Прибытие и отъезд

Мне сказали, что роман Артура Кестлера "Прибытие и отъезд" - роман, написанный еще в 1943 году, - впервые переведен на русский язык. Это значит, что переводчица Ольга Юрченко сделала нас богаче. Благодаря Кестлеру и ей мы получили инструмент, острый скальпель, которым сможем препарировать свои души, чтобы разобраться в природе собственных решений и поступков. Жаль, что тираж этой книги всего тысяча экземпляров.

Роман Кестлера не прост для перевода. В послесловии автор пишет: "Прибытие и отъезд" - заключительный роман трилогии о целях и средствах их достижения; ее центральная тема - конфликт между моралью и целесообразностью. Первые два романа были посвящены роли этого конфликта в истории; в последней книге я попытался перенести его в плоскость психологии человека". То есть на самом деле Кестлер рассказывает не о войне, не о пытках и не о бегстве в Америку (хотя все это в романе есть), он исследует глубинные механизмы человеческой души и преподносит нам свои открытия в виде притчи (пусть и основанной на реальных фактах). Переводчика, который попробует перевести этот роман с наскока - слово за словом, событие за событием, - ожидает провал. Здесь требуются предварительные размышления об образах персонажей. Кто-то из писателей заметил: чтобы написать одну книгу, автор должен быть способен написать о том же самом десяток книг. С переводчиком точно так же: чтобы правильно перевести, например, речь героев, он должен быть способен перевести даже те их реплики, которых нет в произведении.

Ольге Юрченко, кажется, удалось достаточно глубоко понять замысел автора. Она как бы побывала в шкуре всех персонажей и научилась жить их жизнью. Она знает, кто из них как поступит в данной ситуации, кто что скажет. Это позволяет ей выбирать из всех возможных вариантов перевода наиболее точный.

Например, в самом начале Кестлер называет главного героя Петера Славека человеком "любопытным и дотошным" - и это слово "дотошный" (devotion to detail) сразу о многом нам говорит. Когда Петер, освободившись из тюрьмы, в трюме корабля прибывает в Нейтралию - страну, еще не оккупированную немцами, - его замечает доктор Соня Болгар, подруга его умершей матери. "Я думала, они его расстреляли", - говорит она своему пациенту, фашисту Бернарду. ""Они" - это кто?" - не сразу понял тот. "Ваша братия", - поясняет Соня. В оригинале стоит "Your people", но буквальное "Ваши люди" никак не отразило бы иронии, присущей Соне.

Другой пример: Соня обследует заболевшего Петера.

"Теперь положи правую ногу на левую", - велела Соня.

В оригинале - "said Sonia", но "велела" куда лучше показывает ее властность и по-матерински снисходительное отношение к Петеру. Возможно, это мелочи, но из таких мелочей складываются цельные, гармоничные образы, подобно тому, как отдельные нити образуют затейливый узор ковра.

Переводчица находит яркие ниточки - выразительные, незамусоленные слова, которые метко описывают ситуацию. Петер не смог отвязаться от мальчишки-чистильщика, и ему приходится платить за работу:

"The young man handed a coin to the shoe-cleaner, which was apparently too big, for the boy performed three solemn bows and ran away, giggling".

У Ольги Юрченко:

"Молодой человек [Петер] сунул чистильщику монетку - видимо, слишком крупную, потому что мальчик торжественно отвесил три поклона и, хихикая, рванул прочь".

Это "сунул" (не "дал", не "вручил"!) прекрасно выражает смущение Петера, а слова "отвесил" и "рванул прочь" подчеркивают ехидство мальчика и охвативший его восторг.

Петер долгое время не видел нормальной пищи. Когда, прибыв в Нейтралию, он зашел в кафе, его переполнило ликование.

"Вот оно счастье, - подумалось ему, - и если б можно было смолотить все это в одиночестве, так, чтоб никто на тебя не таращился, оно было бы полным".

Отчаяние Петера Кестлер описывает такими словами:

He lay enwrapped in a quiet stupor as in a veil which he was careful not to tear.

Иной переводчик взял бы да и написал: "так мол и так, лежал в ступоре", но Юрченко находит верный тон:

Он лежал в безмолвном оцепенении, словно закутанный в тонкую вуаль, которую старался не порвать.

Вот еще несколько примеров.

Ночь безмолвствовала. (The night was still.)

Он силился удержать видение в памяти. (He tried to retain the dream.)

У переводчицы богатый словарь, и она использует его в полную мощь.

Один из полицейских поравнялся с коротышкой и сграбастал его за шею. (One of the cops came level with the little man and grabbed him by the neck.)

Молодая крестьяночка. (Young peasant girl.)

Костлявый задохлик. (Bony feather-weight.)

Сполохи боли. (Flashes of pain.)

Живая речь также не вызывает у нее затруднений.

Его измочалили. (They have messed him.)

"Нога что-то чудит, но уже прошла". ('Only a queer feeling in my leg, but it's almost gone.')

Молоко на губах не обсохло, а уже лезешь на рожон. (Still in his nappies and already up to mischief.)

У перевода Ольги Юрченко много достоинств. Вместе с тем, ни один переводчик, особенно начинающий, не застрахован от ошибок. И тогда на помощь ему должен придти редактор. Незамыленным взглядом редактор может увидеть шероховатости, которые переводчик обнаружит лишь спустя какое-то время. Кроме того, редактор обязан сличить перевод с оригиналом и выловить возможные фактические ошибки.

В издательстве "Комментарии" редактора, судя по всему, не нашлось. Иначе как можно объяснить, что в двух предложениях три (!) слова имеют один и тот же корень:

"Справа виднелся укромный уголок, отгороженный от двора поставленными впритык друг к другу деревянными нужниками, - туда и нужно было забросить листовки. Они заранее перевязали их веревкой, и теперь Петер прицелился, метнул сверток, и тот с глухим стуком упал в нужном месте на промерзшую землю".

"Нужное место" презабавно выглядит после "нужников"!

В предыдущем абзаце:

"Они подошли к стене и поставили паренька и коротышку смотреть в оба на обоих ее углах".

А в самом начале книги:

"Вы только что оттуда", - поинтересовалась она". Это "оттуда", очевидно, могло означать любую из захваченных стран; оно охватывало всю континентальную Европу.

От тавтологий не застрахован, наверное, никто. Плохую услугу оказывает переводчикам ассоциативное мышление: они автоматически выбирают слово, похожее по звучанию на уже написанное. Важно потом, по окончании перевода, прочитать текст свежим взглядом (а лучше, когда это делают несколько человек) и найти все стоящие рядом однокоренные слова.

Другая ловушка для переводчика - иностранный синтаксис. Ольга Юрченко практически всегда удачно строит фразы, аккуратно заменяя английскую структуру на русскую, но в двух-трех местах все же сохранилось иноязычное звучание.

"Еще одним человеком, узнавшим Петера Славека, была высокая, крупная женщина".

The second person who recognized Peter Slavek was a woman of tall and imposing build.

Или вот совсем уродливая фраза:

"Я не отправлю его в больницу, если смогу этому помешать".

"I won't send him to hospital if I can help it".

Спрашивается: чему этому?

Внимательный редактор должен был бы заметить, что переводчица дважды без особой нужды употребила слово "экземпляр" (очевидно, это ее любимое слово).

"Он [Петер] торопливо огляделся и, бережно зажав крохотное древко между большим и указательным пальцами, точно хрупкий экземпляр редкого жука, побежал к кабинке".

"He looked hurriedly round and, carrying the tiny flagstaff between index and thumb as if it were some rare and fragile beetle, he ran back to the cabin".

"Первым из местных ему попался на глаза на старый дворник, высохший экземпляр эпохи конных экипажей".

"The first native he caught sight of was an old roadsweeper, a shrivelled relic from the horse-age".

Если во втором случае это слово более-менее на месте, то в первом оно вообще не нужно (точно хрупкого редкого жука).

Далее редактор должен был бы указать несколько проникших в текст канцеляризмов. Например, Соня спрашивает:

"На случай, если твое представление о войне не совпадает с их идеями?"

"Идеи" здесь совершенно лишние. Или вот Петер говорит своей возлюбленной о ее теле:

"И в контексте его обнаженности даже лицо меняет свой характер, смотрит на тебя, сбивая с толку своей новизной: "Думал, ты знаешь меня? Так вот я на самом деле какое, дурачок?"

Во всем абзаце хороший, разговорный язык, и вдруг это страшное "в контексте его обнаженности".

Иногда Ольга Юрченко не совсем верно понимает оригинал.

Например, полицейские собирались прижечь Петеру пах горящей сигаретой, но остановились. Может быть, потому, размышляет автор, что они испытали "благоговейный трепет перед всем тем, что относится к священной и уязвимой области потенции?" (The awe of the sacred, delicate sphere of potential life.) Автор хотел, буквально, сказать "трепет перед еще не появившейся жизнью", но переводчица смешала слова potential (потенциальный) и potency (потенция).

В другом месте Кестлер пишет, как Петер поглощал свой первый завтрак в Нейтралии:

"Он намазал половинку булочки маслом, отправил в рот яйцо на ложке..."
Опубликовано 19 марта 2003 года в "Русском журнале" (russ.ru)

Как ни изголодался Петер, целого яйца он в рот все же не отправлял. В оригинале сказано, что он "зачерпнул яйцо ложечкой" (оно, видать, было всмятку):

"He buttered half a roll, took a spoonful of the egg..."

Еще одна забавная ошибка случилась в совершенно несмешном месте книги. Кестлер описывает, как полицейские избивают Петера:

"Кулак, вобравший в себя всю силу удара от бедра, обрушился на его нос".

Ударить "от бедра" чрезвычайно трудно, а ударить таким образом по носу человека, запрокинувшего голову, и вовсе невозможно. В оригинале на самом деле сказано, что полицейский вложил в удар весь свой вес - от бедра до плеча.

"The man's other fist, carrying his full weight from hip to shoulder, crashed against his nose".

Всех этих ошибок могло бы и не быть, если бы строгий редактор, прочитав текст, вернул бы его на доработку. Я сравнил хороший перевод с гармоничным узором на ковре. Тогда шероховатости и ошибки можно назвать пылью, которая, оседая на ковер, размывает рисунок. Переводчику нужно "вытрясти ковер": сесть и исправить все неудачные места. В романе "Прибытие и отъезд" их наберется десятка два, и на правку уйдет около часа. Я верю, что переводчица дошлифует свой текст, с помощью редакторов или самостоятельно, и при следующем издании (надеюсь, более тиражном) на ковре не окажется ни одного грязного пятна.