Вновь эфемера из Г. Табидзе

Над кипарисом, где тайно и пышно
Пиршество злое природа вершит,
Царствует ветер - незрим и неслышен,
Властной рукою касаясь вершин.
Узкая клетка молчания - стопы,
Небо пустое - его потолок,
Снова и снова ломается тополь
Лишь потому, что он слишком высок.
Хрупкая участь поэта - невинно
Пасть от жестокой руки высоты.
И не цветы под ногами, а - глина
Лживых свидетельств и грязь клеветы.
Но для него, там, где выше и выше
Звон колоколен на помощь спешит,
Царствует ветер - незрим и неслышен,
Властной рукою касаясь вершин.
Сбылся Париж, обиталище гурий,
Стлался полей Елисейских атлас.
Молнии ярче, внезапно, как буря,
Женщина в жизнь его - ворвалась!
В щелях беспамятства вспыхнуло пламя,
Путая суетность с сутью вещей.
Ввысь поднимая безумия знамя,
Женщина ветром носилась в душе.
Вдруг сорвалась и глазами раскосыми
Рухнула роща, как конь с высоты.
Воды сомкнулись над чёрными розами
Смерти кругами бездонной беды.
Пена морская - любовь... Тень озябла.
Молнией выжжена пошлость и грязь,
Чтоб эпитафию высекла сабля:
"Женщина в жизнь его - ворвалась!"
И Паганини... Он скрипку роняет,
Слыша каприччио в рокоте волн.
Сцена надеждами вновь озаряет
Ноты расстроенных флейт и валторн.
Нем Паганини. Струна безнадежна.
Но наступает прощания час...
Женщина плачет так тонко, так нежно,
И хризолиты струятся из глаз.
Узкими пальцами трогает розу,
И, отразив торжество красоты,
В трещине зеркала рушитя проза
И вырастает крыло высоты.
Ангелом рвётся из рук его скрипка,
В воздухе реют дворцы - всё она!
Льётся эфир, будто не было крика.
Тайна бессмертия - разрешена.
Брызжут заводы слюной оголтелой.
Гений эпохи, Верхарн - новый Дант -
Ищет сляния стали и тела
В песне, играющий смертью гигант.
В беге колёс, изчезающих в паре,
Слышится хохот: "Верхарн!.." - Впереди
Мир, погибающий в чёрном угаре.
С этого поезда нам не сойти.
Время совсем обезумело - скорость
Душит горячими пальцами тех,
Кто её создал. А каменный город
Требует новых и новых смертей.
На раскаленные рельсы Руана
Дунул невидимый ветер вершин.
Тополь сломался. Убили Верхарна!
Слава тому, кто свой подвиг свершил.
И Достоевский... Как будто сто казней,
Сто смертных казней, и ночь, и туман...
Ночь, и туман и палач безотказный
Целую вечность сводили с ума.
Кто разгадает, простит и оплачет
Тайну печальную этой судьбы?
Смелость безумную мыслить иначе:
Ад - это лишь невозможность любви.
Слишком большой, он не просит спасенья.
Скрыла лицо его облака тень.
Он уже знает, что смерть совершенна
И безобразна в своей наготе.
На эшафоте глазами он ищет
Пана в толпе. И доныне тот взгляд
Ум омрачает, опасен, как яд.
Царствует ветер - незрим и неслышен...