17

Утро разбудило нас криком. На первом этаже истошно кричит женщина.
           Звягинцев спал в ванной, поэтому спросонья вылезал он долго и мучительно. У меня от неудобной позы отёрпла нога. Как два калеки мы выползаем на кухню. За окном сереет рассвет и тарахтит проезжающий трамвай. Мы не смотрим друг на друга, нам стыдно за наш страх, за то, что мы пережили. Почему-то это не сплотило нас, а оттолкнуло ещё сильнее. Если мы выживем и вырвемся с этой территории в свои обжитые пенаты, то никогда не будем обсуждать произошедшее, и будем притворяться, что ничего подобного не было.
            Внизу заливается воем и причитанием женский голос. Мы спускаемся по скрипучей лестнице, и видим лежащего на полу Пашку. Возле него стоит на коленях рыдающая жена. Пашка мёртв – это не вызывает сомнений, так как из его груди торчит вырванная из перил деревянная резная стойка. Я оседаю на ступеньки и сижу в ожидании, когда меня отпустит накатывающий обморок. Голова кружится, и холодные мурашки бегают под одеждой. Он умер из-за меня. Я виноват в его смерти. Но я жив. Я пока жив, и у меня теперь есть целый день жизни. И я готов пожертвовать любыми Пашками за каждый следующий день.
            Звягинцев делово пытается успокоить теперь уже вдову.
            - Тань, прекрати, - Он говорит властно и громко. – Давай, успокойся и всё расскажи. Мы теряем время, расскажи мне, что произошло, а потом рыдай, хоть залейся слезами. Тебе нужно выплакаться, но не сейчас, через десять минут будешь плакать. Марья Ивановна, - говорит он выглянувшей на крик соседке, - вас не звали. Вернитесь в квартиру, здесь опасно. Дверь захлопывается и я слышу звуки закрывающихся замков, затворов и цепочек.
            - Таня, скажи, ты знаешь что-нибудь? – Майор прижимает к себе безутешную вдову, но та заходится ещё сильнее.
            Тогда он отстраняет её и лепит звонкую пощёчину. Танька вскрикивает, но рёв переходит в хлюпанье носом.
            - Да, да,  ничего не видела я… Он пошёл открывать.… Ой, Пашенька, как же я…
             - Не отвлекайся. От тебя зависит, поймаем мы убийцу или нет.
             - Да спим мы, ночь на дворе. Я настиралась, устала как чёрт, и отключилась сразу. А Пашка всё топтался на кухне, наверное, искал, куда я выпивку спрятала. Потом – слышу лёг. Слышу споросонья – грохот какой-то. Во входную дверь стучат. В подъезд. Подумала ещё – странно, чего стучать – дверь нараспашку. Заходи, кто хочешь. Пашка и говорит – пойду посмотрю, мол, кто там шалит. Ещё и топор прихватил на всякий случай. Вернулся через минуту. Говорит – девица странная к этому, со второго этажа. Стоит на пороге, зайти боится. Ну он её провёл до лестницы и вернулся.…А потом я заснула. Ой, Пашенька, Пашенька. Утром проснулась – нет его. Он обычно спит до девяти, а тут – шесть, а его уже нету. Выхожу и вот, пожалуйста.… Нет моего Пашеньки. А кто его убил – не знаю.… Спала крепко, ничего не слышала. И что его попёрло в такую рань гулять?
              - Хорошо, хорошо, сейчас я вызову наряд. Пусть посмотрят. Пойдём домой, не надо тебе на него смотреть. Пойдём, я тебе валерьяночки накапаю. Есть валерьянка? – Майор уводит её в квартиру. Слышу, как за дверью майор говорит по телефону. Отдаёт команды.
             Я безуспешно пытаюсь прикурить трясущимися руками. Кошмар не закончился, он только начинается. Хочется закричать во весь голос или рвать волосы на голове или биться головой об стену, только сил нет, и я сижу, обхватив колени и раскачиваюсь, как какой-нибудь псих в ожидании лоботомии. В квартире Пашки – шум, говорят громко, но я уже не вслушиваюсь в слова. Пытаюсь понять, что чувствовал Паша перед смертью. Наверное, блаженство и эйфорию, счастье подарить жизнь самой прекрасной женщине на планете. У него, наверное, даже встал от такой близости. И она – холодная, пахнущая могилой, прильнула к его шее, и подарила ему поцелуй змеи.
            А потом, оторвала от перил деревяшку и хладнокровно забила ему в сердце. Но он, скорее всего, этого даже не узнал. Смотрю на прут сквозь решётку перил. Явственно вижу на шее две рваные ранки. Лицо спокойное, никакие страдания, боль или сомнения не проявились в мимике. Если бы не торчащая из груди палка, он бы сошёл за недошедшего домой пьянчужку. Прилёг и уснул. Но всё было хуже. Намного хуже, мать его. Скоро наступит моя очередь прилечь и уснуть навсегда. С пробитым сердцем. Но это будут не стрела Амура, увы.
            Задумавшись, не замечаю Звягинцева, присаживающегося рядом.
           - Его эта сука убила. Нет сомнений, – говорит он. – До нас не добралась, так на Пашке отыгралась. Нормальный был мужик, безобидный. Я его прищучил на краже, но сажать не стал. Райончик тут ещё тот – цыгане, наркоши, жульё всякое. Свой человек никогда лишним не будет. Тем более, он народ знает, бухает, а слухи знаешь, как расползаются… Странно, что мои орлы ничего не видели и не слышали. Я их оставил на всякий случай наружку вести. Не стал, конечно, спрашивать – не летал ли упырь перед окнами. Но, если бы что увидели – то сказали бы. Хотя, сказал бы я кому-нибудь, что видел тётку, бьющуюся в окна второго этажа? По психиатрам затаскали бы. Прощай, карьера. Но я бы почуял, а они, и правда, ничего не видели. И не слышали.
            - Может, спали?
            - Нет, если бы они уснули на дежурстве, то проснулись бы с волчьим билетом. Они меня знают. Вообще, что делать, не знаю. Сейчас понаедут медэксперты всякие. Народу будет тьма тьмущая. Иди в квартиру, я буду сам разбираться.