Наш паровоз

Сборки давних довоенных
Паровоз ударных лет,
Он возил своих и пленных
В ту войну на тот их свет,
Без разбора тех и этих –
Молодых двадцатилетних.
Кто свои к передовой
В мясорубку – прямо в бой,
А чужих, кто пленным был,
В лагеря в глубокий тыл.
Как солдат, где мог, везде,
Где был нужен, там,
Не жалея КПДе,
Помогал фронтам.
Не считал заслуг и славы
И с другими наравне
За собой тащил составы
С тем, что нужно на войне.
Вёз на фронт несчётно танков,
Надрываясь что есть сил,
Подбирал с фронтов подранков,
Пусть какая, хоть да малость
Там от целого осталась
На ремонт в глубокий тыл.
Вёз безруких и безногих,
Нет ни сил моих ни слов
Обласкать всех тех немногих
Кто в родной вернулся кров.
И смотрели молча люди,
Вслед на красные кресты,
На остатки от орудий,
Самолётные хвосты.
И на всё, что без числа
Та война всё унесла,
Унесла, перемолола,
Не найду взамен глагола,
Сколько судеб вмиг дотла
Размолола и сожгла.
Как, скажи, переупрямить
Ту проклятую нам память,
Чтоб она, возникнув вдруг,
Не брала нас на испуг?

Паровоз теперь в углу,
На секретной магистрали,
По-военному в тылу,
Говорят, его встречали.
Он войну прошёл, не помер
От условий боевых,
Сейчас его серийный номер
Засекречен от своих.
И, как было на войне,
Вновь с другими наравне,
Но теперь уж не в бою
Продолжал судьбу свою.
Нет числа на нём заплатам,
А легко ли быть солдатом,
Был снарядом покалечен
И осколками не раз,
Хоть железный, да не вечен,
Повод был списать в запас.
Боль железным  не чужда,
Что поделаешь? Нужда.
Ремонтирован, покрашен,
Так, чтоб рана не видна,
Был войскам он нужен нашим,
Что сказать? Одно – война.
И хотя он был железный,
Но известно, чёрт возьми,
КПДе его полезный
Был задействован людьми.
Он и был силён, как люди,
Многожилен, хоть и стар,
Он тащил состав орудий,
Выпуская дым и пар,
Озабоченный одним –
Рельсы были бы под ним.
Одобряем крепко матом,
Из последних, что есть сил,
Как положено солдатам,
Сколько надо он тащил.

А когда война к концу,
Так сказать, шинель под лавку,
Был показан глав.спецу,
Мол, на переплавку,
Были все обеспокоены
За износ и за пробоины.
Он то Родиной обласкан,
То обруган зря,
Получил медаль на лацкан,
Фигурально говоря.
В послужной вписали лист -
Перед партией, мол, чист.
Ну, конечно, о ремонте
И про то, что был на фронте,
Что сто раз он был пробит
И про то, что инвалид,
Но ещё на высоте
Прописали в том листе.
И сказал глав.спец: «Не жаль
Дать за труд ему медаль!»
И ещё – решил глав.спец,
Что такой не сломится
И не тут его конец.
Говорит пословица:
«Воду пить ведь не с лица»,
Вновь подлили маслица,
Подновили краской
И опять с опаской,
Стар ведь, что ни говори,
Погоняем крепкой лаской,
От зари и до зари,
Вёл составы и хотя,
Тяжело теперь пыхтя
И не с тем уж КПДе,
Он участвовал в труде.
Он, который в общей массе,
Рядовой в рабочем классе,
При поддержке всех крестьян
Выполнял вождистский план,
Был до винтика раскручен,
Перещупан, полит спреем,
С аттестатом самым лучшим -
Не был никогда евреем,
Не причастный к этим лицам,
Не шнырял по заграницам,
Не топтался у посольств,
Ожидая хлебосольств,
Их деталей не имея,
Гневно в голос клял еврея
За постылый Израиль.
Вот такой была та быль.
(Сегодня вряд ли помнит кто-то,
Тех времён подробность быта:
На евреев шла охота
Сверхсекретно – «шито-крыто».
Хоть сверхтайным был секрет,
Знал про то весь белый свет.
От событий тех в стране
Быть не мог он в стороне,
Шатуны свои берёг
И страну любил, как мог.)
Словом, он, пройдя проверку
На порочущую грязь,
По приказу лично сверху
Оборвал с кем надо связь.
По условиям работ
Засекречен «до» и «от»
И направлен в тыл глубокий
На не  названные сроки
В край далёкий бедолаг,
Оказалось, что в ГУЛАГ.
С той поры всё реже, реже,
Только вышел из боёв,
Из далёких, из медвежьих
Выпускался он краёв.
Вот когда его встречали
На секретной магистрали.
Магистраль...Тут злая шутка -
В смерть скорее однопутка.
Вспоминая кто о ком
В «скот-вагонах» прокопчённых,
Не хотел, но злым дымком
Он травил в них заключённых.
И народ кричал: «А зря!
Жалко, что по делу
Этих только в лагеря,
Надо бы к расстрелу,
Их бы головы на плаху
Да отсечь бы напрочь с маху!»
Уж такой у нас народ,
В голос, в ипостаси
Одобряющих орёт
С властью, мол, в согласьи,
Дескать, он за власть готов,
Только бы велела,
Отрубить не счесть голов,
Не моргнув, от тела.
Мысля всё наоборот,
Врал с усердием народ.
Но ответьте честно вы-
Как  за власть не дать свой голос,
Чтоб один, не дай бог , волос
Не упал бы с головы?
Как не знать нам, что от страха
Ближе к телу чья рубаха?
Как судить такой народ?
Он, чтоб выжить врал и врёт,
А за давностью тех лет
И вины как бы и нет.
В дали памяти уйдя,
Помнится, через посты,
Он секретно вёз вождя,
Тот боялся высоты,
Не летал на самолёте.
Вот  когда на повороте,
Вроде севших по нужде,
Было  в кустиках по роте
Там бойцов НКВДе
И ещё, чуть приотстав,
Следом шёл другой состав,
Вёз немеряно продуктов-
Овощей, колбас и фруктов,
Ведь страна жила несыто,
Но об этом «шито-крыто» -
Не один крестьянский двор
Погубил голодный мор.
А начальник всей охраны-
Сверхсекретный генерал -
Тот, бывало, даже пьяный,
Впереди всегда бежал.
На народ, знал, не надейся,
Нёс народ в похмелье злом,
Бюст вождя хоть, а уж рельсы
Точно нёс в металлолом.
Слов не выкинуть из песни,
Знал начальник про народ:
Всю историю болезни
Надо, нет ли – украдёт.
И чего сейчас не гоже
Про запас сгодится позже.
Так вот думал генерал,
А народ другое знал:
Брал что ново, что старьё,
Полагал, что брал своё.
Спрос с народа невелик,
К порке он давно привык,
Не поймать, знал, всех не высечь,
Ведь куда ни глянь – везде,
Там народа столько тысяч,
Что не счесть в НКВДе.
А случись чего у нас,
Суд за то был скор:
Вмиг в могилу без лампас,
Весь и разговор.
Вот и рыскал генерал
Псом по рельсам между шпал.
Паровозу в тот раз дали
Сразу целых две медали:
За «обратно» и «туда»
Он героем стал труда!

Память только шевельни
И вернёшь такие дни!
Паровоз ещё был в сборке,
В целом  только по эскизам,
А уж цех подвергли порке,
Власть спешила в коммунизм,
Била наотмашь по лбам.
Для вождя народ был хлам.
Тут узнать пришла пора,
Кто в цеху конструктора?
Ясно, их любого бей,
Видно по носам:
Главный там у них еврей,
Пом. и первый зам.
(Впрочем их всегда везде
Больше, чем татар в Орде.)
Как тогда велось в стране,
Тех троих лицом к стене,
Объявив они, мол, в списке
«Десять лет без переписки»,
Записав в тот список позже
И татар и русских тоже.
Не понять было уму –
Чёрная потеха,
Вождь угнал на Колыму
Половину цеха.
Мудрый и любимый наш
Видел всюду шпионаж.
В наши дни о ком ни,
В миг раздумий о былом,
Мы с тоской и болью вспомним,
Кто испытан на излом,
Кто в миру давно ином.
Повторюсь, но всё о том,
Как народ с зажатым ртом
Жил, испуганным в бреду,
Пережил ли он беду?
Как в смирительной рубахе,
Не решусь сказать: «Судим!»
Был  народ спелёнут в страхе,
Страх господствовал над ним.
Страх в те дни гулял по телу,
Да и после много лет,
А народ кричал: «К расстрелу!»,
Паровозу вслед.
Но судить народ не мне,
В тех местах на свете белом
Не стоял лицом к стене
В миг последний под прицелом,
Мыслью жизнь всю перебрав.
Потому судить нет прав.
Как судить народ, кричавший
И корить его за совесть?
Это мы, все люди наши.
Давних лет ли эта повесть,
Или живы эти лица
И былое повторится?
Есть, конечно, самосуд-
Беспощадно честный труд,
Но к нему нам, как до бога,
Бесконечная дорога.
Словом, жизнь была не сахар,
И ответственность и труд,
Паровоз потел, как пахарь.
И за то ещё дадут!
Вот ведь дали, но не орден,
Потрудился всё ж не зря:
«На!» - ему портрет на морду,
Натурально говоря.
Чей? Додумались вы сами-
Со звездою и усами.
Два тщедушных мужика,
«Доходяги» - два ЗеКа,
Кости прут сквозь кожу,
 
Закрепив портрет винтами,
Не забыли плюнуть в рожу
И послать к такой-то «маме».
Тут один из них заплакал:
«Я его живьём бы на кол,
А портрет на кой он хрен,
Для него что нету стен?
Понавесили везде
Всё им мало,
Муха сядь где по нужде-
Глянь, на лоб наклала».

Проклиная кто как мог,
Наш ГУЛАГ «тянул» свой срок.

Были, как-то на слуху,
Мысли тех, кто наверху:
«Паровозу орден – блажь.
Да, ему для счастья,
Лишь бы рос километраж,
Лил бы смазку экипаж
В ходовые части.»

У железных нет обид
Или это лишь на вид?
Не завидовал, кто ближе,
Кто любимый подхалим,
Кто вождю кивал и иже
Заодно был в связке с ним.
Кто с мурашками по телу
За вождём, не глядя в списки,
Всех подписывал к расстрелу,
Не щадя родных и близких.
И не дрогнула рука,
Не застыла вдруг,
Знал его наверняка
Расстрелял бы друг.
Если вождь давал приказ,
Друг ел друга. Кто бы спас?
И не сказки то, а были,
Так в те дни творилась быль-
Тех, кого не перебили,
В лагерях стирали в пыль.

Всё смешалось, жизнь – борьба,
Чёрно-белая судьба.
Не расскажешь скольких слёз
Насмотрелся паровоз.
Вот такой какой он есть,
Как умел берёг он честь,
Но над ним стояла власть,
Как тут было не упасть?

Вот он мчится дальше весело,
Первенец страной любимый,
А за ним несётся месиво
Пара душного и дыма.
Печка наша на колёсах,
Застревает в горле ком,
Путешествий давних посох,
Мчит, вокруг пахнув дымком.
Он теперь нелеп наружно,
Эстетически нелеп,
Но везёт он всё, что нужно-
И оружие и хлеб.
Я ему шепнул бы: «Здрасте!»
И отвесил бы поклон,
Вдруг смотрю – любимец власти,
Тащит он её пристрастье –
Весь в решётках «скот-вагон»,
В том, что раньше и пока,
Гнить живьём везут зека.

Чередою разных дней
Шла эпоха, жил он в ней
 
  6.10.2005 – 29.05.2006, 2007.