Башня

Их Кисячеству
Майе Миуччи,
принчипессе Майчатской.


Изрезанная волнами и ветром
Суровая замшелая скала
Из пены выступает непреклонно.
Ей нипочем века и ураганы:
Границей меж безудержной водой
И милыми зелеными холмами,
Бегущими за край, за горизонт,
Стоит она, века, как дни, считая.
И место это было неслучайно
Однажды кем-то избрано, чтоб здесь
Воздвигнуть замок. Позабыт давно
И день, и год, и век, и даже имя
Того, кто заложил тут первый камень
В надежде на защиту и покой,
На то что страх отступит, словно волны,
Откатится в бессильной злобе зло,
Разбившись о величие твердыни.
Давно забыты страхи и надежды,
Что некогда того переполняли,
Кто первым стал владельцем этих мест,
И крепость на скале велел построить,
И в ней укрылся от житейских бурь -
Недолог век людской, но все ж известно
Что каменные стены с этих пор
Покой дарили каждому, кто в них
Искал спасенья. Крепость берегла
Нашедшего прибежище надежно -
И сколько с незапамятных времен
Их было - ни исчислить, ни упомнить.

. . . .

Бесчисленных шагов хранят следы
Ступени башни, каменные плиты:
И звук тяжелой поступи героев,
и шарканье беззубых стариков,
и  каблуков веселое стаккато,
и пленников, под лязганье цепей,
и ног крестьянских шлепанье босое -
Но нет, доселе не был им знаком
Столь легкий шаг, столь быстрый, беззаботный,
Нетерпеливый, яркий, полный жизни
И свежести, и смеха, и надежд -
И вверх и вниз, по стершимся ступеням,
Журчаньем ручейка среди камней,
Весенних листьев шелестом под ветром -
Последней обладательницы замка,
Наследницы великих королей,
Кому с ключами древними однажды
Был передан клубок истлевших тайн,
Легенд забытых, ветхих заклинаний,
И крепость, чтоб хранить и быть хранимой -
Легчайшие шаги принцессы юной.

. . . .

Камням, поросшим мхом, высоких стен,
глаза ее подобны: словно утром
в лучах рассветных, яркий и прохладный
Один. Другой же - теплый, мягкий, нежный,
Как отпечаток солнца на закате
На старых стенах башни. В них таится
Магическая сила дня и ночи,
Что впитывает жадно свет, и тьму,
И зелень волн, раскинувшихся вольно
До горизонта, желтизну полей
Осенних, синеву небес высоких -
Вбирает, и, питаясь красотой,
растет: преображает, отражает,
хранит и умножает красоту
В глазах смотрящей. Вглядываясь вдаль,
принцесса на вершине башни гордой
встречает ночь и провожает день:
они летят, как ветерком морским
взволнованные волосы, как флаги
на башне - всё летят и остаются
На месте. День за днем. Принцесса ждет. 

. . . .
 
Пророчество, украдкой, в полутьме,
прочтенное в одной старинной книге,
что содержала записи о судьбах
владевших башней - с самого начала
(ни слова уж давно не разобрать)
до дней последних, открывало тайну.
Оно гласило, что не вечен век
Твердыни, и, как ни надежны стены,
наступит день, когда не будет здесь
лежать на камне камня. Перед тем
последнему, принявшему владенье,
такое испытанье предстоит:
средь многих лиц, что мимо промелькнут
в потоке жизни, выбрать и узнать
единственное, замыслом высоким
назначенное стать ему судьбой -
и пронести любовь свою сквозь годы.
Тогда, коль выбор сделан будет верно,
ему наградой станет долгий век
покоя, изобилия и неги,
и даже смерть, что в свой черед придет
за вечной данью, будет милосердна,
и бережно, как девочка котёнка,
возьмет его в ладони. Если ж нет -
не узнанным останется родное
лицо, иль годы, прожитые вместе,
источат нежность в пыльную труху -
однажды башня рухнет, погребая
собой в пучине моря под камнями
забывших, иль, в житейской суете,
исполнить повеленья не способных.

. . . .
 
Принцесса ждет. В тиши и мраке ночи
поведал ей истлевших балок скрип,
лишь подтвержая, впрочем, что известно
уж было сердцу чуткому давно:
к концу подходит долгий век твердыни.
И, стало быть, она, не кто иной -
последняя. И, стало быть, исполнить
пророчество, иль тяжесть понести
жестокой кары выпало на долю
Её. Принцесса ждет. Их было много,
веселой чередой въезжавших сквозь
открытые ворота крепостные,
и встреченных радушно и тепло,
и принятых, как гости, и порой -
порой, казалось, сердце уж готово
неосторожно, дерзко шевельнуться
и выбор наконец остановить
на том или на этом, ибо разве
возможно, чтобы этот храбрый воин,
в сияющих доспехах, на коне,
едва не огнедышащем, иль тот,
учтиво-обходительный красавец,
в парчу и бархат разодетый пышно,
или пришедший морем, на рассвете
весёлый капитан, что столько знал
чудесных и загадочных историй 
(его принцесса впоминала чаще,
чем прочих) - так возможно ль, что никто
из них судьбою ей не предназначен?
И отчего так молчаливо сердце?
И ждать - еще? И сколько? И кого?

. . . .

В камине закопченом тлеют угли.
Высокое и узкое окно,
как будто неохотно, пропускает
последние лучи дневного солнца,
и тени все темнее и плотнее,
и сумерки в права свои вступают,
и позади счасливые часы,
когда принцесса, выскользнув из замка
в простом и легком платье, набрала
в лесу  корзинку ягод и орехов,
которыми, рассеянно в огонь
поглядывая, лакомится на ночь.
Засов надежный запирает вход.
Мост поднят. Ров всегда водой наполнен.
Не перелезть врагу высоких стен,
и не разрушить. Что же не спокойно?
Ведь, ко всему, наложена печать
заклятия на двери и ворота -
их не открыть чужому: ей самой
придется повозиться с заклинаньем
наутро... После, знаете ли, тех,
которые - нет, вспоминать не будем,
но, в общем, что сначала словно гости
входили в крепость, а потом, когда
принцессе не подсказывало сердце
связать судьбу вот с этим или с тем,
то расставаться добрыми друзьями
уж не желали, а желали лишь
владеть и обладать - и ей самой,
и замком, и земли ее богатством,
и гаванью удобною морской,
и взять готовы натиском и силой
что может быть лишь даром - после тех
принцесса стала много осторожней.
Замки надежны - но цена, цена...
И как она теперь того узнает,
кого сама мечтала с детских лет
узнать? Как недоверчивость верна -
и как печальна... Но в камине старом,
где еле-еле тихо тлели угли,
Вдруг вспыхнуло и ярко разгорелось
безудержное пламя, и внизу
у самой двери в башню, во дворе,
раздался стук. А сердце замерло.   

. . . .
 
Тревожно, как тревожно - что же делать?
Как мог чужак пройти через ворота,
и оказаться прямо у дверей?
Нарушив дерзко власть заклятий древних?
И каковы намеренья такого...
...ах нет, он не похож на колдуна...
(охваченная ужасом принцесса
в окно, в смятенье, выглянуть решилась)
....хотя без волшебства не обошлось!
Но если нет - то кто он, чужестранец?
Не воин, не  герой сражений славных -
без свиты, без меча и без доспехов,
пешком, по суше - верно, не моряк,
(походка, безусловно, не морская)
не менестрель - ни лиры, ни волынки
при нем, и верно, он кровей не знатных:
проста одежда, золотым шитьем
не изукрашен плащ его свободный,
и мастером его или торговцем
навряд ли назовешь: через плечо
простая сумка, где для инструмента
или товара места не найдется -
так кто же этот странник, и зачем
и как сюда пришел он,  и откуда?

. . . .

Принцесса любопытна. Иногда
единственное, что тревогу может
перебороть, и выглянуть в окно
и распахнуть неведомым вещам
навстречу дверь заставить - любопытство.
Свои ушам не веря, через час
принцесса страсть отчасти утолила:
загадок, впрочем, больше, чем ответов
осталось, хоть и странник, не спеша,
ей рассказал, как долго шел по свету,
без цели, но как будто ожидая
чего-то - там, перед концом пути,
что встретив, он узнает непременно,
и как добра была к нему дорога,
и как тому назад пятнадцать вёсен
уж проходил он этими местами,
и видел, как над башней на ветру
трепещут флаги, но как раз тогда
надумал он отправиться за море,
и знал - корабль уходит на рассвете,
и как услышал словно тихий голос,
что говорил чуть слышно о судьбе,
переплетенной с этими местами,
и не послушал, и отплыл на утро,
чтобы теперь вернуться, и узнать
какая тайна и очарованье
его здесь встретит - вот, и наконец
как, чувствуя волнение, до дрожи,
он к замку на закате подходил,
как постучал в закрытые ворота,
и как они неспешно распахнулись,
впустив его, и мост за ним поднялся,
едва лишь только по нему прошел...
- Но он был поднят!
                - Нет, опущен.
                - Поднят!..

. . . .

Вот этот? Нет, не может быть, не верю!
Манеры далеки от совершенства,
и вместо лат иль мантии пурпурной,
подбитой горностаем, лишь рубаха
простого полотна, и башмаки
истерты, и лица его черты
нисколько не похожи на портреты,
что стены галереи украшают,
и - нет, хоть смейся, ну пускай хотя б
не на коне, роскошной белой гривой
лениво поводящем, чья узда
украшена каменьями  и златом,
готовом мчаться вскачь за горизонт, -
но хоть на ишаке он мог приехать,
Девическим потворствуя мечтам?
На белом ишаке, блюдя устои?
Пешком. Кто спросит - что о нем скажу? 
Откуда взялся? Странник, чужеземец,
в котомке пара книжек - всё богатство.
Довольно интересных, но... склонить
девичье сердце могут ли к кому-то
истории, нашептанные ветром,
обрывки слов, шуршащих, как листва
в лесу осеннем тихо под ногами,
и этот взгляд, похожий на золою
подернутые угли, где огонь
напоминает о себе лишь теплым
дыханьем, и дыханья ждет, таясь,
чтобы ожить и вспыхнуть - или ветра,
и лишь тогда играющее пламя
становится заметным? И зачем
о нем так много мыслей? А вот эта
его привычка к странствию, к дороге -
и - да, она конечно, привела
его сюда, ко мне - но кто поверит,
что завтра вновь не позовет внезапно,
и что однажды утром не проснусь,
найдя у изголовья лишь букетик
простых цветов, на завтрак что-нибудь...
...как, впрочем, это мило - начинать
день с теплой чашки странного напитка,
что принесен им из земель заморских,
что так он любит... Любит... А меня?
А я - его? И вообще - не рано ль
Еще таким вопросам? И цена
ошибки страшной будет непомерна.
Но почему любые двери в замке
готовы перед ним открыться сами,
и отчего так весело пылает
огонь в камине, стоит лишь ему
войти в большую залу, и откуда
у дерева засохшего в саду
побеги свежей зелени, и ветер
с тех пор, как он остался в замке гостем,
так нежен и тревожен, и вода
сладка на вкус, как много лет назад,
и вороны уж больше не гнездятся
под крышей башни, и ночной покой
теперь зловещим криком не тревожат,
и почему мне не сдержать улыбки,
когда, случайный взгляд его поймав,
я понимаю, что настало время
встречать закат, по лестнице на башню
поднявшись, и зачем так хорошо
мне с ним в уютных сумерках, в камине
задумчиво мешая угольки,
смотреть на россыпь искр, и до утра
беседовать... о чем? Уже не вспомнить,
но как спокойно мне от этих слов,
и как под утро трудно расставаться,
и до чего же хочется коснуться,
прильнуть, прижаться - как нетороплив
мой странник... Мой? Ах, до чего неспешен:
открытый настежь, словно приглашая
войти, остаться - но готов как будто
дорожной сумки затянуть ремни,
и в миг любой продолжить путь свой дальний,
и улыбнуться мягко на прощанье,
и без оглядки двинуться вослед
закату - и ведь даже до сих пор
ложится, расстелив свой плащ потертый
на каменном полу, и говорит,
что так ему удобно и привычно -
а мне... а мне уже привычно стало
делить с ним дни, мечтания, заботы,
лесных тропинок хитрое сплетенье,
и таять, обнаружив поутру
душистых ягод россыпь у кровати
в серебряной тарелочке - и как
теперь отвыкнуть, если вдруг придется?   
И как себя заставить отказаться,
и как остановиться и порвать
живую нить, что словно протянулась
меж нами? И зачем? И  - будь что будет?
И - да? И значит... неужели... да?

. . . .
 
Прибой внизу шуршит лениво галькой.
Лучами солнца темная вода
Пронизана насквозь, и видно рыбок,
монетами живого серебра
и золота сверкающих, играя,
в камнях на самом дне. На башне - двое.
Не могут разорвать прикосновенья.
Не могут отвести глаза. Не могут
шептать друг другу перестать слова
"...а помнишь?..."
                ...как прошло почти два года,
пока ты наконец отвыкла ждать,
что башня рухнет, древнее заклятье
исполнив, погребая под собой
безумцев дерзких, принявших решенье
неверно и поспешно, не дождавшись
того, кто им судьбою предназначен,
и обреченных горько заплатить
за глупую ошибку?
         ...да, я помню... (улыбка)
              ...помнишь, как тебя звала
Дорога, как остаться было трудно,
Как разрывался ты, себя деля
между своей любовью - и любовью,
и как потом, за столиком в таверне,
в порту, где наш кораблик встал на якорь,
любуясь ранним утром - на меня,
на мягкий свет на крышах черепичных,
на патиной подернутые плитки
заморских мозаичных мостовых,
ты понял, что теперь сплелись в одну
все нити твоей жизни, и свобода
пришла, и ты умеешь разделить
с любимой то, что в жизни одинокой
ты научился бережно ценить,
и радость разделенная - намного
богаче, чем доступно человеку
в себе самом?..
           ...я помню, помню... помнишь,
как были годы... как мы волновались,
когда поля давали урожая
едва ли прокормиться до весны,
и рыба стороною обходила
наш берег, и пустели кладовые,
и не было надежды, а потом
мы бережно сажали те деревья,
что - вот они, под тяжестью плодов
сгибаются, и нет свободной полки,
не занятой вареньем, или медом,
и доверху пшеницей золотой
полны подвалы, и среди мешков
с пшеницей невзначай лежат вповалку
мешки с червонным золотом, и счет
давно тому утрачен и другому?..
...Я помню. Но дороже и ценней
мне кажутся теперь воспоминанья,
как здесь, на башне, мы, прильнув друг к другу,
в молчании и нежности прошались
с ушедшим днем, и наступала ночь,
как угасал огонь, и были звезды,
и этот запах, твой, - сухих цветов,
и тяжесть, и ладони, и губами,
и бережно, и жарко, и восторг,
как ветер, что срывает вот сейчас -
ты видишь? и совсем не страшно, правда? -
срывает крыши, там, внизу, под нами,
и стонут балки, как порой и мне
случалось... это сладко... и приходит
счастливое - дай я прижмусь плотней
к тебе - всему на свете завершенье,
и прожит век, и вечность не спешит
и нашего прощанья не торопит,
и здесь, на башне, замершее время
дает нам напоследок наглядеться
в глаза друг другу, и... и тишина,
и сеточкой морщин испещрены
ладони, что сейчас перебирают
вершин далеких гор, покрытых снегом,
любимую пушистую копну
волос - такого цвета. Это время:
свою печать не может не оставить,
но может благосклонно даровать
глазам способность видеть сквозь и через,
и, в красотой наполненных однажды,
запечатлеть навек любимый образ,
и власть свою умерить, и сейчас
прильнувшие,  родные, напоследок
друг в друге растворенные как будто,
любимые уже не замечают
того, как луч последний угасает
в пучине моря, как легко и мягко
укутывают сумерки своим
пуховым одеялом эту землю,
как ветер пахнет скошенной травой
и медом, и как каменная башня
беззвучно осыпается под ними,
и как мгновенье, замершее здесь,
тихонько будто трогается с места,
и набирает ход, и остаются,
чем, кажется, всегда они и были:
он - дымкою туманной, а она -
бессчетных искр и блесток разноцветных
сверкающим скопленьем, и друг в друге
растаяв, исчезают без следа
в вечернем небе. Тишина.  И ветер.