Тебе или Когда не было птиц на кормушках

    Когда-то давно, когда не было птиц на кормушках, когда черная мгла могла врываться прямиком под кожу, когда люди говорили правду и закатывали рукава по локоть, чтобы погружать их в кровь друг друга, она проросла первым пролеском на красной от слез поляне.
Она смотрела из глубины зимних деревьев, терпеливо и спокойно, по матерински снисходительно наблюдая за тенями, дерущими души людей. Совсем никому не было до нее дела. Хотя, я думаю, ее видели все. В ее теплых глазах таяли огоньки свеч, обнимая каждого прохожего, протянувшего руки к  костру. В ее голосе журчала чистая вода родника каждого, кто не видел свое отражение в бегущей воде. Ее волосы ласкали каждого, кто поднимал глаза навстречу  легкому взмаху вспорхнувшего крыла и не отпускал стрелу. Приходило время умирать, и она кружила людей в последнем хороводе шорохами осенних листьев и запахами черного хлеба, гладя на прощанье теплой, шершавой рукой по детской голове, вытирая слезы с непонимающего, испуганного, удивленного, маленького, родного лица.
    Когда-то и у меня настало время поднять голову. Мы встретились просто. Просто взялись за руки. Просто смотрели одинаковыми глазами. Я сразу почувствовал ее в крови. Она выжигала нестерпимым огнем мою грудь, делая меня таким же легким и прозрачным, как она. Я пил молоко ее губ и играл отраженьем ее солнечных, радужных ресничек, а она лукаво улыбалась ребячествам моего морщинистого лица, ничего не требовала и просто любила и принимала…и….и…и…. Это были минуты счастья, первого, настоящего, которое нельзя ни с чем перепутать и нельзя представить. Я был настоящим… 
    Потом почему-то настала долгая  непроглядная зима, каждый миг наполняя холодом и темнотой. Казалось, она никогда не пройдет, эта проклятая зима. Она душила и рвала на части. Прорастала черными корнями в грудь, заставляя верить в маленькое и страшное слово «никогда». Мы пили с ней безутешный яд и целовались хохотом опрокинутых столов. Танцевали на краю обрыва рулетку безнадежности. Самое интересное, что я был талантливым танцором и оставлял менее талантливых за чертой обрыва рассказами о логичности и завершенной красоте человеческих иллюзий. Сам веря в иллюзию замкнутой твердой стены. Восторг и пьяный азарт холодил грудь, наполняя остротой стали холодный мозг. Я жил в этом, и я был настоящим… 
Потом пришло время посмотреть на руки. Левая была тонкой и легкой, привыкшей держать гриф гитары. Правая была сильной и яростной, она просила топор. Я стоял на коленях и смотрел на них. Потом  я отдал свои руки небу. Я не хотел их ссорить. Всегда прятал одну руку от другой. Всегда делил на «левое» и «правое». Вот пришла и моя пора жить без направлений. Оставил себе только глаза - неподвижные и тяжелые. Оставил себе тишину - живую и глубокую…Оставил память горькую и безутешную... Я лежал на осенних листьях и смотрел на небо, сквозь ветви деревьев…
Ты спросишь, что было потом?
Потом я почувствовал тепло твоих губ….потом я открыл глаза….
Потом у меня появились новые руки… потом я прижал тебя к себе…
Потом мы вместе лежали и смотрели на холодное, осеннее небо…
Я впервые почувствовал себя дома…
Ты же знаешь, нам уже можно говорить без слов…
Во мне уже давно нет мужчины, а в тебе женщины…
У нас давно нет дома и у нас везде дом…
Мы давно умерли и мы жили всегда…
Понимаешь, что мы - вечность, и наши крохи просыпаются сквозь пальцы?
Мы мальчик и девочка, которые родились с проседью и уставшими глазами.
Мы те, у которых нет ничего и все есть…