Былинный склад на новый лад

          
              1
Поднималося солнышко красное         
Потихоньку из сонной обители.
Дар от Бога – дитя распрекрасное
В этот час дождалися родители.

Возле Мурома на брегу Оки,
В Карачарове, в небольшом селе,
Почерпнув в купель прямо из реки,
Чадо окрестил поп навеселе.

Нарекли Ильей, все б неплохонько –
Да, здоровье в нем половинкою.
Выше пояса – всё живёхонько,
Ниже – свесилось мертвечинкою.

Хворь дитя – сокрушала родителей,
Рвала души тяжелыми ранами.
Тридцать лет зазывали целителей –
Те же были подряд шарлатанами.

Параллельно бедняги-родители
Засыпали верхи челобитными,
Но кругом по палатам вредители
Лишь кривились устами корытными.

А в прошении их пустяковина – 
Мол, надо сыну Илюше колясочку.
Так как весом сын ни хреновина,
Чтобы можно носить бы вприплясочку. 

На колёсах бы спицы, да обручи вкруг,
Чтоб не стыдно одеть на двуколку.
Сын крутил бы их, не жалея рук – 
Не валялся б на печке без толку.

И какими путями неясно
Челобитная князю попалась.
Сердце князя от горечи сжалось
И вскричал он в тот миг громогласно: 

«Крючкотворы, семейство изранили!
Ну-ка шасть мне к умельцам аллюром!
И чтоб за день коляску сварганили,
Да назавтра отправили в Муром!

В курсе я, что колёс не хватает!
А зачем вам тогда голова?
Без коляски семейство страдает – 
Ставить вместо колёс жернова!»

В срок колясочку сляпать успели,
Битюгов запрягали полста.
Сорок девять в пути околели – 
Тяжела под коляской верста.
 
Ношу кинули сбоку высоких ворот
И летит ответ в стольный Киев-град.
Князь гонцу за весть три целковых  шлёт,
А Илья им всем трёхэтажный мат.

Две версты всего и ещё чуть-чуть
От стен Мурома до поселения.
Но с коляскою фантастичен путь,
Хоть родители полные рвения.

День корячились возле той фигни – 
Жернова даже не покачнулися.
Лишь тяжёлый дух встал от их возни,
А они так ни с чем и вернулися.

Тут с расстройства Илья, начал рваться вперёд –               
На локтях две версты мол, цветочки.
Но,  подумав, решил, что лодыжки побьёт
Об расейские ямы и кочки.

И осталась коляска без действия
Возле Мурома, как изваяние.
Не случилось семейству содействия,
Не сбылося семейства мечтание.

Потому как во власти мздоимцы,
Вот и прут им последнее люди.
А не дашь, то тогда – хрен на блюде
Обеспечат тебе лихоимцы.

И лежит инвалид наедает бока,
А кругом началися набеги.
Но коляска стоит и три года, пока,
Не нуждаются в ней печенеги.

            2

В этот год солнце словно сдурело,
По земле с тополей белый пух.
На печи не ходячее тело
Изнывало от яростных мух.

Где-то в полдень, со скрипом тягучим
Отворилися двери избушки,
И в тряпье обветшалом вонючем
Завалились гурьбой побирушки.

Самый старый к Илье обратился:
«Не нацедишь кваску нам сынок?»
Инвалид на слова осердился:
«Я и сам бы испил, ежли б мог.

Оказалося так, что с рождения
Неподвижны совсем мои ноженьки
И лежу на печи как полено я,
Не топчу по Расеи дороженьки».

«Ох, оказия, вот бедолага, –            
Продолжает хитро старикашка. – 
А ответь-ка мне правдой, бедняга,
Где схоронена браги корчажка?»

«А зачем тебе бражка скиталец?» –
Вопрошает Илья осторожно.   
«Чтоб лечить тебя ею красавец
И поверь – исцеленье возможно.

Скажу больше, рецепт мой надёжен,
Коли в нужных долях компоненты.
Твой недуг будет враз уничтожен – 
Не дадут мне соврать ассистенты.

Хоть на вид и проста панацея,
Но состав её антимикробный –
Кал, имбирь и чуток сельдерея
Создают аромат бесподобный.

Смесь замешена крепкою брагой,
Верх играется пенкою тесной –         
Сей напиток одарит отвагой
И ужасною силой телесной.

А твои непослушные ноги
Станут резвыми, как у газели.
И ты вволю потопчешь дороги,
И охальников чтоб не борзели.»

Речи старца тревожили душу,
Наполняли надеждой сердечко,
В бездну грёз уносили Илюшу
И он сдался, открывши местечко.

Да, Илья по натуре не скряга,
Но и знахарь не лживый проныра.
И влилась в дефективного брага – 
Полведра словно ложка кефира.

Исцеления тайна свершилась – 
Дышит силушкой каждая жила.
Спрыгнул с печки Илья-здоровила.
Грохнув в пол, так, что печь покосилась.

«Благодарности нету предела,
Я, обязанный вам до могилы.
Невесомо ногам моим тело,
А оно переполнено силы.

Ну, а бражки мне был неведом вкус – 
Только запах её притягательный.
Первый лекарь мой ляпнул предкам гнус – 
На ходьбу мол эффект отрицательный.

Подвернись сейчас мне тот грамотей – 
Он бы враз поменял своё мнение.
Я б сломал ему несколько костей
Правой ножкою для убеждения.

Покуражусь всласть я теперь друзья,
Впредь не буду родителям в тягость.» –    
Браги зачерпнув, говорил Илья,
Не скрывая кипучую радость.

А маманя с отцом той порою,
Надрываясь пенёк корчевали
И измученные жарою
Поля клок, матерясь, добывали.

Мат срывался потоком стремительным,
Проклиная судьбу и целителей.
Потрясая чертей и святителей,
Завершался плевком выразительным.

Ведь у пня корешков предостаточно,
Их срубить, обкопать многосложненько.
Ну, а сил у трудяг недостаточно –
Вот загнуться с натуги возможненько.

Приуныли, вконец употевшие,   
Ко всему в этот час безразличные
И уставшие, потускневшие,
Поплелися домой горемычные.

Вот и дом, а в дому что-то странное,
Толи сын с печки пал и взбирается?
А на деле им счастье нежданное –
Сын, здоровый как бык, дурью мается.

Осушив ендову двадцать пятую,
Илья песню орал непристойную.
Про девицу развратную стройную,
В странной позе к лежанке прижатую.

Он при этом вытягивал губы,
Дирижировал широко, живо.
А в конце невзначай – но красиво,
Угодил врачевателю в зубы.

Для певца всё прошло не заметно,
А целитель затылком об печку.
Закатились глазёнки конкретно –   
Хоть приставь упокойную свечку.

Илья, всё осознав, в огорчение впал,
Ненадолго, но основательно.
Сокрушаясь скамью с табуретом сломал,
Тем, изгнав грусть-печаль окончательно.

Скрип дверей заунывный, гнетущий,
Ход пирушки на миг обрывает,
И Илья здоровенный, цветущий
Мать с отцом от души обнимает.

Вскоре лекарь вернулся из комы,
Но не полностью – только лишь телом.
Стали вещи ему незнакомы – 
Хоть на вид он здоровенький в целом.

Он как прежде на ты с ендовою
И затылок почти не припухший.
Правда, взгляд стал какой-то потухший
И потешно трясёт головою.

Предки тут же зазвали округу –
Скопом пили и песни базлали.
Все желали здоровья друг другу
И про лекаря не вспоминали.

Ночь наполнилась лёгкой прохладой.
Илья выпал во двор вдрызг упитый.
И побулькав невнятной тирадой,
В пух упал и уснул как убитый.

А в ночи ещё долго, надрывно
Балалайка упрямо звенела.
И какой-то плясун беспрерывно
Танцевал у храпящего тела.

             3

Вот, неделькой попозже, столица.
Во чертогах из Мурома вестник.
Князь Владимир не прочь подивиться,
Что за новости выслал наместник.

Князь, устроившись в кресле удобно,
На посыльного глянул серьёзно,
И велел равнодушно, но грозно:
«Излагай, без запинок, подробно».

Вестовщик раболепно согнулся
В три погибели перед владыкой.
И масштабный рассказ развернулся,
Не совместный с любой закавыкой:

«По утру звук не ясный родился,
Как грозы назревающей ропот.
А потом верховой появился,
Его конь издавал страшный топот.

А стены городской вся макушечка
Облепилася муромчанами.
Как последняя в доме горбушечка,
Атакуемая тараканами.

Чуть поодаль ворот встал могучий рысак,
А верхом восседал мускулистый мужик.
По простому одет, одним словом – босяк,
Но покажет кулак – обсеренишься вмиг.

Вот он спрыгнул с коня и поводья пустил – 
Утомила наездника тряска.
Но вдруг он обомлел, гнев лицо исказил –
Перед взором махина-коляска.

Колеи до неё уж травой заросли,
Жернова аж на четверть  просели.
«Почему ж до меня её не довезли,
В ком причинушка злой канители?

Ох, узнаю того, кто нахально соврал – 
Отписавшись депешею главку.
Что калека у дома коляску встречал
И рыдал, восхваляя доставку.

И ещё разберусь, кто конструкцию дал,
Кто придумать её ухитрился?» –   
Глядя на жернова, злобно думал амбал
И на чём стоит свет, матерился.

Сквернословил мужик так безбожно,
Что у пастыря грянула рвота.
И народишку стало тревожно –
На засов закрывали ворота.

А приезжий орал: «Отворяйте!
Я, Илья – карачаровский житель!
Ежли нет – на судьбу не пеняйте,
Я талантливый зубокрошитель!»

Тут на стену взошёл воевода:
«Ты чего пасть раскрыл мужичина?
Аль забыл, что холуйского рода?
Али спятил с ума, образина?

И не клацай крамольник зубами – 
Здесь не место бродячим собакам!
А не то угощу батогами,
Не поймёшь – перегну тебя раком!»

Перегнул, но лишь палку, оратор –
Да слова не воротишь назад.
«Ты за речи свои комментатор,
Будешь впредь называться, ка - стра-т.» – 

Нараспев досказав эту фразу,
Илья бацнул ворота плечом.
Стычка вылилась в новую фазу,
А точнее – забила ключом.

Оттого, что запор был надёжен – 
Вкупе с ним повалились ворота.
Воевода был крайне встревожен
И его одолела икота.

Он с трудом страже дал приказанье – 
Истребить поскорее злодея,
Но лишь горькое состраданье
Породила дурная затея.

Уверяю, я всё видел лично – 
Илья стражу утюжил играясь,
По-крестьянски, неэстетично,
Совершенно не напрягаясь.

Для него это дело пустячно,
Ну а те затевали кульбиты.
А закончив, гляделись невзрачно –
Так как попросту были убиты.

Стражи малая часть уцелела –
Слёзно выпросила пощаду.
А душонка залётного млела,
Ощущая победы усладу.

На толпу поглядев горделиво,
Краем рта ухмыльнувшись надменно,
Прорычал: «Перемётчики, живо,
Воеводу в острог, непременно!

А затем накормить Буцефала
И ковать меч, копьё и доспехи.
Говорю это не для потехи,
Кто не вникнет – получит в жевало.

И тащите скорей угощенье – 
В этом деле не надо отваги.
Может после и дам вам прощенье,
Коль налопаюсь досыта браги».

Щедрый стол и с цигейкой скамейку
Моментально пред ним водрузили.
Не забыли и браги бадейку
И умело ему шестерили.

Воеводу ж в острог засадили – 
Есть возможность, то как не глумиться?
И усердно его материли,
Не давая не есть, не напиться.

А Илью горожане хвалили:
«Вот такого бы нам воеводу.
Мы такому бы верно служили,
Мы с таким бы  в огонь бы и в воду».

Днём пирует Илья, а вот к ночи
Молодуху уводит под кроны.
И она до утра, что есть мочи,
Вширь несёт сладострастные стоны.

Он в угаре четвёртые сутки,
Но усталости нет, абсолютно.
И пищат скоморошечьи дудки,
И молодки  флиртуют беспутно.

Вдруг дождём чуть смочило природу,
Но залётного  это взбесило.
Заорал: «Привести воеводу!
Я хочу посмотреть ему в рыло!».

Вот пред ним воевода трясётся,
Он усиленно просит пощады.
А Илья хладнокровно смеётся:
«Не канючь – ты достоин награды.

На, испей – не выдавливай жалость,
Сам себе ты устроил невзгоду.
А на закусь – глазунья осталась».
И ногою бьёт в пах воеводу.

Распахнулись несчастного веки,
Он со стоном меж ног ухватился.
Не забыть этих глаз мне вовеки – 
В них кастрата удел отразился.

А Илья продолжал громогласно:
«Знайте все, я держу своё слово!
Так что каверзы строить опасно –
Поломаю, в два счёта, любого!

Воевода, ваш здешний наместник,
Оказал мне с коляской услугу.
Оценил высоко я заслугу –
Он теперь мне приходится крестник.

Загостился. Подать Буцефала!
И оружие всё, и доспехи.
Ох  и многим сверну я хлебало,
Ежли в чём-то увижу огрехи».

Подают – осмотрел, снарядился,
Заскочил на коня очень живо.
Подмигнув муромчанкам игриво,
На Чернигов стрелой устремился.

А меня воеводушка хворый
Сходу в Киев послал, во чертоги,
Так как я из гонцов самый скорый,
Вот и всё – подбивайте итоги.

У Владимира челюсть отпала – 
Ведь коляски той он прародитель.
Вдруг Илья повернёт Буцефала
И к нему нарисуется мститель.

Настроение князя упало,
Заурчал диареей желудок
И под ложечкой засосало – 
Но логично работал рассудок:

«Если всё ж на Чернигов попрётся,
Там у стен иноверцев несметно.
Проскользнёт – Соловью попадётся,
В общем вляпаться должен конкретно.

А раз так – наплевать на тревогу,
Вся среда по обычному плану.
На ночь девку ко мне недотрогу – 
Я сумею прильнуть к её стану.

             4
               
Под Черниговом чёрной ордою
Басурманское войско стояло
И настойчиво, месяц с лихвою,
Город хищной осадой держало.

Но врывался в орду конь массивный,
Прорезая большие прорехи,
А в седле здоровяк агрессивный,
Облачённый в стальные доспехи.

Он рубил от души узкоглазых
И при этом орал с раздраженьем:
«Я заставлю вас гадов чумазых
Относиться ко мне с уваженьем! ».

Да, залётный был явно в ударе – 
Басурман бил со знанием дела.
Он был волком в овечьей отаре
И орда очень быстро редела.

Тех, кто пёр на него, он мечом убивал,
Отступавших лупил булавою.
Он как гвозди по шляпку их в землю вбивал,
Наслаждаясь садистской игрою.

Уцелели лишь те, кто удрапал в леса,
Бросив вовремя смерти арену.
Остальные, таращив глаза в небеса,
Тараканами лезли на стену.

А Илья наблюдал, удивляясь:
«Велика всё же сила экстаза – 
Вон как шустро ползут, не цепляясь,
Вроде вместо меня тут проказа.

Во дают узкоглазые хари – 
Чают встретят их там пирогами.
Поостынете глупые твари,
Как начнут вас глушить батогами.

В шесть секунд стену все одолели – 
Вот, что значит крутой полководец.
До меня лезть совсем не хотели – 
Ох, ленив неумытый народец.

Хотя в город вы влезли без трений – 
Вас никто не возьмёт на поруки.
Значит примете лишние муки – 
Лучше б я вас прибил без мучений.

О, кажись открывают ворота
И меня хлебом, солью встречают.
А попить и поесть страсть охота – 
Все кишки пустотою страдают».

Встреча тёплой была, многолюдной – 
Сам наместник Ильёй восторгался.
Радость встречи была обоюдной
И герой до ушей улыбался.

Шли толпою на площадь неспешно,
Там по кругу столы уж стояли.
Ну, а в центре, кривляясь потешно,
Скоморохи вприсядку плясали.

В этот день ликовал городишко – 
Много пили, Илью восхваляли
И лилося рекою винишко,
И « виват» геркулесу кричали.

На десерт, неизвестно откуда,
В центр площади плаху втащили.
И на ней, к удовольствию люда,
Всем пленённым башки отрубили.

Те башки понавздели на колья
И к стене высоко их крепили.
А потом в пьяной гуще застолья
Похвалялися тем, что свершили.

Всем с избытком хватало хмельного – 
Пили в дым, презирая похмелье.
Хоть и выпито было премного,
Но лишь к ночи угасло веселье.

А Илюшу вдова молодая
Пригласила попариться в бане.
А затем, исступлённо стеная,
Ублажала на мягком диване.

И опять Илья днями пирует,
А к закату цепляет  молодку
И усиленно с нею балует,
Заставляя стонать во всю глотку.

              5

Малость  гульнул, а  неделя долой.
Ясное утро, дорога пылится.
В Киев путь держит герой удалой
И неизвестности он не боится.
               
Вот до развилки Илья доезжает – 
Латы в пыли, на плече кал сороки.
Рядом с развилкой валун возлегает,
Сбоку на нём нацарапаны строки.

В строчках задача – не сразу решить:
«Влево поедешь – женатому быть,
Вправо – трудягой до гроба ходить.
Прямо – так вовсе  башки не сносить».

Илья сделал выбор без доли сомнений,
Лишь только затылок чуток почесал:
«Поеду туда, где поменьше мучений». 
И прямо пошлёпал его Буцефал.

Лес полумёртвый встаёт пред Ильёю –
Сорваны листья, поломаны кроны.
Словно тайфун лютовал над землёю,
В небе над лесом горланят вороны.

Видно опасность скрывает чащоба –
Конь захилел, в нём пугливая дрожь.
«Что ты ползёшь овсяная утроба,
Будто по темечку сытая вошь.

И не дрожжи как при ветре листочек,
Рысью пошёл величаво и смело!
Не то я в кровь излуплю твой гудочек.» – 
И под хвост плёткой лупцует умело.

« Плеть росинанту прибавила силы –
Вон как задорно рысцой поскакал.
Видно не в кайф получать вдоль пердилы.» –
Весело думал наездник-амбал.

Вдруг за изгибом дуб старый ветвистый
Резко предстал богатырскому взгляду,
А в его сучьях урод голосистый
Нагло глаголет такую тираду:
 
«Ну и куда же ты прёшься детина,
Али не жалко тебе свою репу?
Могет ты в буквах не петришь дубина,
Аль не заметил булыжник сослепу?»

Грубые речи задели Илюшу.
Брови насупив в ответ восклицал:
«Кто ты такой, раз туды твою в душу,
Чтобы срамить меня, гнусный шакал?»

«Я, Одихмантьева рода – понятно?!
Имя моё, Соловей-беспредел.
Гробить проезжих мне дюже приятно,
Ждёт и тебя этот скорбный удел!

И не спасёт тебя рожа мясиста,
Латы стальные и мощный рысак.
Свистну сейчас я всего лишь в полсвиста,
Вспомнишь шакала нахальный дурак!»

И засвистел, будто бешеный шквал –
Сучья ломая, деревья корёжа.
Тяжко подался назад Буцефал
И скосорылилась всадника рожа.

«Что же ты пятишься сена мешок
Али вперёд не по силам задача?
Али опять лупцевать твой гудок?
Лучше не зли меня, дряхлая кляча!»

Конь попытался рвануться вперёд –
Очень серьёзными были потуги.
Ноздри раздулись, напрягся живот –
Но навонял лишь с огромной натуги.

Ладно хоть свистом сдержало вонищу
И едкий смрад седока не свалил.
Палицу взяв понадёжней в ручищу,
Он в свистуна от души запустил.

Палица точно достала до цели –
Смачно в грудину пришёлся удар.
Оборвались одихматьевы трели –
Шмякнулся наземь и выпустил пар.

Вторит шлепку перелесок дремучий.
Всадник же, дёрнув за гриву коня,
Выдал весомо: « Трогай вонючий!
Впредь оплошаешь – гляди у меня!»

Тряхнув послушно косматой гривой,
Конь безотказно к дубу побрёл.
А возле дуба в позе тоскливой,
Лежал подбитый свистун – орёл.

«Ну что разлёгся, прыщ перезрелый,
Не митингуешь, не рвёшься в бой?
Сходу стал тихий, оцепенелый,
А был горластый и шебутной.

Может зашиб я тебя ненароком?
Иль ты мне дурочку гнёшь симулянт?
Шутки со мною выходют боком –
Не обмишурься вконец, дуэлянт.»

Илюша, спрыгнув около тела,
Плетью с размаху дал по мурлу.
И только морда в ответ взревела – 
Враз приторочил гада к седлу.

«Плётка, однако, в момент оживила,
Сняла недвижность и немоту.
Я упреждал – дошуткуешь чудила –
Не оценил ты мою доброту.

Ну, гангстер, понял с кем ты связался,
Кого устряпать ты захотел?
Вот не борзел бы – вряд ли б нарвался
И вниз башкою бы не висел».

Стремечко скрипнуло под сапожищем,
На бок седло завалилось немножко.
В глаз схлопотал Соловей каблучищем
И запылила на Киев дорожка.

           6

Полдень. Зал. Шустрит прислуга.
Время барского обеда.
Чуть не вперебой друг друга,
За столом идёт беседа.

«Погодите вы! Да ты прикинь Игнат.
Вновь разборка бандитская грянет.
И лишь только тот, кто на деле хват,
Смотрящим над Киевом станет.

Столкновения сил превеликих
Ожидаются при переделе,
И конечно же случаев диких,
Например, как на прошлой неделе.

Одихметьевич – вот пример простой,
Сколько лет безпредельничал люто?
Но не в тему раз Илье крикнул: « Стой!»
И судьба изменилася круто.

Илья окрик воспринял как надо.
Тормознул, чтобы взгреть горлопана.
Метко палицей врезал буяна
И скрутил оборзевшего гада.

Приторочив к седлу вниз башкою,
В Киев вёз на потеху народу
И наотмашь могучей рукою
Щедро бил по анальному входу.

Вход, а не выход – сказано верно.
Тут ты в серёдку, Фёдор, попал.
Так по-дурацки вляпаться скверно.
Свистун-разбойник не ожидал.

Что там свистун – мы, все не ждали,
Что полный силы и в цвете лет,
Сроду не знавший грамма печали,
Скиснет мгновенно авторитет.

Влип он конечно довольно сильно.
Ну, а точнее в петлю залез.
Илья по-пьяне лупит обильно,
Лапой тяжёлой ему в хлеборез.

И при этом орёт: « Эй, артист,
Сбацай-ка Мурку иль что-нибудь вроде!
Душу теребит твой трепетный свист.
Ну в общем делай, что сейчас в моде!

И не ломайся, с понтом не знаешь.
Тех, кто томит дважды я не прошу.
Коль огорчуся – сам понимаешь,
Я всю свистульку тебе раскрошу».

А куда деться, коль деспот желает?
Иль подсвистишь, иль дугою согнёт.
Как всё же нами судьбина играет –
То жизнь малина, то тяжкий гнёт.

Да, в центре Киева буйство хмельное
Бродит разгульно вторую декаду.
Ну, а Ильи поведенье шальное
В князевый разум вселило досаду.

То недовольство Владимира точит,
Яростным гневом душу мытаря.
Ну, а в глаза будто всюду хохочет
Муромца наглая, пьяная харя.

Он свалился как ком, ниоткуда,
Показав у кого нынче сила.
Изувечил всю стражу паскуда
И для верности князю дал в рыло.

Но пред тем за грудки властелина
Дико тряс, выражаясь крамольно.
Ну, а князева кислая мина
В резонанс содрогалась безвольно.

С княжьих губ оправданья срывались,
Но в болтанке звучали бульками.
Слюни бешено извергались,
Грозя выплеснуться с кишками.

Вдруг Илью это рассмешило,
Он от злобы в момент отошёл.
Хохоча, дал слегка князю в рыло.
Так, что тот кувыркнулся под стол.

Ну, а после, собравши ватагу
Тех, кто любит попить на халяву,
Вёл в кабак конфисковывать брагу – 
В общем парень гуляет на славу.

Ну, а всякая в граде девица
Овладеть хочет телом гулёны.
И ночами округе не спится – 
Не дают спать бесстыжие стоны.

Соловья опустив, он зарвался –
Возомнив, что взлетел до вершины.
Да, глядел бы, чтоб сам не нарвался
И не принял бы ранней кончины.

Он естественно бык, ловелас и алкаш –
Только здесь важно нечто другое.
Как мы здесь не крути, а он русский, он наш,
Значит дань ему – дело благое.

Кто бы знал, до чего надоели
Басурмане и разные бяки.
Им бы стоило, чтоб не наглели,
Разорвать беспардонные сраки.

Пусть уж лучше Илья верховодит,
Чем какой-нибудь зверь неумытый.
Коль срастётся – пущай вволю шкодит.
Ну, а нет – значит будет убитый.»

Потихонечку страсти увяли
И беседа пошла как обычно.
Неспеша всё допили, умяли,
И обед завершился привычно.

           7

В стороне чужой ночка тёмная
Степь широкую мглою окутала,
А ту ширь степи рать огромная
Паутиной живою опутала.

Посреди орды царственный шатёр
В небеса острым верхом нацелен,
А внизу под ним расписной ковёр
По земле с преизбытком расстелен.

В полутьме шатра Калин-царь сидит,
И гора подушек ему пьедестал,
А пред ним на коленях уткнувшись стоит
Его лучший лазутчик и вернейший вассал.               

Господин щёлкнув пальцами властно – 
Дал понять, что он полон вниманья.
Ну, а вестник подобострастно
Начал тут же повествования:

«Припадая к ногам властелина,
Рассказать я желаю детально,
Как простой деревенский детина,
Зашугал всю Расею буквально.

Тридцать лет и ещё три годочка
Не ходячим он был, как колода.
Но поднялся амбалом и точка,
Каковых не видала природа.

А как встал, так с тех пор колобродит – 
Брагу пьёт, в бубен бьёт торовато.
А бабьё по нему с ума сходит
И распутствует с ним бесновато.

Ильёй Муромцем кличут громилу,
Он в пузырь прёт на всех, без оглядки
И кругом афиширует силу,
Демонстрируя бычьи повадки.

Ну, а ежлив вдруг кто супостату
Супротив что-то вякнуть посмеет,
Он такому подлечит простату,
А точней – от души поимеет.

От болезни восстав, Илья в Муром спешил – 
Очень видеть хотел воеводу.
А увидев - эрекции напрочь лишил,
Ткнув коленкой меж ног ему с ходу.

Значит Муромца смог он обидеть
Когда тот был ещё дефективным
И конечно не мог он предвидеть,
Что Илья резко станет активным.

Что Илья стал вдруг очень мобильным,
Вроде всем быть должно безразлично.
Но Илья стал ещё и стосильным
И вести себя стал неэтично.

Это первым прочувствовал Муром,
Вслед за ним, под Черниговом рать.
Илья пёр на врагов страшным буром,
Что не знали куда им бежать.

После битвы Илья веселился
От души, в общем так как желал. 
Погуляв, в стольный град навострился
Через лес, где свистун обитал.

А бандит-Соловей среди леса
Лез в бутылку на всех, без разбора.
Про Илью не слыхал  не бельмеса,
Потому и влетел до упора.

Оказавшись в руках у буяна
Инструментам любым подражает,
То свистит ему вместо баяна,
А то скрипкой иль флейтой лабает.

Если вдруг по какой-то причине
Имитировать что-то не в силах – 
Получает мгновенно по дыне,
Так что кровь лихорадится в жилах.

Был бандит, а теперь имитатор – 
Обездолен и голодает.
Доборзелся аккомпаниатор – 
Вот ведь как оно в жизни бывает.

Чуть отвлёкся, простите властитель,
В общем в Киев примчал обормот.
Баб и браги он жуткий любитель
И за то его любит народ.

Хоть по пьянке он дик и опасен,
А по выходкам часто дебил.
Но для женщин он смел и прекрасен,
Что не дать ему – просто  нет сил.

Спьяну кости мужчинам ломает – 
Многих он переделал в калек.
Попыхтят: «Пьяный был, мол бывает,
А проспится душа-человек».

Также очень людишкам по нраву,
Что Илье князь Руси безразличен.               
Вот и мыслят, что бьёт всех по праву,
Если им даже князь обезличен.

А из Киева двинул Илья по стране
И везде как всегда отрывался,
Всех к ногтю придавил в этом диком турне,
Кто перечить ему попытался.

Про один эпизод нету мочи молчать,
Он закончился крайне печально.
Но не мне, вам владыка конечно решать,
Потому доложу досконально.

Где-то квартал примерно назад
Был отправлен за данью поборщик
И он честно служить вам был рад,
Но тут вдруг влез Илья-заговорщик.

Той порой в состоянии шалом
Он гудел в воеводином доме,
А хозяин с разбитым жевалом
Спал в конюшне на прелой соломе.

Воевода-бедняга попал в переплёт
Сохраняя от демона юную дочь.
Та не против была провести с Ильёй ночь,
Хотя от роду ей лишь пятнадцатый год.

Искуситель усёк томный девичий взгляд
И предвидя ночные утехи,
В мыслях сняв целиком с её тела наряд,
Изучал все бугры и прорехи.

Ну а вскоре деяния стали наглей,
Не таясь Илья лапал дивчину.
А отец, чтоб не дать обесчеститься ей,
С кулаками пошёл на детину.

Илья его встретил весьма равнодушно,
Прервав в полушаге атаку.
Слегка левой двинул почти добродушно
И тот приземлился на сраку.

А после попёр воеводу взашей
Из нажитой собственной залы,
А там до конюшни от самых дверей
Тащили гурьбой прихлебалы.

И опять всё пошло так как надо –
Имитировал лабух волынку,
А хмельное хозяйское чадо
От души распевало «Калинку».

Ночь потихоньку сразила гулянку,
Сном позаткнула пьяные пасти
И лишь двоим заменяла служанку,
Тьмой укрывая их зверские страсти.

Месяц блистал посреди небосвода,
Пруд колыхал серебристые блики.
А на соломе рыдал воевода,
Слушая дочери плотские вскрики.

Сутки прошли, другие им вслед,
А в доме гульба то со смехом, то с бранью
И думал хозяин, что спасся от бед,
Когда во двор въехал поборщик за данью.

Поборщиком был ваш слуга-Идолище,
Он многим затягивал сходу узду.
И тут войдя крикнул: «Кончайте гульбище!
И враз отстегните потребную мзду!»

Застолье утихло в страхе великом,
Но извращенец начал интригу.
Он вдруг умело, с изрядным шиком
Выдал в ответ огромадную фигу.

А ваш слуга ухватился за шашку
И потянул её было из ножен.
Но резко осёкся, словив удар в ряшку
И четверть часа был совсем обезножен.

Когда же с трудом Идолище очнулся,
То всё продолжалось как до него.
Вот только он, как в дерьмо окунулся
И чувство долга не грызло его.

Илья увидел, что он поднялся
И обратился к нему с издёвкой:
«Ну что засранец, знать оклемался –
Нет, не владеешь ты нужной сноровкой.

Чтоб я не сломал тебе хищный скелет,
Хоть на то ты вполне накосячил.
Ты исполнишь прилюдно мне пылкий минет
И чтоб впредь за версту не маячил.

Если всё уяснил, не тяни, начинай
И свободен как выполнишь дело.
Ну а нет, то тогда на судьбу не пеняй –
Во мне злость будоражит всё тело».

Может быть ум у посла был неясен,
Только в тот миг он башкою потрёс,
А Илья понял, что он несогласен
И погрузился в нещадный невроз.

Далее было море кровищи
Ибо маньяк жертву жутко дубасил.
Адски хрустели мослы Идолищи,
В общем преступник его заколбасил.

А ещё на Руси слух повсюду идёт,
За повтор я молю снисхождения,
Что он скоро и вас непременно побьёт –
Я окончил и жду повеления».

На время в шатре воцарилось молчание
И могло показаться, что владыка уснул.
Но гонец чуял шкурой его состояние
И поглубже в ковёр свою морду уткнул.

Голос Калин-царя в тишине зазвучал
Как-то вдруг и довольно устало:
«Всё ботва, а за то что он мне угрожал,
Огребёт – не покажется мало.

А тебе вестовой, чтобы не заскучал,
Собираться на вылет со Змеем.
Ну а коль на Руси твой окончится бал –
Против мы ничего не имеем».
   
            8

Снова тот же шатёр, но спустя тридцать дней,
А внутри снова та же картина – 
На ковре в три погибели тот же плебей
На докладе у ног властелина.

«Пощадите владыка, что жив до сих пор.
Я, поверьте, за жизнь не цеплялся.
Я, на стрелке как пёс, на волчару попёр
И в живых просто чудом остался.

За полдня Змей Горыныч на Русь прилетел,
Приземлившись у стольного града.
А Илья там как раз учинил беспредел,
У дворца, среди пышного сада.

Он собрал вкруг себя штук полста молодух
И как мог над бабьём изгалялся – 
Заставлял нагишом танцевать во весь дух
И развратно при том ухмылялся.

Принуждал пить вино, часто песни базлать,
В общем как говорят – давал жару.
Соловья заставлял «Еньку-еньку» свистать
И плясал, подыскав себе пару.

Эту пляску прошли бабы все до одной
Ни по разу, а он не унялся.
Он вторую неделю не брал выходной,
А лишь пил, ублажал и смеялся.

Ну а с сотню парней, поотвесив губу,
Схоронясь за густыми кустами.
Наблюдали завистливо эту гульбу,
Но для вида скрипели зубами.

Лишь Горыныча рык оборвал сей разгул,
Все как мухи попрятались в щели.
Город вмиг опустел, словно спящий аул – 
Киевляне Горыныча бздели.

Я уже представлял, как вяжу бунтаря,
Как лупцую нагайкою смачно.
Оказалось душой ликовал я зазря
И судьба потечёт неудачно.

Змей решил отдохнуть, завершив перелёт
И свой рык отрыгнул для острастки.
Ну а я по нему на град-стену вперёд
Безо всякой высотной оснастки.

А взобравшись, едва только дух перевёл,
Гляжу – Муромец шастает криво.
Он по пояс раздет и отчаянно зол,
И авоською машет игриво.

Вот он ближе и что – не авоська в руке,
Держит он Одихмантьево племя.
Тот висит кверху задом в великой тоске
И лишь в шаг содрогается темя.

А Илья на ходу взял его за шкибот
И тряхнул так, что лязгнули зубы.
А затем заорал: «Ну готовься урод
Посвистеть во все чёртовы трубы»!

Ну а после с разгона плечом как таран
Вышиб с треском градские ворота
И как зверь прорычал: «Эй, трёхглавый чухан,
Щас слетит с тебя мигом дремота»!

Змей в ответ прохрипел: «Ух и наглая тварь!
Ты прикинь, кому грузишь напасти.
Щас дыхну на тебя и останется гарь»!-
И дыхнул в три огромные пасти.

А навстречу ему Соловей стал свистать
И тем свистом огонь своротило.
Ну и вышло – как вроде на ветер поссать
И сгорел сам трёхглавый кадило.

Ну а я, когда начался их диалог,
Швырнул камень бандюге в затылок.
А когда жизни Змея окончился срок,
Илья крикнул: «Спускайся обмылок!»

А затем он меня бил коленом в живот,
Не давая ничуть отдышаться
И ещё ко всему мне зажал рукой рот,
Чем заставил вконец обмараться.

Он, почуяв дерьмо, начал вдруг хохотать
И кататься от смеха по полю.
И сквозь слёзы сказал: «Коль умеешь дышать
Даже жопой – даю тебе волю».

Так я жизнь сохранил и пред вами сейчас,
И поверьте мне прошлое – пытка.
И прошу не гневиться за гнусный рассказ,
А то вновь я обделаюсь жидко».

Калин-царь прошипел: «Убирайся дристун!» 
А сам мысленно тут же добавил:
«Ну и пусть по Руси бродит дикий шатун,
Лишь меня бы в покое оставил.

И хоть мысль потерять благодатную Русь
Вызывает огромную ярость.
Ну да хрен на неё – я и так обойдусь,
Лишь бы встретить спокойную старость.

Ну, а в будущем, чтобы Илья мне не мстил –
Откупиться бы надо умело.
Пусть балдеет здоровый российский дебил –
Угодить ему мудрое дело.

А сейчас надо мне поскорей двинуть в путь,
Чтоб в бездонной степи раствориться
И в далёкой тиши пережить эту жуть,
И от тяжеских дум излечиться.»

             9

Калин-царь втихаря дриснул в степь с глаз долой
Переждать злополучное время.
А Илья на Руси, как обычно бухой,
Распыляет элитное семя.

Илья Муромец нынче мужик не простой,
Он одет в золотые доспехи.
Он богат, он элита, он супер-герой
И во всём у него лишь успехи.

Стал Илья супермен – всё б неплохонько,
Да здоровье в нём половинкою.
Ниже пояса –  всё живёхонько,
Выше – светится мертвечинкою.