Из чего только сделаны девочки?

Из чего только сделаны девочки?

На своем конкретном примере могу сказать, что не только «Из конфет и пирожных и сластей всевозможных»
Вот несколько штрихов к портрету девочки – «не конфетки».
Сначала в меня влюбился Слава Стрельцов из детского сада (который был в моем же подъезде, этажом выше). Я ему ничего плохого не сделала, честное слово. Только почему-то ему всегда приходилось дежурить за меня по группе и таскать разные предметы, которые потом предположительно могли мне понадобиться. Когда меня забрали из детского сада, долгие месяцы Слава по дороге на прогулку и с  прогулки стучал мне в дверь с победно-жалобным кличем: «Я иду! Выходи!»
Дальнейшие  отношения  с противоположным  полом выглядят более мрачно. В Тамбове, где отец работал преподавателем в Суворовском училище, еще до поступления в школу, мы снимали комнату в частном домике,  и я  гуляла на небольшом пространстве перед этим домиком. Мальчик Вася жил по соседству и очень хотел дружить. Он пытался помочь мне в строительстве домиков из песка и мелких металлических деталей. Отвлекал от изготовления «секреток». Словом, мне этот мальчик сильно мешал. И, однажды, разуверившись в действенной силе слова, я, не долго думая, хрястнула мальчика Васю гайкой по голове. Мальчик упал и перестал шевелиться. Меня охватил ужас и смутные представления о дяде-милиционере, который очень скоро придет, чтобы забрать меня в тюрьму. Надо было «делать ноги» и я до вечера отсиживалась в соседском сарае. Слышала, как меня зовет мама, но не отзывалась. Наконец, чувство голода взяло верх, и я высунулась из своего убежища. И что же?  В непосредственной близости, как ни в чем не бывало,  возился с деревянным самолетиком  воскресший мальчик Вася!
Впрочем, нажаловаться он все-таки успел. Сначала меня выпороли, потом был бурный диспут, что лучше делать ребенку – жаловаться родителям или решать проблемы самому?
Победила генеральная линия, что решать самому. И  я стала продолжать решать проблемы сама…
Вернулась из Тамбова и пошла в четвертый класс в школу, рядом с нашей высоткой, в 5-м Котельническом переулке. После тихого, провинциального Тамбова мне было трудно привыкнуть к Москве. Мама говорила, что на улице я себя веду как «испуганная деревенская лошадь». Зажигать спички,  чтобы элементарно разогреть себе обед по возвращению из школы, училась года два, наверное. Но страшнее всего поначалу было в школе. Атмосфера там царила абсолютно разнузданная. Мальчики постоянно пытались задрать девочкам юбки, каждый день спорили между собой на рубль, что чего-то такое сделают и угрожали совершенно непонятным и от этого еще более ужасающим «пятым углом» по дороге из школы. Мы с Аней Панфиловой (дочкой того самого генерала)  бежали с горки домой, как поросята от волка.
Был там простонародный мальчик Саша, который особенно домогался чего-то, чего я и понять не могла. И однажды мое терпение лопнуло, и я дала ему в буквальном смысле в зубы, в результате чего он не досчитался двух передних.
А,  надо сказать, что моему брату в это время было месяцев восемь и меня частенько посылали его выгуливать. Картина была жалостливая. Неуклюжая коляска и я в маминых колготках. Она на 15 см выше, ножки толстенькие и я со своими спичками… все это хозяйство на мне болталось до безобразия. И вот посреди этой идиллии с коляской на гараже (а у нас – для тех, кто не знает - здание гаража как бы врастало в горку, которая вела к Таганке, и на гараже был обширный то ли садик, то ли парк, в общем, можно там было гулять) появляется  простонародный мальчик Саша. И начинает вполне простонародно орать, обращаясь ко мне, мерно покачивающей внизу коляску. «Вырасту и все равно женюсь! И будешь сама мне зубы вставлять!»  Просто сцены из семейной жизни, елки-палки.
С тех пор никто не посягал на мою добродетель. Более того, слух  о моих способностях укрощать безумных мальчиков дошел до учительницы, и она решилась на весьма рискованный эксперимент. Вместо Ани Панфиловой ко мне подсадили младшего сына Паустовского – Алешу. На перевоспитание. Мальчик был неуправляемый. Рыжий,  в очках,  со слухом тоже не все в порядке, но, безусловно, умный и начитанный. Он был хуже даже простонародного мальчика Саши. Однако во мне уже  проснулся кураж. А это 
чувство и тогда и не раз впоследствии позволяло мне ( достаточно мямлистой  и непробивной в личной жизни)   преодолевать трудные ситуации в жизни общественной.
И репутация уже была, как говорил беззубый Саша,  «железной бабы». Короче, Алеша Паустовский в моих руках превратился (к сожалению, только на время) в барашка и агнца, уж не знаю, как лучше сказать.
Метод перевоспитания был прост до безобразия – за каждый проступок, совершенный во время урока, я вырывала у этого потомка Паустовского рыжие волосы (строго по прейскуранту) и складывала на своей половине парты. По окончанию урока происходил скорбный подсчет. Складывалась положительная динамика. Не знаю, чем бы все это кончилось – может влюбленный Паустовский окончательно облысел бы, а может – окончательно стал примерным учеником, но родители меня перевели в пятый класс  спецшколы № 19. А там началась новая жизнь – более осмысленная и цивилизованная.
Но драться иногда приходилось. Я уже знала, что рукоприкладство чревато и шла в атаку кудрявой головой, за что и получила кличку «Бяша».

А Алеша Паустовский стал художником-бунтарем, спился и застрелился, непонятый близкими,  в возрасте 26 лет.
Остался от него стишок, который показывает, из чего сделаны мальчики.

Жопа народная высохла,
Плюнула в морду тирана-царя.
Задница наша  от жира залоснилась
И заблистала в лучах Октября!