Весть...

Весть
счёт скорбям – крест несть,
и улыбаться
игре мозаики живой, зелёной,
причащаться
прозрачной музыкой легчайших дуновений,
Богом данного, нам ветерка,
сквозного, в храмах
кронных,
заоконных,
кровных,
на фоне,
через рамы,
шлющей силы,
всех нерукотворных
скиний,
сини
небосклона.

Приговорённых
к исчезновенью
текущих
дней
рука
оставит начертанье
вечных,
радующих светом
бесконечным,
человечных
нот,
с мелодией непредсказуемо растущей,
как очертанья
облаков и крон
у вод,
лишь Сущим сущих,
ход
яви, явленной лишь им,
счастливо пьющих.

Необорим
поклон
ветвей,
трепещущих листочком
каждым,
под током,
от земных
корней,
сквозящей к выси,
жажды
Благих
Вестей
Небесных,
с такою точкой,
зренья
жить не то чтобы не страшно –
интересно!

Кто искренно как в раннем детстве
природою не ведающей зла живёт,
тому сгущенье
бедствий –
вход
в священнопенье
движений
мысли,
прозябанья лоз, парений
птиц и
вдохновений.

Вереницей
поправших смерть творений,
во времени
не гибнущем над этим кружат,
мужественно, нежно,
милых
лица,
что им, закон могилы,
развенчанный прилежно
ими
жизнью устремлённой
в говорящее сквозь гибель Имя…

Чем более мой дух реальной
скорбью омрачиться,
тем легче ему воплотиться
влюблёно
в не поколебленный патриархальной
силою распада
и стяжанья
благ, к концу приговорённых,
изначальной
силой сущий, бесконечный небосвод,
чем глубже по утраченным любимым тоскованье,
тем чище музыки, жизнь славящей, звучанье.

Так и живём из года в год
из рода в род.
Имея, на озвучиванье в ближних дальних,
упованье.

Веденье счёта,
скорбям, страданьям,
с улыбкой дышащему, корневому –
работа
обостряющая слух, ощущенье,
обонянье,
зренье, вкус,
реальностей бросающих,
нас в святость, жизнь продолжающих
из века в век, сказаний,
всё
остальное,
даже и не йота,
я не боюсь,
что в бездну адову сорвусь,
я здесь сейчас нечистой власти
сбрасываю груз.

Смысл жизни всей через века и вёрсты
и напасти
снова
родным родного
узнаванье
через слово,
в этом – счастье.

Живое слово упраздняет остриё
стальноё.
Вот поприще моё,
моя забота.

И если
в доселе
безвестном
голосе, вдруг прозвучит
Шекспира
нота,
так в том –
веселье
мира
поправшего, светло и неуклонно
любой вердикт
приговорённого к распаду жира,
коронованного миром, обречённым
с рожденья
на умиранье.

Как в дом,
нас в общий окоём,
паренья
духа, приводит лира,
вневременного,
не прикованного к месту,
песнью-вестью,
озвученного состраданья.

Достоянье
времени иного
рождённое сейчас стихотворенье,
человека,
как листик тополя,
простого.