Сказание о Вещей Птице

    В безводной пустыне, где не могут жить ни птицы, ни гады,
раз в год, в день, которого нет в календаре, перед самым заходом солнца
есть миг, когда время останавливается, и в мареве, поднимающемся в уже
тёмное небо от раскалённого песка, солнечный диск начинает дробно
плыть, словно опущенный в спасительную влагу. В этот миг проявляется на
фоне плывущаго солнца странный силуэт, подобный какому-то ужасному
зверю или птице, изваянный из тёмно зелёного камня, весь покрытый илом
и мохом. Две когтистые лапы сведены судорогой боли, мех или перья
истлели, длинная шея неестественно повёрнута назад, пустые глазницы как
чёрные дыры, клюв опущен глубоко в собственную грудь зверя... Никто не
может выдержать жара безводной пустыни, а если бы кто-нибудь смог, то
всё равно не смог бы угадать тот миг, когда время останавливается, и не
увидел бы эту невероятную птицу. А если бы увидел, то не выдержал бы
ужаса, от неё исходящего, и в смертельной тоске побежал бы оттуда, либо
умер бы на месте. А если бы не убежал и не умер, то смог бы услышать
хриплый, сдавленный плачь птицы: "...прости... прости..." Если бы с ним
после этого случилось Чудо Господне, и если бы он выжил, то смог бы
увидеть, как мир вокруг преображается, как веет прохлада над песком,
как  воды живого источника начинают бить из-под камней, как расцветают
чудесные цветы на скалах; неописуемой красоты птица расправляет перья и
ясными глубокими, сияющими глазами смотрит в душу, и голосом небесным
начинает петь песнь, которую только ангелы могут подхватить своими
неземными голосами... Но всё это продолжается только миг один, а затем
солнечный диск проваливается за край пустыни и его поглощает
раскалённый песок, гаснет небо, птица снова обращает свой клюв в своё
сердце и становится уродливым изваянием, а затем и вовсе исчезает в
вечернем мареве...

    Вот о чём поёт эта страшная птица:
 
    "Птица Гамаюн, которой были изначально открыты все самые сокровенные
тайны этого и ангельского мира, обладающая чудесным голосом, способным петь
человеческое счастье,- сделала себе свою слепоту сама. Увидев однажды
согласие и святость, превосходящие её, она возжелала всё. С годами от
чёрной зависти и постоянной клеветы, она потеряла глаза. Вещий её Голос
сделался хрипом. Истлели чудесные перья. Сердце возжелало стать сухим,
горьким перцем.

    За злобу ея осуждена была она на вечное одиночество и немоту среди
глухих. Потеряв всё, впала она в тоску горькую и печаль чёрную, а пищей
ей были чистые сердца младенцев Божиих, за неимением своего сердца, и
их чистые глазки, за неимением своих глаз.

    Однажды один младенец перед смертью ясным взором на неё взглянул и
благословил её: "Да простит тебе Господь мой, вещая птица!", - с этими
словами он сам вынул глаза свои и сердце своё, ясно ей и радостно
улыбнулся и протянул ей свой дар в горсти, после чего, счастливый,
испустил дух свой. В горечи горькой захлебнулась вещая птица, Возжелала
она вечно слышать младенческий чистый голосок, всколыхнувший в её
памяти вечные тайны, когда-то открытые ей, да голос младенца смолк
навсегда. Захотелось ей петь те небесные песни, которые когда-то
приносили счастье людям, да из горла раздавался лишь хриплый карк.
Захотелось ей испить чистых детских глаз, чистого детского сердца, но
лишь прикоснулась их, испробовала их солёный вкус, как нестерпимая боль
как клинок пронзила её всю, и она почувствовала, что умирает, и её
горькие слёзы ледяными когтями сдавили ей горло.Между тем, никакой
другой пищи не могла уж она пробовать, стало ей это невмоготу. И
хриплым воем она завыла от воспоминания неизъяснимого аромата
утраченной святости. Куда ни кинет взгляд, всюду на неё глядит угрюмое
её безглазое лицо.

    Одно ей осталося: горстка сухого перца, её собственное сердце.
 
Тогда засунула птица Гамаюн клюв свой в сердце своё и склевала его.
Там, под пеплом и головешками, обнаружились в двух золотых ореховых
скорлупках два глаза. Это были её глаза, ясновидящие глаза, полынь
горькая, которых она лишила себя много веков назад.

    Жадно припала птица к глазам своим и принялась пить горькую ту
полынь, с каждым глотком становясь всё более зрячей. Пока не сделалась
ясновидящей вновь.
 
    И она увидела. Ясно увидела. Увидела зависть свою. Увидела клевету
свою. Увидела злобу свою. Младенцев, замученных ею. Всё истлевшее своё
оперение, лысую шею и безглазое лицо... И любовь улыбнувшегося ей
ребёнка, которую она не могла понять... В отчаянии она прохрипела:
"...Прости... прости...", и тогда из двух младенческих глаз упали две
прозрачные слезы, слезы  милосердия, омывшие её, вернувшие ей всю её
красоту, возродившие в ней её вещий голос; его сердце на мгновение
стало её сердцем, его глаза слились с её глазами, и увидела она лики
ангельские, которых ещё не созерцала никогда, даже в те
стародавние времена, когда ей были открыты все тайны...

    Но всё это было на мгновение. Не смогла она принять дар младенца
Божьего, дар любви. И для того, чтобы злоба не возродилась в ней снова,
обрекла она себя на вечную муку с клювом в сердце, и обратилась в
камень, вечно стенающий хрипом: "...прости...прости..." Только раз в
год, в день, которого нет в календаре, по ходатайству убиенного ею
младенца, приходит милосердное облегчение. Говорят, что те, которым всё
же привелось увидеть и услышать её, совершенно преображаются.

    Так будет, пока существует Земля, а в конце всех времён отпущена будет вещая птица и помилована, за скорбь свою великую."