Серега Монахов. Верлибры

http://www.stihi.ru/avtor/monahoff


Рыбы – Эми – За две затяжки до фильтра – Диана – Письма, в которых нечего читать – Поздний час – Привет – Боря – Пока дует ветер

=================================================

РЫБЫ

Я выпил сегодня
немного пива.

Потом я выпил
немного коньяку.

Это был пикник,
на который меня пригласил
старший брат.
Его знакомый купил себе
частный дом в балке —
там
все
и происходило.

За весь вечер
я не сказал и десяти слов.
Я был молчалив, как рыба,
вот только рыбы
умеют дышать под водой, а я
не умею.

Там была просторная площадка
над пропастью,
откуда видно все звезды.
А еще
Там был фонтан,
куда я кинул пару монет,
хоть и дал себе слово
никогда
больше
в это место
не возвращаться.

Пока я сидел
в углу стола и думал,
что, в общем-то, рад находиться
здесь и сейчас там,
где я находился,
мне было холодно
и одиноко,
как на лентах в университете,
где я тоже постоянно молчу.

Я, наверно,
чересчур стеснителен
и не уверен
в себе
и своем голосе,
как рыбы —
вот только при чем здесь
они?

Сегодня мне нравится
думать о рыбах,
как о близких мне людях.
Они (рыбы) шныряют повсюду,
как в фильме Кустурицы,
и ничего с ними
нельзя
поделать.

Пусть себе шныряют.

Иногда
мне кажется, что молчание —
это золото,
а иногда
я готов рвать себе волосы
за каждое
несказанное
мною
слово.

Почему мне нравятся рыбы?
Потому что им нет до всего этого
никакого дела —
у них лишь круглые глаза,
как у придурков,
и чешуя по всему телу.

А еще я знаю,
что рано или поздно,
но любая рыба
(даже такая скользкая, как я)
будет трепыхаться на крючке
пьяного рыболова.


ЭМИ

в придорожном кафе
я встретил женщину, одетую по
моде 50-х.

в придорожном кафе
она принесла мне кружку пива и
попросила огня.

в придорожном кафе я
чиркнул зажигалкой возле самого
ее лица и улыбнулся.

в придорожном кафе
она вернулась назад за стойку
и принялась читать дешевый глянец.

в придорожном кафе
я сидел и смотрел, какая же все-таки
она некрасивая: костлявые ноги, копна волос…

в придорожном кафе мы
были не одиноки: я — с отличной эрекцией,
она — с мыслями о мотающем срок муже.

в придорожном кафе я
допил пиво и посмотрел на часы:
пришло время вставать и идти по делам.

в придорожном кафе
было тихо и душно, и эта женщина
подняла на меня свои пустые глаза.

в придорожном кафе я
встал и медленно пошел к выходу, а она
принялась читать дальше.

в придорожном кафе
все стало, как и прежде — как
будто я туда вообще никогда не заходил.

в придорожном кафе
уже никто не мешал этой женщине
думать о своем муже.

и я расхохотался,
поднимая руку, чтобы остановить машину,
которая увезла меня к черту от этого места.


ЗА ДВЕ ЗАТЯЖКИ ДО ФИЛЬТРА

спросите меня —
и я не буду слишком долго рассказывать
о Битлз,
о Зимовье Зверей…

я не от того угрюм, что беден,
и не от того упал, что дохлый.

вы спросите,
а я отвечу — Кейт Бланшет,
потому что у нее самые грустные,
самые теплые глаза, и кожа
белая-белая,
словно разлитое молоко,
словно мысли в ноябре,
и словно мост
через воздушную реку
из позавчера в послезавтра.

я молчу на этом пути, но не потому,
что вырван язык.

спросите —
и я покажу вам альбом
с моими рисунками,
где нет места безнадежным людям,
которые утратили способность любить
и делать то, что им хочется.

спросите…

а лучше помолчите,
потому что сердце сегодня
тарабанит громче, чем вчера,
и глаза как-то больно слезятся на ветру.
и тихо сидеть, никого не трогая, —
это и есть подобие жизни,
которое лучше ее самой —
говорит дешевая сигарета за две затяжки
до фильтра.


ДИАНА

Она
делает вид, что болеет,
и думает: так
правильно.
Покупает себе цветы,
и все время носит их с собой,
так что под вечер
они выглядят
такими же
изнасилованными и дымчатыми,
как ее глаза.
Однажды мы
слушали бродячих музыкантов на проспекте —
парни были грязные и голодные
(«музыкантовые бродячие»)…
Диана сидела
на парапете, подсунув под зад
«Космополитен», и курила
«Галоуз» —
в таком разрезе с действительностью
она проводит большинство свободного времени.
Многие не успевают на поезд жизни,
но только ей
удается догнать его на попутках.
При этом на ее лице всегда свежий
макияж,
а о том, чтобы два дня подряд
ходить в одних и тех же джинсах —
не может быть
и речи.
Если кто и живет,
чтобы распознать жизнь в мельчайших
деталях,
то это не Диана.
Потому как, если в конце дня
не было фейерверка — он
прожит зря,
впустую
и насмарку.

В любой задрипанной аллее
она видит подиум,
и следует громко
аплодировать
ей,
чтобы получить улыбку взамен.


ПИСЬМА, В КОТОРЫХ НЕЧЕГО ЧИТАТЬ

Моя треклятая девушка
уже целый месяц живет в Израиле, а я
никак не могу придумать,
чем бы заняться.
Она шлет мне все эти письма
про тамошний гашиш,
про Красное море,
про свои фотографии.
«Жесть» — закаты в пустыни.
«Великолепен» — был я
в последний раз.
Она пишет, что вспоминает обо мне.
У нее новое белье, и когда она
приедет
(если она когда-нибудь приедет),
я должен буду
это оценить.
Она очень хочет попасть
на концерт «Ночных Снайперов»,
но «пилоты в аэропорту Бен-Гуриона
собираются объявить забастовку».
Так что она боится не успеть в Хайфу
к пятнадцатому числу.

Я думаю, что эти парни из Бен-Гуриона —
отличные ребята.

Далее она пишет о своем дяде
и его жене,
о рок-фестивале в Тель-Авиве,
о лимонном дереве за окном.
У нее все прекрасно,
она радуется жизни и не хочет возвращаться.
В апреле ей предлагают отдохнуть
в Иордании.
А еще — я говнюк,
потому что не шлю ей смс
и не отвечаю на письма.
Между прочим она сообщает, что вчера
ее угостили экстези. Вскользь
интересуется моими делами.
Ах, да… если я ей с кем-нибудь
изменяю, мне следует написать об этом,
потому как она все равно «в другом
измерении и на вещи смотрит совсем иначе».

Я отсылаю ей стихотворение о девушке,
у которой то и дело
выпадает вагина, но парень
все равно любит ее, и даже находит это
весьма интересной особенностью ее тела —
некой фишкой (вроде
огромных ушей Одри Тоту
или кривых пальцев
на
гигантских ступнях Умы
Турман)
Она отвечает, что мне нужно лечить
свое «извращенное воображение»
и прекратить заниматься ерундой.

Я устал от всего этого.

Я лежу на диване
и надеюсь на чудо.


ПОЗДНИЙ ЧАС

О многом хочется
написать —
о первой годовщине войны в Грузии,
об очередном парламентском
кризисе,
о видеоконцерте «Куин» в Харькове,
об изъятом из черепа Майкла Джексона
головном мозге,
о Норе Джонс в фильме
«Мои черничные ночи»
и ее
волшебном голосе,
о ремонте в нашей маленькой
комнате,
о старухе снизу, которая (что не
день) не успевает добежать до своей
квартиры, когда возвращается из хлебного,
и срет на ходу — на лестнице и лестничной
клетке, а потом
поздно ночью убирает это
при свете фонарика…
о митинге рабочих завода прессов,
который мне было поручено
сфотографировать,
о моем кривом носе,
о жаркой погоде...

Но уже слишком поздно,
а завтра
рано вставать,
так что скажу, пожалуй, только одно:

спокойной ночи…


ПРИВЕТ

Как-то раз я увидел тебя
в библиотеке -
с тех пор я поселился здесь жить:
читал Керуака, Хармса,
Мураками и Кафку,
и еще много других книг, но ты
больше не приходила.
Должно быть, ты стала бабочкой
и опыляешь цветы…

Ну, что ж,
привет тебе от книжного червя!


БОРЯ

Сегодня захожу к Боре —
пью чай из грязной чашки.

Так много сумасшедших людей!
Я пробую говорить с ним
об общих знакомых,
о магазине, который строят неподалеку,
о музыке,
о кино,
и даже о банальной погоде, но нет...
После того, как с ним
пообщаешься, такое ощущение,
будто в мире
нет
вообще ничего интересного, кроме денег.

Он говорит:
— Скорее бы в НАТО…
Мы выпрем Россию из
Севастополя,
и будем
сдавать порт натовским кораблям
в пять раз дороже!

Я думаю:
а тебе что с этого?

Его квартира выглядит
странно —
плакаты баскетболистов
и рэперов на всех стенах,
в углу
на столе — фотография умершей матери,
перевязанная черной ленточкой,
полка возле компьютера
забита DVD-играми,
а сверху,
как новогодние гирлянды, висят
куски размокших обоев.
На тумбочке — старая
печатная
машинка.
На подоконнике столько пыли,
что можно рисовать пальцем.
И во всем доме нет ни одного живого
цветка.

Он говорит:
— Есть парни, которые могут
водить своих подружек в кино
каждый божий день!

Я думаю:
а тебе что с этого?

Он пьет пиво,
но треть, не меньше, стекает мимо рта
по подбородку и дальше —
за шиворот.

Он пукает.

Я тянусь к балконной двери,
открываю ее —
на улице накрапывает
дождик,
и холодный ветер с шумом
врывается в душную комнату.
Щелчком пальца я
сбиваю с ноги таракана,
и насекомое улетает прочь.

Он говорит:
— В государственной казне
лежит невообразимая куча денег!
Все эти политиканы
неплохо живут,
если
задуматься.

Я думаю:
а тебе что с этого?

Приходит его сосед по лестничной клетке.
Он садиться рядом со мной
и пукает.

Я говорю:
— Ребята,
что вы такое ели сегодня?
Но никто из них мне не отвечает.

Боря говорит:
— Будущей осенью
я
женюсь на Кате.
Мы
будем снимать квартиру и каждое утро
просыпаться в обнимку в большой
и теплой
кровати.
Как это бывает у всех нормальных людей.

Я думаю:
что еще на хрен за нормальные люди?

Его сосед допивает пиво и уходит.
Я иду закрывать за ним, потому что Боря
играет на компьютере.
У соседа майка с фотографией
«Нирваны» на груди.
Я говорю ему:
— Кобейн жив в наших сердцах!
и показываю «пи-ис».
Он спрашивает:
— А кто это?
Я закрываю дверь.
Выхожу на балкон
и
курю сигарету.
С балкона видно тюрягу
на Рабочей
и солдатские казармы перед ней.
Две бабы треплются о чем-то
на той стороне улице.
Одна так —
очень даже хорошая —
но мне не хватает зрения,
чтобы судить об этом
наверняка.
У меня высокая степень близорукости,
но очков
я все равно
не ношу.

Боря говорит мне из комнаты:
— Я бы продал дьяволу душу
за деньги.
Пусть это и ничтожно, но мне все равно.
И еще
было бы здорово
оказаться
в начале девяностых —
я бы занимался рэкетом, а потом
меня бы убили.
Черт! —
он бьет кулаком по столу, —
все вокруг не так!
Нет ничего хорошего!

Я думаю:
последний альбом Эми Уайнхауз
получился очень даже
хорошим.

Закончив играть на компьютере,
Боря достает гантели
и начинает качать
трицепсы.

Я спрашиваю:
— Как вообще дела?
— Ходили недавно с Катей на экскурсию
в церковь.
Спасибо ей, конечно,
это она меня туда затащила.
Ты же знаешь, я бы сам —
никогда.
Но оказалось, что там все
очень серьезно.
Все эти люди, бьющие поклоны, свечки, ладан…
Я просто обалдел!
— Значит, понравилось? —
говорю я и глотаю
очередную порцию говнеца
из грязной чашки.
Такой распространенный напиток — чай,
но все равно
мало кто умеет приготовить его
вкусно.
— Да, —
говорит Боря, —
представляешь, батюшка
стоит напротив меня
и смотрит…
— Куда?
— На меня.
— И что?
— И глаза свои не отводит.
Я у него тогда спрашиваю:
«Вы это чего?»
А он мне:
«Вот ты большой, — говорит, — а Бог
все равно тебя больше».
Я у него опять спрашиваю:
«А вы откуда знаете?»
Он мне: «А кто ж того не знает. Известно,
что Бог
все устроил,
стало быть, он — главный
среди нас,
а значит
и большой самый».
Я ему свои часы подарил.

Я спрашиваю: зачем?
— Ну, блин, такой умный человек, а часов у него
нет, — отвечает Боря.
Он делает последний
сет упражнений на трицепс
и предлагает мне посмотреть фильм.
Делать нечего, и я
соглашаюсь.
Он включает порнуху с Пэрис Хилтон,
и я думаю:
возможно, что секс — единственная штука,
которая может спасти мир,
но при чем
тут
Пэрис?!

Боря говорит:
— Сергей, у нее бабла хватит всю эту комнату
до потолка заложить!

Железный аргумент,
ничего не скажешь.

Когда фильм заканчивается,
я прощаюсь и
ухожу.
Дома меня ждет пирог
с вишнями, и еще
я взялся за очередной роман
Хемингуэя.


ПОКА ДУЕТ ВЕТЕР

пока дует ветер
пока девушки улыбаются мне на улицах
пока движение их рук спасает меня от сумасшествия
пока у меня есть диски с музыкой
пока мои глаза не ослепли окончательно
пока не перестанут дрожать мои руки
пока Скарлетт Йоханссон еще не сказала «пока!»
Биллу Мюррею на серых улицах
Токио
пока в парке еще бегают белки и норовят укусить меня за
палец
когда я пытаюсь накормить их хлебом
пока можно закрыть глаза и представить себе что угодно
пока сигареты и молчание еще не убили меня
окончательно
пока есть надежда на дождь в это треклятое
тридцатигра
дус
но
е
лето
пока два плюс два равно четыре
пока Джармуш еще не снял свой самый лучший фильм
пока отец не решится познакомить меня со своей дочкой от
любовницы
пока меня не арестуют за слишком угрюмую походку
пока «Днепр», наконец, не выиграет Лигу Чемпионов
пока я не научусь ловко обращаться с китайскими палочками и
этой адской застежкой на женских бюстгальтерах
пока в шашлыке я буду любить испепеленный лук а не
это жирное мясо
пока я не привыкну носить новую одежду
пока пауки в углах моей маленькой и душной комнаты не
перестанут плести паутины
пока я не пересплю с двумя женщинами а кто-нибудь
не снимет это на камеру
пока я не накачаю себе пресс кубиками
пока Саксони в «Стране смеха» не разлетелась на сотню
мелких кусочков
пока кусочки сахара тают в чае как тает
от полусотни тупых глаз препод
на первой в своей жизни
лекции
пока я могу взять линейку и померить ею своей член
пока в воздухе пахнет концом света
пока водители не перестанут курить
при полном салоне и
полностью закрытых окнах
пока женские задницы не прекратят превращать меня
в послушного мальчика
пока я могу выйти и прогуляться поздно
вечером вниз по
Рабочей
и показать средний палец несущемуся навстречу
трамваю
пока у меня не отберут время на чтение книг
пока принт Че Гевары будет на футболках
у всех неуверенных в себе школьниках
пока Ирма Бретелис будет
танцевать в телевизоре, сверкая на всю страну
белоснежными трусиками
пока соседка сверху будет думать что
это
я
подбросил ей на балкон дерьмо
в целлофановом пакете
пока часы идут а воспоминания
возвращаются снова и снова
пока Линч не сможет объяснить о чем фильм
«Внутренняя империя»
пока каждую осень я буду чувствовать себя
живым и
влюбленным
пока солнце не перестанет светить мне
так же как бродячим собакам…

Я НЕ УСТАНУ ПОВТОРЯТЬ
ЧТО ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА