Рецензия на ПОЛ Протоиерея Павла Великанова

В.В. Розанов, мыслитель, для которого вопрос пола действительно стал философским вопросом всей жизни, как-то заметил, что «пол не есть вовсе тело; тело клубится около него и за него»...(Цитата)

Конечно, если бы христианство сказало миру только то, что всё, что связано с полом и воспроизводством, грех, скверна и нечистота, оно не сказало бы ничего нового. (Цитата)
Не я вспомнила Розанова, а сам Павел....

Вот несколько отрывков из статьи Вадима Штепа «ПОЛ ТРАДИЦИИ И ПОЛ ПОСТМОДЕРНА»

Эрих Голлербах в очерке о Розанове пишет:
"Его тяготение к половой проблеме, по-видимому, не встречало сочувствия со стороны "домашних". Он заговорил однажды о новой своей "половой статье" восторженно, с подъемом. "Гадость ты написал, больше ничего", — сказала одна из его дочерей с гримасой. Вас. Вас. затрясся в беззвучном смехе: "Вот так лет пять она будет твердить — "гадость, гадость", а потом поймет, и еще как поймет...".

Довольно точную оценку розановской "философии пола" с современной точки зрения дал Александр Эткинд:
"Одна из основных его идей, и в этом параллельная мысли Фрейда, состояла в радикальном расширении понятия "пол" (Розанов не употреблял слова "секс") и сведении прочих областей жизни к полу в этом его всеохватывающем значении. Вне пола в человеке нет ничего существенного...
И если древние греки утверждали: "Человек является смертным существом, которое участвует в жизни лишь посредством любви"16, то Розанов вопрошал своих "современных-просвещенных" читателей: "Знаете ли вы, что религия есть самое важное, самое первое, самое нужное? Кто этого не знает, с тем не для чего произносить "А" споров, разговоров"17. "Re-ligio" — это буквально "связь". А "связь пола с Богом большая, чем связь ума с Богом, чем даже связь совести с Богом"18. И даже так: "Пол не есть вовсе тело, тело клубится около него и из него", пол — "и есть наша душа"19.
Интересна прослеживаемая Зеньковским эволюция религиозных взглядов Розанова. Начинал он, под влиянием Достоевского и Страхова, как вполне ортодоксальный славянофил. Позже к этому добавилось влияние Леонтьева, с которым, однако, Розанов, несмотря на весь свой пиетет перед этим гениальным мыслителем, радикально разошелся. "Если Леонтьев ради Божией правды, как он ее понимал, готов отвернуться от мира, "подморозить" его, то Розанов, наоборот, ради правды мира отвергает христианство за его "неспособность", как он думает, принять в себя эту правду мира." Но это не было простым "отрицанием" христианства. "Религии Голгофы" он противопоставляет "религию Вифлеема", которая заключает в себе "христианство же, но выраженное столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его фазы, оно представляется как бы новой религией". А все историческое христианство распознается Розановым как "поклонение смерти", потому что "из поклонения Христу именно в моменте Голгофы образовалось неутомимое искание страданий... Ничто из бытия Христа не взято в такой великий и постоянный символ, как смерть. Уподобиться мощам, перестать вовсе жить, двигаться, дышать — есть общий и великий идеал Церкви"20. Именно это наблюдение постепенно и приводит Розанова к заинтересованному изучению гораздо более "жизненного" Ветхого Завета.
С этого момента и начинается розановская деконструкция христианства — как освобождение подавляемых и "репрессированных" в нем элементов. И на деле это путь — к преображению христианства, к возвращению его к его же собственным истокам. Розанова удивляет странная аберрация христианской трактовки грехопадения — оно почему-то рассматривается церковью не как "разделение", "познание добра и зла", которым оно и являлось, а как само супружеское соитие Адама и Евы. Но как раз в этом соитии, единстве Розанов и видит путь освобождения от греха. Розанов сакрализует пол и вскрывает "бесполую религию" как симулякр. Это не означает банального "возврата к иудаизму", но у евреев его действительно удивляет и восхищает прямое совпадение "неприличного" и "святого"21. И он призывает этому у них учиться — как и у других древних традиций — греков, египтян и т.д., сожалея о том, что христианство по причине своей "бесполости" остается "истинным, но немочным"22, бессильным перед другими мировыми религиями.
"В поле — сила, пол есть сила. И евреи — соединены с этою силой, а христиане с нею разделены. Вот отчего евреи одолевают христиан. Тут борьба в зерне, а не на поверхности, — и в такой глубине, что голова кружится. Дальнейший отказ христианства от пола будет иметь последствием увеличение триумфов еврейства. Вот отчего так "вовремя" я начал проповедовать пол. Христианство должно хотя бы отчасти стать фаллическим."23
В статье "Семья как религия" Розанов выдвигает "рецепт" излечения христианства — необходимость имплозивного прорыва всей возвышенной христианской символики в частную жизнь конкретных, обычных людей: "Перенесите весь праздничный годовой круг наш, с Пасхою, с Рождеством, с Новым Годом, с Троицею, с Водосвятием, с вербами, — перенесите весь необозримый культ Православия, с трогательными словами, особыми песнопениями, с музыкою, с духом, со смыслом, — под крышу единичного дома, маленького и бедного, и вылейте это на "род", там копошащийся, на деда и внуков, мужа и жену, отца и мать, сестер и братьев, племянников и теток, племянниц и дядей, золовок, тестей, тещ, далеких, близких, но связанных непременно генетически, кровно, — точнее, все эти праздники и весь этот культ влейте в самые жилы, в самую кровь и сок этих людей, и вы вдруг получите... "священную" еврейскую семью, и разрешение не разрешенной нигде в истории задачи — священного размножения.
Только у них.
И нигде больше...
Вдруг все стало свято, все, все... И грех исчез. Сюда вошел Бог. И ни один народ не дерзнул сказать: "У них это было, как и у нас, грешно".
Да, у нас грешно.
Но у них — нет"24.

Христианство просто забыло, что и в его собственном, новозаветном Писании содержится эта "свобода от греха": "Нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто" (Рим., 14, 14). Именно поэтому "у русских нет сознания своих предков и нет сознания своего потомства", как у других народов, мы "духовная нация... во плоти чуть-чуть"25. Священник Павел Флоренский возражал Розанову: "Христианство и не за пол, и не против пола, а перенесло человека совершенно в другую плоскость" — на что Розанов в своей манере иронизировал: "Хозяин не против ремонта дома и не за ремонт: а занимается библиографией. Мне кажется — дом-то развалится".
Розанов не жалел сатирических красок в своей войне с ханжами и "православными фарисеями":
"Семь старцев за 60 лет, у которых не поднимается голова, не поднимаются руки, вообще ничего не "поднимается", и едва шевелятся челюсти, когда они жуют, — видите ли, не "посягают на женщину" уже и предаются безбрачию.
Такое удовольствие для отечества и радость Небесам.
Все удивляются на старцев:
— Они в самом деле не посягают, ни явно, ни тайно.
И славословят их. И возвеличили их. И украсили их. "Живые боги на земле".
Старцы жуют кашку и улыбаются:
— Мы действительно не посягаем. В вечный образец дев 17-ти лет и юношей 23-х лет, — которые могут нашим примером вдохновиться, как им удерживаться от похоти и не впасть в блуд.
Так весело, что планета затанцует."
В контексте русского православия Розанов фактически создал тип "мужской религиозности" — вместо бесполой "созерцательности". Однако эта "мужская религиозность" не является самоценностью — и за пафосом "защиты веры" рискует утратить то, что собственно и является этой верой:
"Попы — медное войско около Христа.
Его слезы и страдания — ни капли в них. Отроду я не видал ни одного заплакавшего попа. Даже "некогда"; все "должность" и "служба".
Как "воины" они защищают Христа, но в каком-то отношении и погубляют его тайну и главное."
Хотя в частых иронических описаниях "попиков, кушающих севрюжину" вряд ли можно увидеть какую-то особую "критику". Само это уменьшительно-ласкательное слово "попики" выдает истинное розановское отношение к священству — как у любящих и терпеливых родителей к своим "всерьез заигравшимся" детям...

"В догматизировании, в примерении логического начала к нежному и неизъяснимому евангельскому изложению и произошло смертное начало, "неодушевленная глина", к юному телу первозданного христианства. Как было не поразиться тем, что сам Спаситель, за исключением минуты в храме наедине с грешницею, ни разу не взял пера и не написал ни одного слова. Ведь догмат — нечто каменное, твердое. И ни одного такого каменного недвижного догмата Спаситель не оставил людям. "Идите ко мне, человецы, я научу вас догматическому богословию", — такого слова не сказал Спаситель людям, а если бы такое безобразное слово поместить в Евангелие, то страница с этим словом вдруг потухла бы; перестала бы светить нам привычным небесным смыслом. Поэтому, когда проф. Лепорский, заглядывая в коридор академии, говорит: "Студенты, идите, я буду преподавать вам догматическое богословие", то он последует во всяком случае не Спасителю... Все ереси и самое еретичество произошло из этого догматизирования... Вместо умиления к Писанию стали его исследовать, расчленять, анатомировать, расстригать на строчки (тексты), и изъяли весь аромат... Христианство перестало быть умилительно "с догматом", и на него перестали умиляться. Просто его перестали любить... Жалеют, качают головами, находят опасным это для цивилизации, для устойчивости правительственной, для народа, и вообще по тысяче утилитарных соображений, заметьте, все утилитарных, все именно не небесных. Небесного-то, "Херувимской"-то песни в церкви не чувствуется; души-то в ней нет, а одно тело... Ведь за что-нибудь умирали же мученики, ведь не по "повелению Бога": это слишком сухо, да и повеления такого никогда не бывало... Мне кажется, Бог есть милое из милого, центр мирового умиления: и вот с потерей церковью "милого", мне брезжится, что как только начали догматики "строить" с мыслью, что Христос не сумеет Сам защитить свое дело, так Христос невидимо заплакал и отошел от строящих... Мы угасили дух пророчества в себе. Бытие догмата угасило возможность пророчества."

Приводя эту обширную, но много дающую для понимания религиозной философии Розанова цитату, Эрих Голлербах прокомментировал ее так: "Здесь весь Розанов. Упорно настаивая и доказывая адогматичность христианства, он защищает свободное, самодовлеющее религиозное творчество". И уточнял, что это творчество является неотъемлемой частью традиции: "Антихристианство Розанова вовсе не есть атеизм, напротив, это живая религия, пламенный и вдохновенный теизм, культ отчей Ипостаси Вседержителя Неба и Земли. Розанов восстает не против христианства вообще, а только против скорби, страха и самоотрицания, проистекающих из христианского аскетизма."

...Любовь и истина — это всегда желание и воля. И Розанов их просто отождествлял, изображая свой религиозный абсолют так: "Всякая любовь прекрасна. И только она одна и прекрасна. Потому что на земле единственное "в себе самом истинное" — это любовь. Любовь исключает ложь: первое "я солгал" означает: "Я уже не люблю", "Я меньше люблю". Гаснет любовь — и гаснет истина. Поэтому "истинствовать на земле" — значит постоянно и истинно любить".

Религиозная философия Розанова, основанная на "тайне пола", действительно задала направление деконструкции, способной освободить религии от тяжких экзотерических "одежд" — взаимно враждующих догматов, но сблизить их внутренне и "одушевить".
---------------------------------------------

Спасибо за внимание.
Надеюсь, Павел не станет удалять цитаты из автора, которого он сам же цитирует...