И пусть не обманывает нас то, что и великий «может быть низок, как мы, подл, как мы... Нет, он подл не так как вы – иначе». (Тоже слова Пушкина).  «Орлам случается и ниже кур спускаться, да курам никогда до облак не подняться». (Иван Андреевич Крылов).

Вот все, что я хотел сказать о парадоксальности эти двух произведений Александра Сергеевича Пушкина.
Сознаю: мнение мое не бесспорно, дискуссионно, может быть и не ново уже. Ну что ж - найдутся товарищи, поправят, как говорится.