Вечный Вопрос? Цикл 1956-2000 гг

ПЕСЕНКА БРОДЯЧИХ МУЗЫКАНТОВ

Мой милый брат, чудесной песней скрипки
холодный взгляд очей моих согрей.
Хочу зажечь в лице я свет улыбки.
Хочу гордиться тем, что я Еврей.

Среди чужих людей мы вырастали,
дразнили нас, как на цепи зверей.
Мы, вопреки всему, людьми остались…
Хочу гордиться тем, что я Еврей.

Мы счастье тщетно в странствиях искали,
избороздили множество морей.
Играй же, скрипка, только без печали –
хочу гордиться тем, что я Еврей.

Я б отдал жизнь за то, чтоб жили вместе
мои собратья на земле своей.
Смерть моя была бы лучшей песней.
Хочу гордиться тем, что я Еврей.

1956.

ВОРОБЫШЕК СЕРЫЙ...

Воробышек серый, сядь на ладонь.
В груди у меня - тоскливый огонь.
Видишь: рука от волненья дрожит?
Мы братья с тобой: ты – "жид" и я – "жид".

Вдали от Отчизны мы рождены -
в дождливую ночь, без света Луны.
Не зная приюта, странствуем мы -
краями лиан и вечной зимы.

Нам на чужбине радости нет…
Отчаливай, мрак! Спускайся, рассвет!
Воробышек серый, песню тяни –
в груди у меня надежды огни.

15 июня 1956.

ЭПИТАФИЯ НА БРАТСКОЙ МОГИЛЕ ЕВРЕЕВ,ЗАМУЧЕННЫХ ФАШИСТАМИ В ОДЕССЕ

Метели звёзд не замели.
Следы ведут сюда,
где слышен вопль из-под земли
в ночь страшного суда:

"О люди! Помните вы нас?
Мы – кости и зола.
Настал заветный день и час:
избавить мир от зла.

Настал!.. Израиля сыны
и дочери его,
развейте тягостные сны –
страданья торжество!

Ни гнев, ни слёзы, ни мольба
нам не могли помочь.
Землёй – холодной, как судьба –
засыпала нас ночь…

Трава зелёною волной
взошла из наших слёз,
и - с кровью нашей - над войной
рассвет зарю вознёс.

Ваш, братья, лучезарный день
не омрачится пусть.
Пусть соскользнёт былая тень
и горечь с ваших уст.

Да будет ясность мудрых глаз,
мир и любовь – сердцам.
Не забывайте только нас.
И мы поможем вам.

22–23 сентября 1961.

ЧЕРТА ОСЕДЛОСТИ Маленькая поэма

Обиды скрытые и откровенный срам
сполна и досыта в юдоли сей изведав,
Черту Оседлости в душе несу, как шрам,
наследуемый от отцов и дедов.

Есть кличка у меня. И имя есть –
оно в нагрудном внутреннем кармане.
Друзей хороших – кажется, не счесть,
но, как ребёнок, всё тянусь я к Маме.

Неимоверная её судьба
пригвождена к терзаниям и пыткам.
Утрат и бед недужная пальба
долбит её с лихвой, с переизбытком.

Её улыбка – скрипки плач, Завет,
Диаспоры немая безысходность.
Больней и ближе ничего мне нет.
В Черте Оседлости живёт моя народность…

Но Родина – обветренная Русь!
Как матери, я предан ей навеки.
Я за неё болею и молюсь.
Хочу, чтобы ОНА мои смежила веки.

Язык души её - не смею толковать.
Кто пробует, тот пальцем в небо тычет:
где надо полюбить и сострадать –
с бумажкой лакмуса он что-то там химичит.

В её солончаках, в таёжной мгле озёр,
в метели тополей – готов я раствориться.
Пусть для меня Запрет, как пьяный семафор,
в зрачке её кроваво багрянится.

Когда Война – взбесившийся вулкан –
мир залила смердящей бурой лавой,
кровь моего отца из вековечных ран
вспоила День Победы скорбноглавой…

Я с детских лет Мечту лелеял и любил.
Любил Мечту. Всё вышло бестолково.
Подсолнух в поле голову склонил –
уставился на ржавую подкову.

Мечта моя переживёт меня
и сбудется, когда меня не будет.
Услышу: колокольчики звенят.
От забытья они всех павших будят.

В кромешной тьме – вдруг возгорится свет.
В червивой сырости – вдруг пересохнет в глотке.
Потусторонний, вспомню: я – Поэт,
и захмелею - без понюха водки.

И подымусь – сквозь глину и сквозь прах,
меж колокольчиков таинственно воспряну:
пыльцой у незабудки на устах,
на эпитафии – испариной тумана.

Черта Оседлости – проклятая черта.
Как шрам, что переходит по наследству.
Но дышит здесь святая простота:
Оседлая Любовь – любовь к Мечте и Детству!..

Прими, гора Сион,
внучатый мой поклон.
Любовь моя, как боль,
в гонениях окрепла.
Мне снится вещий сон:
я, ветром вознесён,
вот-вот вернусь к тебе -
незримой горсткой пепла...

26–30 ноября 1974.

РОДНЫМ СТАРИКАМ

Росли вы с веком наравне,
под музыку его шальную.
Закалку вы прошли в огне
и через вьюгу ледяную.

Разруха, голод, войны, страх –
всего в двадцатом веке вдоволь.
На всех дорогах – дым и прах,
калеки, сироты и вдовы.

Какую надо доброту,
чтоб пронести сквозь это пекло
и сохранить улыбку ту,
которая сильнее пепла.

Судьба пыталась вас согнуть,
в душе добро и правду выжечь.
Вы устояли. Прям ваш путь.
Вам удалось не только выжить.

Над стужей выжженной земли
нас подымали ваши руки.
Сумели больше, чем могли…
А после – подрастали внуки.

Пошли и правнуки теперь.
Им двери в жизнь Весна открыла.
Пусть будет настежь эта дверь –
для Голубей Любви и Мира!

Поклон примите наш земной
и будьте вечно молодыми…
Закат сияет золотой
над прядями, слегка седыми.

02 февраля 1981.


ХАНУКАЛЬНЫЙ МОТИВ. Пятый день праздника

Стемнело за окном. Зажёг свечу.
И от неё — пять свечек друг за дружкой.
Гляжу на пламя. И в огонь лечу.
И дюжину огней снимаю тонкой стружкой.

Огни на подоконнике, в окне,
и в зеркале,  и в полировке шкафа.
Свечение свечей повсюду... И  во мне...
И кто-то за окном. Я? Дрейфус? Гейне? Кафка?

Мне не уйти от вечного минора.
И от Любви вовек не отрекусь.
Скорей уйду от всяческих искусств...
Подставь ладонь, пресветлая Менора!
Горящих пальчиков твоих коснусь
и, обожжённый, — нет, не отшатнусь,
а весь сгорю: чтоб избежать позора,
и возродиться вновь, пускай нескоро,
и стать свечой, и улетучить грусть,
и вытеснить лихую тень раздора...

27-28 декабря 1997.

КАК ХОРОШО... И ДО ЧЕГО ЖЕ ГРУСТНО...

Как хорошо... и до чего же грустно —
брести вдоль озера, листвою шелестеть. 

Честь и позор — быть в наше время Русским.
Пусть полукровкой. Хоть на треть.

Мне суждено быть Русским, но — Евреем.
Евреем чистокровным на Руси.

Ни жить, ни помирать мы не умеем.
Ответов нет — о чём ты ни спроси.

Гнилой туман — над озером, под горкой...
Пронизывает всё Подкорковый Туман.

Акустике словес, ни сладкой и ни горькой,
служу неистово, безмозглый меломан.

Какое счастье — быть в гостях, но дома.
Любить — забыв себя, вкушая боль и страх.

Одолевает старческая дрёма
с младенческой улыбкой на устах.

И — прыгать хочется. Играть. Бежать. Хихикать.
Искать фиалки в утреннем лесу.

Мерцает в чаще чистый чудо-выход.
К нему я птенчика за пазухой несу.

22 октября 2000.