игра

всё молчали, смешные; о том, что диктует мода одинокими быть: одиночество есть свобода, а  они бы и рады, да только вот уж полгода - а не могут закончить рисунок своей канвы.
 
если тянутся-рвутся со стонами эти нити, все вокруг своим долгом считают сказать: "не рвите! эх вы, молодо-зелено. глупые, не спешите!", и они снова прячут разрывы свои за швы.
 
вновь иголка пронзает ткань - и опять по кругу: "а давай-ка не будем по мелочи врать друг другу?", и придумают вместе еще ни одну услугу. и условятся, договорятся. пойми, зачем.
 
всё равно, как все было, вот так и потянется дальше, будут лживые 'love you' и 'miss you', полные фальши, и она не завоет от горя, как ведьма-баньши, когда дама другая заснет на его плече.
 
ну а сам-то он тоже хорош: не взревнует дико, ей не будет потом говорить, доходя до крика, что, быть может, всё это проделки от солнца блика, но вот так получилось: вчера он увидел то,
 
как она, обещая сходить в магазин за чаем, тайно в трубку шептала: "приехал? уже встречаю!", и не только, кокетка, хихикала с тем негодяем, но и с видом довольным садилась к нему в авто.
 
ну а если и скажет, она улыбнётся смело: "дорогой мой, любимый... тебе-то какое дело? не пойму, почему это, милый, тебя задело. это было же в прошлой жизни, читай: вчера!
 
я ведь каждый свой день проживаю новые жизни. и уж точно, прости, не нуждаюсь в твоей укоризне". и игриво водой на него из под крана брызнет. отсмеявшись, напомнит, что всяких любовь - игра.
 
впрочем, что бы и как бы друг другу они не сказали, им ну разве за трусость и лживость дадут медали. в этой глупой игре все заранее проиграли: и один, и вторая, и те, кто твердит вокруг,
 
что всё в мире безумном прозрачно и очень зыбко, что порой принимают оскал за души улыбку, что запутались люди - ошибка, опять ошибка, и что им бы держаться покрепче за друга друг.
 
серой ночью, укрытая сонным его дыханьем, она вздрогнет. за шагом шажок придёт пониманье, что ни вздоха ни стоят нелепые их старанья уберечь-сохранить-убаюкать любовь-мечту.
 
она тихо-неслышно поднимется вдруг с кровати, их на тумбе оставит рисунок изящной гладью, она трезво и мудро решит, что, пожалуй, хватит, день за днём, ночь за ночью себя выдавать за ту,
 
кто правдиво шепнул бы ему: "я люблю и верю", и не хлопнул в ответ на упрёки тяжелой дверью, и не стал бы его изводить ни высокомерьем, ни изменами. кто бы отбросил подальше боль.
 
она выйдет из дома, окинув прощальным взглядом, всё то прошлое, что им обоим давно не надо, а потом побредёт под ласкающим снегопадом, отмотав на начало, на старт и на светлый ноль.