Тропами этими топали мулы...

Тропами этими топали мулы гружённые пулями и пистолетами…
И барбарисом, густо растущим, поныне, свисающим с кручи,
плечи, сквозь грубые куртки, в кровь раздирались…
И белые стены монастыря, что ты видишь над морем, ревущим здесь непрерывно,
соком граната, да маковым цветом,
красил закат, что ни вечер…
Как оказалась та леди в повстанческом лагере, право, не знаю,
легенда гласит, что влюбилась в отчаянного головореза,
его расстреляли, позднее, свои же, за мародёрство,
видимо был, негодяем отъявленным и по заслугам,
своё получил – у обрыва пустынного –
праведным залпом
братьев, которых он предал, забыв про свободу,
народу необходимую…
Леди,
бросилась вниз головой, встав на камни, на эти,
раствором скреплённые в средневековье ещё, –
крепко строили предки, –
скалы внизу там, взгляни, только будь осторожен…
Леди красивой была,
горделивой была
и отважной…
Голову, да, потеряла,
но это – возможно –
такое и не с такими бывало.
Видишь её силуэт –
там, в наплыве заката?
Видел её много раз –
 возникала внезапно
и – исчезала…
Любовь виновата! –
За алым –
чёрное стелет она покрывало…
Но без неё –
ни легенды,
ни сказки,
ни песни,
ни выдумки –
нет!
Остальное на свете –
неважно!

Тропами этими топали мулы,
гружённые пулями…

Два века назад это было –
в июле.

А монастырь вновь гудит
своей медью –
сквозь бредни мирские
и мерные стоны
скорбного моря,
что бьётся и бьётся
об острый гранит –
не зря это море – горем зовётся –
оно поглотило людей биллионы…

Где колыбель?
Где могила?
Что огорчает?
Что веселит?

Чего не бывает?

Может, не леди в основе сюжета
была, а крестьянка?
Может, не в Андах то было,
не в Пиренеях? –
не монастырь католический,
рёвом угрюмого моря,
над бездной, подъятый? –
Просто, часовня…
Или – домишко, в котором
жил, убежавший от мира,
и Бога узнавший, мыслитель…
Может, возлюбленный леди – не леди,
был благородным
лордом?
Причём тут повстанцы?
И мулы?
Возможно, происходило всё на Памире –
географ влюбился в местную девушку,
дочку дехканина иль богатея –
неважно!
Яки шагали по тропам скалистым,
погоня из кишлака экспедицию ту настигала,
у перевала,
закат стал до срока, кровавым…
Может, и крови не надо?
И риска не надо?
Самоубийства – уж, точно!
И революции – Бог упаси!
Но без тревог,
без дорог?!
У терновника или шиповника –
у акации полупустынной –
песчаной –
с палец длиною шипы,
на огромных белесых кустах –
в середине их прячутся фазаны…
Видел, как птица в двух метрах от шага, идущего мимо,
взлетала –
я в Прибалхашье…
А может –
под хвоей таёжной –
та, леди – не леди –
таджичка или бурятка –
неважно, неважно –
любимого с риском для жизни,
наперекор чьим-то взглядам –
светло целовала!
Можете это в любой антураж и в любое столетье –
словом внедрить –
до прекрасного, жадным…
Как без опасного?
Как без ужасного?
Вы оглянитесь!
Разве всё гладко?
И разве всё ровно?
Но разве, что-то случилось
с романтикой чувств самых нежных?
Песни не радуют?
Сказки не тешат?
Нет красоты?
Благородного помысла?
Веры?
Мужества нет?
«Маловеры!

Вас я – не знаю!»

О, Магдалина!
О, леди Годива!
Имя любое с любовью – красиво!

И Аравийской пустыней и краем,
что Гефсиманией назван, шагая,
произношу имя милой – небесно…

Трепет и подвиг,
ропот и песня…
Ада – не страшно!
И рая – не надо!
Пашня
благая –
неприхотлива!