Silentium - перечитывая Ф. Тютчева

Гул. Это эхо стиральной машинки.
Не допуская излишней морщинки,
я тщательно вешаю бельё.
Как бы мы ни были нынче общинны,
как бы мы ордена, нобеля, чина
ни пожелали, быльё

нас не испортит надеждой прогресса;
как бы мы ни захотели погреться,
нам не промолвить того,
ни по латыни, ни даже по грецки,
что лижет, жжёт, воровством интереса
что донимает. Нагой

или одетый, я столь же безмолвен,
сколь я прикован, порой обусловлен
тем, что я вижу в окне.
Страшно не вымолвить первое слово.
Это не страх, это судорга слога.
Мир замирает во мне.

Мир и молчание. Это же чудо
анахорета. Признанье Иуды
всё бы испортило, ведь
в пыль ненаписанной мудрости груды
нас бы засыпали. Горя и блуда
не испытала бы твердь.

Страшно сказать, но страшней не услышанным
быть, оборвать себя даже в возвышенном.
Эхо из лести в ответ
шепчет, как форум, патрицием вышколен,
как комиссар, угрожающей вышкою,
как мотыльку – пустоцвет.

Страшно, когда тебя встретят молчанием,
до боли, трепета, нерва, отчаянья,
клятвы себе. Но страшней
быть себе словно слугой палача или,
юродствуя, изобличая ли,
тихо сливаться с ней,

с ней, с лебедою, травой придорожной,
нервной и мимолетно тревожной,
хоть и бессмысленно. Страх
ей недоступен. И конюха вожжи
лишь сквозь неё пробегающих вошей
гонят в отверстия стран.

Страх говорить – это счастье. Послушайте,
как я молчу, точно в церкви послушники.
Не обращайтесь к врачу,
не надевайте в надежде наушники,
не замирайте в святилищах нужников –
просто я тихо кричу.