Посвящение торио

 Ну у кого еще могут быть такие голубые глаза; кто,    кроме тебя, живет в таком счастливом единении со всем миром? – думал Тонио. – Ты всегда находишь себе благопристойные, респектабельные занятия.
Томас Манн «Тонио Крегер»


Пролог

Сколько себя помню, всегда имела склонность к меланхолии. Но мои родители – деловые, респектабельные люди с практичной жилкой – решительно не понимали причину моей грусти, возмущенно декларируя: «У тебя же все есть!». Образец примерной, жизнерадостной дочки, начало солнечное, а не лунное, в отличие от меня,  являла им моя младшая сестра Вика, или Викуша, как ее ласково называли в семье. Именно с нее, по словам родителей, мне и следовало брать пример. Викуша унаследовала мамины голубые глаза, папин веселый нрав и всю родительскую практичность придачу. Она уже закончила первые курсы института и водила машину к тому времени, как я, поменяв один вуз на другой, еще переосмысливала свою жизнь.

Лунные и солнечные

Я снова и снова перечитывала Томаса Манна и находила в своем характере сходство с несчастным Тонио Крегером. Было странно, откуда появляются на свет такие печальные люди вроде меня. Я жадно всматривалась в толпу людей, и мне казалось, что еще немного, и я увижу еще одного такого же, с недугом  необъяснимой печали на челе. Странно распорядилась природа - мать, создав одних радостными и жизнеспособными, респектабельными (любимое слово моего папочки), а других – меланхоличными, задумчивыми, рассеянными и нежизнеспособными. Как бы то ни было, я думала, что станет легче, как только я встречу себе подобных – отверженных от общества «голубоглазых».
И это произошло. Помню незабвенный вечер: странные молодые люди разожгли за гаражами костер и сидели вокруг него на земле, взявшись за руки. В отблесках костра их лица были причудливо отуманены той самой печалью, от которой мучилась я сама. «Кажется, это и есть они» - подумала я и, преодолевая робость, бесшумно подошла к компании. Самый колоритный молодой человек, брюнет с блестящими глазами, молча протянул мне маленькую фляжку. Она блеснула в темноте серебром как лезвие ножа. Еще я разглядела, что в руках у них был какие-то книги и рисунки. Похоже, они читали что-то вроде стихов или заклинаний. Между тем я сделала глотка два и закашлялась. Если это и был коньяк, то чересчур крепкий. Брюнет поднялся и поклонился. Как мне показалось, это было уж совсем лишним.
- Марко.
- Елена…- произнесла я, но он сделал какой-то жест раздражения.
Потом, обратившись к одному из своей молчаливой братии, сказал: «Назови ее».
На меня был брошен еще один проницательный взгляд сурового, как мне показалось, молодого человека. Он торжественно провозгласил как заклинатель (отчасти шутливо подыгрывая тону Марко):
- Сандра.
- Добро пожаловать, Сандра! – обратился брюнет.
Это были те самые «лунные» люди, с которыми я давно хотела встретиться.


Марко

Мою жизнь все и всегда хотели контролировать. Ну, теперь все стало иначе. Я сбежала из общества «солнечных», которые возмущались моим «сомнительным знакомствам с шизофрениками». Я ушла из дома. Родителям не стоило бы так беспокоиться, идеал респектабельного они уже обрели в лице Викуши. Почему им просто не дать мне спокойно пожить собственной жизнью? Викуша уехала на стажировку в Италию. Присылала мне время от времени открытки с красотами Рима и Вероны. Затянувшийся роман со страстным итальянцем грозил ей скорым замужеством.
А у меня был Марко. Могучий, прекрасный, мудрый Марко. Он научил меня жить с этой печалью.
- Просто кто-то помнит больше, кто-то меньше. А кто-то вообще не стремится вспомнить, - говорил он.
- А ты помнишь?
- Да, кажется, помню.
- И кем ты был?
Он загадочно улыбнулся. Марк любил загадки.
Это была первая и единственная моя любовь. Ощущение настоящей жизни, радости, без примеси печали, дал мне его поцелуй.
- Ты знаешь, когда ты меня целуешь, я вижу, как будто распутаются цветы. Множество цветов, таких белых и алых, - говорила я.
- Это они внутри тебя распускаются, - смеялся он, - но на самом деле это еще прекраснее, чем мы можем ощутить здесь.
Марко был художником. И талантливым. Хотя его картины еще не были оценены по достоинству (конечно же!), все же нам хватало денег кое-как перезимовать, а потом перелетовать и так далее. Посиделки у костра с его не менее харизматичными друзьями продолжались. Излюбленной их темой была тема жизни и смерти. Как мне казалось, они слишком часто говорили о смерти.

Душа

Однажды он попросил меня распустить волосы, одеть золотистое платье и стать у окна, к утреннему свету. Сказал, что хочет нарисовать душу.
- Пока колесо жизни не прошлось по тебе, я хочу тебя увековечить, - полушутя - полусерьезно сказал он.
У него была своя теория. Он считал: о том, какой была наша душа изначально, отчасти может свидетельствовать красота молодой девушки. Это – самое начало пути. Кувшин с еще нерасплескавшейся водой. Жизнь еще не успела оставить на ней следы горестей и забот; всего того, что заставляет человека меняться как внешне, так и внутренне. В девушке, которая в период своего краткого цветения воплощает собой душу, еще есть та самая небесная безмятежность, к которой земля ревнует ее и в конечном итоге порабощает. Наше влечение ко всему прекрасному объясняется тем, что, так или иначе, у нас осталась «память» о том, как должно быть.
- В эту картину я вложил всю свою любовь, - сказал он по окончании портрета, - посмотри, сколько в ней золотого чувства.
Я подумала о том, что он говорит о цвете моего наряда.
- Это золото высшей пробы, Сандра,- продолжал он, - для одних оно станет солнцем, а другие будут слепнуть от него.




Ангел

Как этого и следовало было ожидать, Викуша в Италии вышла замуж. Вскоре у нее родился сын Викторио. Торио. Так мне больше нравилось называть этого чудесного белокурого ребенка. У меня были на то свои причины.
Марко не открыл всех своих загадок, но теперь я понимаю, что он был Ангелом. Он многое объяснил мне, в частности, что не так уж и плохо быть необъяснимо печальным. Нас мало, но мы есть. И все мы пронзены светлой стрелой тоски по прекрасному, и эта тоска имеет свое сопротивление к силе тяжести пошлого существования. Еще мы одиноки, безумно одиноки, потому что рассыпаны в разных концах земли. Мы, «лунные» люди, ищем друг друга, потому что среди «солнечных» мы – изгои. «Лунные» видят неявное и чувствуют недоступное большинству. «Лунные» в большинстве своем остаются непонятыми. «Солнечные» живут здесь и сейчас, «лунные» либо провидят будущее, либо устремляются в прошлое. Среди «лунных» много таких, как мой Марко – слетевших на краткую 25-летнюю жизнь ангелов, очертивших на небе метеором яркий след, сказавших свое «слово».
Когда он умер, по верхушкам деревья пронесся сильный порыв ветра, хотя до этого погода была солнечная и ясная. Я слишком его люблю, чтобы поверить в то, что случилось. Вы знаете, у нас, у «лунных», особая связь друг с другом и временами я явственно чувствую его присутствие, а иногда слышу едва различимый голос: «Сандра!». Как и всегда, он помогает мне оставаться собой с моей необъяснимой печалью. Мы все еще собираемся у костра в память о нем, это бывает по пятницам. Нам очень не хватает нашего мудрого, сильного, душевно тонкого Марко.
На днях вдруг обнаружилось, что он гений (что до меня, я никогда в этом не сомневалась). Картина «Душа», что висит в моей гостиной, была оценена одним нашим знакомым экспертом в кругленькую сумму. Конечно же я сказала о том, что она не продается. И вот, что удивительно: «солнечные» люди, которые иногда заходят в мой дом, при первом взгляде на картину морщатся как от резкого электрического света: «Какой странный желтый цвет, такой насыщенный! Он сюда совсем не подходит!»  Они не узнают в «Душе» свою душу и не имеют тяги искать ее. «Лунные» люди замирают у картины в молчаливом восторге.
На днях меня навестил маленький Торио. Он стал совсем взрослым. Даже слишком взрослым для своих лет.
- Я беспокоюсь за него, - говорит располневшая Викуша, - он совсем не играет с детьми…
Я молчу. Кажется, я знаю, как называется этот «недуг». Но Вика не поймет.


…Торио часами может смотреть на «золотую» картину Марко…