Вот такой городок

В городе до того не великом,
Что друг друга отыскивал криком,
Про какого ни вспомнил знакомого
Тут и встретил его искомого.
В стороне, потрясёной в бурях,
Вид привычный народу –
Здесь избушек на ножках курьих,
Наклонённых от ветхости на бок
И не считано сроду.
В населении больше бабок,
Видно божий расклад таков –
Мало тут стариков.
Прежде скольких война пожрала? –
Оттого и осталось их мало.
И ещё – очевидное и простое,
Всё обыденно и не ново –
Раньше вымерли от запоя
И тупого труда ручного.
А и просто бегут от баб:
Ведь мужик на надежду падок,
Жизнь постыла, вот и ослаб
И в душе его горький осадок.
Это многих мужицкий крест:
От всего, что ни есть, кто мучим,
Тянет их к перемене мест,
Обнадёженных местом лучшим.
Ох, и грустная жизнь в глуши
Для ума тяжела и души,
А для скольких безвестных душ-
Что село, что столица – глушь.
И куда не пойди – всё то ж,
День на день всё одно – похож.

Вот на рынке идёт кой-какая торговля
Тем, что дала кому рыбная ловля.
Мелкие с ладонь рыбёшки,
Не к столу бы, а кошке.
Разносолов здесь не ищи,
И вовек-то было не густо,
Овощи только на щи –
Картошка, морковь, капуста.
Изредка  есть и мясо
Ценой не рабочего класса.
Хорошо, кто в силах, откормит борова.
Словом, всё не очень-то здорово.
Ну, да время какое у нас?-
Не ахти оно на показ.

Тут не вымарать строк –
Вот такой городок.
А в истории был знаменит,
Но давно неказистый на вид.
Знаменитые те города,
Смертные пережив невзгоды,
Похоже забыты с поры, когда
Топтали их дикие орды.
Скольких земля сырая
Приняла от бойниц,
Где насмерть стояли, стирая
Слёзы кровавые с лиц.
То ли в памяти это зажило,
Пополняя рвы неубитыми,
Проще простого заживо
Было давить копытами.
И давили долгие годы
Весело и хмельно, гуртом.
Только сгинули вражьи орды
Во времени всё потом.
В давние годы рыцари, паны ли
Здесь получали по мордам,
Похлебавши несолоно, канули,
Подавились те бравые городом,
Где в каждом спрятана огороде
История нашего быта,
Правда прошлого о народе,
Истина в землю зарыта.
Ненароком глубже копни,
На лопату сильней навались и
Откроются древности дни
Чище писаной летописи.
А теперь? – Признаться
Забыт и запущен до боли,
Человек тыщ двадцать
Ничуть не более.
И отныне навеки,
Не великий, в тиши,
Он в былом «из варяг в греки»
Потерялся в глуши.
Потому-то, взрослея,
Как птенцы из гнезда,
Надеждами сладкими млея,
Молодые летят кто куда,
О том никогда не жалея.
По нашим временам скучным,
Судьбой кого занесло,
В случае скажет лучшем:
«Город разве?» - Село!

Но живёт народ тут какой-никакой исстари.
Всё, как водится, мужики
Чудят, пьянствуют, еле с пристани,
С леса кормятся и реки.
Здесь какая река?
В географии малозначима,
Не Волга и не Ока
Протекает тихая мимо.
Омертвели, что были заводы,
Не вернуть, что своровано тут,
Слава богу, хоть есть огороды,
А не будь их – да все перемрут.
Ведь какой у народа доход?
Бабок пенсия и огород.

Но продвигается жизнь, как бывало,
Кому конец, а кому начало.
Слышно на кладбище местном
Похороны идут, не простой
Видно чин – с оркестром
Определяется на покой.
Грусть морозом по коже,
Жизнь хоть какая, а всё же.

В этом месте глухом глобуса,
Чувств не описать – выхожу из автобуса.
Непостижимо уму-
Я родился здесь век тому.
Ну, не век, время назад верти,
Не век, а всего-то его три четверти.
Всё оглядывая пристально,
Иду я в сторону пристани.
В мои когда-то мальчишичьи годы,
Большие заплывали сюда пароходы,
Лодки сновали рыбачьи,
Всё я помню, а как же иначе,
Детство до мелочи помнится –
Вот высокая наша звонница,
Постарела, а как не стареть,
Хорошо не успели со света стереть.
Старая пристань, настил – труха,
Крошится под ногами, ворох
Мусора, от «красного петуха»
Вмиг полыхнёт, как порох.
Рыбную мелочь с причала
Удит шумная ребятня,
Дежурная, походя, проворчала,
Нет, мол, покоя ни дня.
Не пройдёт никогда без укора,
Старый катер её контора,
Поворчит и прошаркает в будку
Дежурный матрос пароходства речного,
По – морскому сказать в рубку,
Носки, может кофту вязать снова.
Ожидающих катера тут
Взглядом наперечёт,
Поругивая белый свет, ждут.
Пёс ничейный по клички «Чёрт»
Временами обходит каждого –
Кто случайный и ему кто знаком,
Получив из сумки или кулька бумажного,
Лакомится в стороне с куском.
Пассажиры. Старик окрест,
Опасаясь дождя, поглядывает в небо.
Он присел на корточки и ест
Щепотками буханку хлеба.
Временами скукой сморён,
Смыкает незаметно веки
И видит, бормоча сон,
Где знакомые человеки
Чудом, путями окольными,
Сонным его бредом
Живыми или покойными
Мелькнут перед дедом.
И говорят (это ему снится),
Не разберёшь слова. Мимолётом
Какая-то птица
Атакует его помётом,
Но уже сон унёс его в сказку,
Она то страшной смотрится, то златоустой.
Женщина с мешком под завязку
Битком набитым капустой.
И другая. Меж ними собачья морда
Слушает их разговор про святые мощи
И про то виноват кто, что в деревню из города
Везёт она всякие овощи.
Ругаются, жизнь в стране
Умом не понять.
Кружком в стороне
Человек пять,
Меж собой объясняются проще,
Святые, обдав нецензурностью, мощи.
Точнее не пять, а шесть.
Четверо, чтобы не быть в дрёме,
Со скуки, что делать, кроме,
Как в карты играть, невесть
В какую игру – ставка,
Глупости потакая,
Проигравшему два «гавка»,
Собаку дивя и пугая.
Пятый – вот судьба вековая,
Спину согнул колесом, он
Хотя и в сознании, но икая
Никак не отходит в сон.
А по игре смех,
Кроют весело всех,
К слову сказать, Америку.
«Верно,- сказал один,- по «телеку»
Глядишь, до чего ж она
Умора, вообще, по сути,
С ума сойдёшь какая страна
И как в её жути
Не броситься насмерть в реку
Американскому их человеку.»
И другой:»Вот Америка, а всё же
Очень на нас похоже –
Все наши беды и бедности
От их, это точно, вредности.»
Кроют от души с напором
И ещё про своих завели речь –
Взять бы их всех измором,
А лучше того сжечь.
Дескать, мы из одного детства,
Что он, как сыр, гладок,
Откуда у него средства?
Не по-нашему так, не порядок.
Говорят тому:»А ты вмажь ему!
Вот и будет порядок по-нашему.»
Обзывая их каждого :»гадом!»,
Женщина которая рядом,
Потому что – мат – перемат
Без оглядки, говорит:»Ума ни на грош!»
Но пьяный, когда наш брат,
Что с дурака возьмёшь,
Хоть затыкай уши,
Смех, да ещё пуще.
Что думает о людях пёс,
Может быть, обливаясь слезами,
Плачет или смеётся до слёз,
От чуда такого над нами?
Грубо ласкан, много битым,
Всех бездомных горький быт,
Он, калеченый артритом,
Рад, что жив, а не прибит,
А в глазах собачьих жалость
И, должно быть, сердце сжалось
И точь-в-точь у нас болит.
Что сказать о человеке шестом –
Упал и лежит пластом.
Не учит вот житейский разум –
Не пей, что есть всё сразу разом.
Его икающий подельник
Тот хмур от прошлого веселья,
Был понедельник –
День похмелья -
По счёту первый на неделе.
А рядом сгорбленная бабка,
В руках кошёлка, прячась в плед,
Всё стонет, съёживаясь зябко,
Не мил ей белый свет.
Пирог в кошёлке пахнет луком –
Гостинец дочери и внукам.

Вот катеру быть давно уж пора,
Час тому бы в самую пору,
А нет и народ вовсю поминает все катера
И плавсредства, включая крейсер «Аврору».
Корча гримасы на лицах,
Кроют по –всякому власть,
С пьяна позабыв, что в провинциях
За это, раз плюнуть, пропасть.
Слух дойдёт до властных ушей
Тут и саван себе сам шей.
Без пользы их крыть на чём свет стоит,
Глухи, а в пыль сотрут.
Просто традиция такая в быт
Вошла и греет душевный уют.
Да и в столице теперь как тут,
Кто-то, сказал, пошли времена
Все на всё, не боясь, кладут
И всех посылают на ...
От того и шумит то центр, то околица,
На что всем надеяться, чем успокоиться?
И мы тут живём, абы как,
Вмиг поймают на слове,
У власти, известно, кулак -
Он всегда наготове.

Скрыта за лесом даль реки,
Где катер, ожидаемый за поворотом.
Эх, не слышит его капитан «матерки»,
Что ему посылаются в душу народом.
А катер меж тем готов развалиться,
Чихает вовсю обветшалым мотором,
У тех кто на катере бледные лица,
Достал их, видать, гад плавучий измором.
Ешо капитан, рулевой и матрос
Во всех ясно лицах единый
Радирует миру и берегу: «SOS!»
Речной и морской матерщиной.
А берег его, призывая к порядку,
Являет ответом железную хватку,
Припомнив тому, кто в трёх лицах един,
Какой он у Родины преданый сын,
Что даже в сравнении с сыном собачим,
Он самый паршивый из всех не иначе.
Ну,словом, рабочий тут был диалог,
Что выжить так в жизни нелегкой помог.
Помог и мотору, хоть многажды битым,
Чинимый всецело и штучно частей,
Обрёл, обнадёживши страждущих ритм,
Так нужный ему для его лопастей.

Встречая, матрос пароходства речного,
Которая в рубке сидела, вязала,
Сказала про катер нелестное слово,
Прибавив, что этого вобщем-то мало.
И капитану добавила тут же:
«А я вот подумала было утоп.»
«Мозги напрягла бы ты малость потуже,
Типун на язык тебе выскочил чтоб.
Другая со встречей налила б стакан,-
Сплюнув, ответил ей капитан.
Два чувства друг с другом стали бороться:
»Послать, не послать!» в душе флотоводца.
А воздух набрав в молодецкую грудь,
Хотелось послать её в самую суть,
Но, приличие соблюдя,
Подумал со вздохом он про себя:
«Разве научишь дур тому,
Если народ без ума,
Чтобы сказать по-культурному,
Тьма, ведь какая тьма.»

Катер отчалил,
Тот, который лежал пластом,
Не чуя печали,
Там и остался, где был при том.
Чуть погодя, вскоре
За проделанную работу,
Со вздохом:»Горе моё, горе!»,
Дежурная рапортует речфлоту
И просит на доверенную ей точку
Лопату, метлу и пожарную бочку,
Поминая хлёстко местком,
Пожарную бочку с песком,
Обещанную чёрт знает когда...
»Ну и что, что кругом вода...»
С криком:»Сама тебе в морду кину!»
Уходит кормить свою дома скотину.

Моих ни знакомых тут нету ни близких,
Иные сменили место прописки,
Иные сколько уж лет,
Почти позабытые лица,
Покинули белый свет:
«Ушли!», как у нас говорится.
А есть ли он свет тот иной?
Грустная память потерь
Со мной будет долго теперь.
Я вздрогнул, кто-то за спиной,
Он произнёс внезапно фразу:
»А Вы нездешний, видно сразу.
Я собиратель здешних бед –
Музейщик я и краевед,
Храню былое наших мест,
За что несу проклятий крест.
Спасибо, что меня пока
Здесь держат лишь за чудака,
Воюю с властью, та меня,
Прилюдно хая и кляня,
Сама ж бесстыже норовит
Перепахать наш древний быт,
А я стою тут насмерть грудью,
Храню содеянное чудью,
Ведь те былые племена
Есть наших всходов семена.
А Вы? Ну, да – столица,
Но здесь честь выпала родиться.
Какие тут сыскать слова,
Здесь не живут, здесь жизнь мертва.
Мы живём в захолустье,
Что уже основанье для грусти,
В городе некогда славным помолом
Ржаной муки,
А ныне месте совершенно голом,
Полным боли и зла,
Знатным, что он лишь в устье
Бывшей реки,
Впадающей в лужу,
Где реакции с выделением тепла,
Не дают ей замёрзнуть в стужу.
И всё тут загажено, даже
Не знаю бывают ли гаже
Люди, города и веси,
Где, сжав кулаки,
Поднимают их в пьяной спеси
И ходят с похмелья сонными,
Не узнавая вас же,
Знакомые мужики,
Встретив кого такими,
Понимаешь – не разлука с кальсонами,
Делает их нагими.
Мне больно, думать я боюсь -
Мы сами сгубим нашу Русь.
И с нашей глупостью и ленью
Ещё хлебнём премного мук,
Доверив «щучьему веленью»
Дела ума и крепких рук.»

Мужик, что лежал пластом,
Проснулся и окая
Кричал и грозил кулаком...
Вдруг осень, казалось, далёкая
Дохнула на всё холодком.
Хоть август, а всё ж временами,
Обрушивши летний уют,
Осенних окрасов над нами
Облака дождевые плывут.
И осени первые признаки,
В синеющей к вечеру мгле,
Спускаются тихо,как призраки,
Отжившие листья к земле.

Мы расстаёмся, мой автобус,
Набравши пыль к исходу дня,
Похоже обогнув наш глобус,
Скрипит, баюкая меня.
И в ранний сумрак мир уездный
Ко сну отходит натрудясь,
А что нам снится перед бездной,
Что перед нами и для нас?
Мы – кто? Когда придёт удача?
Иль мы не те, не та страна,
Чтоб дальше жить, глаза не пряча
В любые завтра времена?