Случайная встреча двух коллег на перекрестке

Сегодня Андрея Ш-ея встретил случайно. На Новый год он прислал мне трогательную эс-мэ-эску: «Милый, милый, милый, милый, милый, милый мой… коллега!» Так и было – с отточием. Двусмысленно как-то. Тем более, что Ш-ей еще не каждого своим коллегой назовет. Он – наша городская знаменитость.

Я этот Новый год встретил, гриппуя. Знакомые, узнавая об этом, жалели меня. И совершенно зря. Это была одна из лучших новогодних ночей за всю мою жизнь. Обошлось без ныряния в сугроб и прочего праздничного экстрима. Я выбежал минут на пятнадцать из дома, купить крепкого алкоголя. Чтобы снять неприятные болевые ощущения.

Выпивал в одиночестве и, лежа в постели, отсылал поздравительные SMS знакомым. Всем одно и то же: «С Новым годом – тебя и всех, кто рядом!» И получал поздравления в ответ. Потом незаметно уснул, спокойный и умиротворенный.  Это был просто супер-пупер Новый год! Мне вообще простолюдинские развлечения малоинтересны: на салют посмотреть, в снежки поиграть, шутиху запустить - что за чепуха. Вот кокcа нюхнут, малолетку соблазнить – это развлечения для нас, для сверхлюдей.

Из кармана пиджака торчал свернутый в трубочку номер литературного журнала «Башня». Последний номер, в котором и был наконец-то напечатан его рассказ. Если бы я издавал свой журнал, я бы в каждом номере обязательно публиковал бы по одному маленькому рассказу Ш-ея. Он ходил бы ним, свернутым в трубочку, и всем бы показывал, хвастаясь. И таким образом делал бы рекламу изданию. Ну! Разве я не гений PR-ра?

Протянув мне ладонь, Ш-ей тут же спросил, указав пальцем на свернутый в трубочку журнал:
- Читал? – Ш-ей, конечно, имел в виду не журнал в целом, а только собственный рассказ. Как истинный художник, он интересуется только собственным  творчеством.

- Читал… - соврал я.

- Отличный рассказ, да! – он вытянул руку и упер ладонь мне в грудь, как бы пресекая любой другой ответ.

- Да…

- Очень музыкальный, да! – и это не прозвучало как вопрос.

-- Да, -- говорю, -- музыкальный…

Ш-ей - кудряв, он толст, он носит очки. Он нервно, энергично жестикулирует, быстро ходит, говорит очень-очень много и с огромной скоростью, и только о себе. Это он называет «поговорить об искусстве».

-- Давай, поговорим об искусстве! – предлагает он и на этот раз.

-- Что ж, давай, почему бы и не поговорить.

Мы заходим в маленькое дешевое прокуренное, типично рижское кафе. Я предлагаю заплатить за него. Ш-ей тронут.

У Ш-ея на этот раз фингал под глазом. И он рассказывает мне, как его отмудохали в ментовке. Журналистов менты редко бьют – боятся. Но Ш-ея бьют всегда, когда он к ним попадает, а попадает он к ним часто. Он уже там свой, в ментовке. А бьют они его потому, что он слишком много выпендривается. И потому что уже знают: он не устроит из-за этого скандала. А может, он мазохист, и ему просто нравится, когда его колотят молодые, сильные менты -- в мундирах, с наручниками, с пистолетами и с дубинками на боку. О!! Вы, Ш-ей, знаете толк в извращениях!!
 
Ш-ей полный, но стремительный. Нервный, в очках, с бороденкой. Я решаю угостить его водкой, он отказывается: хочет чаю. «Неделю, -- говорит, -- не пью!..»

Ш-ей прихлебывает свой чаек, он доволен. Он говорит все время, делая паузы только на глотки и затяжки (с недавнего времени он начал курить трубку). Я едва успеваю вставлять короткие реплики, и моих реплик он не слышит, как настоящий художник он слышит только себя. Он занят лишь собой, ему интересен лишь он сам, и это не обидно, а занятно. Он только что уволился из «Коммерсанта», потому что «главредом назначили идиота К., а я не могу работать с идиотами!»

-- Да? Я мало общался с К., но, кажется, мозги у него, действительно, слабоваты…

-- Он полный идиот!

Ш-ей воздерживается от алкоголя, от чего становится еще более нервным и стремительным, он буравит мой стопарик взглядом. Точно таким же взглядом смотрят в общественной бане на мой член вежливые, застенчивые педерасты.

Ш-ей одержим писательством, но я бы поостерегся называть его графоманом, потому что странно называть графоманом человека, который пером зарабатывает себе на жизнь. Я вот пером что-то зарабатываю, но на жизнь не хватает, и приходится на нее зарабатывать еще много чем. «Я не стремлюсь публиковать свою прозу, -- говорит Ш-ей, -- если есть возможность, почему бы не опубликовать, но всех вот этих писательских комплексов -- ой, меня не печтают, не издают! – у меня нет, может, потому, что и так много печатаюсь, как журналист».

Он нервно шутит, он, зараза, намекает бармену за стойкой, что мы, я и он, -- любовники. Вот зараза!! Но мне по барабану, что обо мне подумает бармен, да и бармену по барабану, любовники ли мы с Ша-еем или нет. А Ш-ей таким образом то ли пытается с этим парнем заигрывать, то ли поддерживает в моих глазах свой тщательно лелеемый миф.

Неожиданно он замолчал, что удивительно и странно. Тишина. А потом становятся различимыми и разнообразные звуки, доносящиеся с улицы: шелест автомобильных шин по асфальту, стук каблуков, голоса. В помещении бара: шипение капучинатора, жужжание загадочного устройства в углу, звук приглушенной музыка из динамиков, деликатное копошение бармена за стойкой, стук ложечки о стакан – девушка в красном плаще размешивает сахар и сливки.

Ш-ей встает, прощается, да и мне пора. «У меня вечером концерт…» -- говорит, и это значит, что не он дает концерт, а что он – идет на концерт. «Вот это тебе!..» -- и он протягивает мне приглашение на две персоны на банкет в польском посольстве. Я беру, хотя мне и не в чем туда пойти. Ш-ей отдал мне приглашение не по доброте душевной. Ему просто стыдно появляться в польском посольстве после того, как его уже несколько раз оттуда на руках выносила охрана – до такси – после неумеренных  возлияний. У поляков – отличный выпивон-закусон, они знают в этом толк, поляки.

- Как я выгляжу?! - спрашмивает Ш-ей, обернувшись. Он всегда это спрашивает, и я как всегда ему отвечаю:

- Ты выглядешь соответственно своему возрасту и образу жизни!

Ш-ей корчит мне гримасу и разворачивается.

Я слежу, как Ш-ей поднимается по лестнице, быстро, энергично (неделю уже без спиртного!), на улицу, под прохладный летний рижский дождик. Он толстый, он толстеет быстро, но до чего же он шустрый, я с похмелья всегда такой же. Он известный персонаж в нашем городе, колоритная фигура. Он смешной, без него наш город был бы скучнее, но я бы никогда не пошел бы с ним в разведку. Он из тех людей, которые становятся персонажами городской мифологии, и я уж точно позабочусь об этом. Он всегда одевается в классического покроя пиджаки, но легкомысленных, веселых расцветок, а сегодня его пиджак -- в клеточку. Но он никогда не повязывает галстук, он очень шумный и в больших количествам трудно выносим. Матрена Блинова называет его Крошкой Цахес, но я не читал Гофмана, и поэтому не знаю, хорошо ли это, быть Крошкой Цахес, или нет.
Он исчезает за дверью, а я медитирую над рюмкой водки, потом достаю сигарету, но решаю, что приятней будет покурить на свежем воздухе, выйдя на улицу, под холодный дождик, в чудесный прохладный летний вечер, и я выхожу на улицу, подняв воротник, раскуриваю сигарету, несколько капель дождя попадают на бумагу и растекаются серыми пятнами по белому, а я курю на ходу, пряча сигарету от дождя в кулаке.