Три судьбы одной женщины

История России изобилует самозванцами и аферистами. Но среди них выделяется фигура женщины, о которой вообще ничего доподлинно не известно. Даже могилы у нее две – в Москве и в Санкт-Петербурге…

Многие наверняка знают романтическую историю княж¬ны Таракановой, якобы незаконной дочери императ¬рицы Елизаветы и ее фаворита Алексея Разумовского, которая заявила о себе в первые годы царствования Екатерины II, была обманом вывезена из Италии в Санкт-Петербург и погибла в каземате Петропавловской крепости при страш¬ном наводнении.
Все это очень красиво, но не совсем соответствует действительности. В Петропавловской крепости в то время действительно находилась в заключении молодая женщина, выдававшая себя за дочь покойной императрицы Елизаветы, но она никогда не носила фамилии Таракановой. Такой фамилии среди русских князей не было вообще.
Другие имена самозванки более понятны. Одно время она именовала себя персиянкой Али-Эмете, затем княжной Владимирской, Азовской принцессой и, наконец, остановилась на самом «скромном» титуле: Елизавета, всероссийская княжна.
Корни интриги, по-видимому, нужно искать в Париже, в монастырском пансионе для девиц самого высокого про¬исхождения, но, как правило, беспри¬данниц. По достижении шестнадцати лет воспитанницы «Преддверия» (так назы¬вался пансион) уходили в монастырь.
Бывали, однако, и исключения в пансионе укрывали от опасностей политических интриг и корыстных расчетов богатых невест-сирот. В 1760 году в «Преддверии» оказались сразу две такие девицы: русская княжна Анастасия Владимирская и племянница персидского шаха Али-Эмете. Обе были хороши собой, богаты и не имели близких родственников на родине. Обе попали в поле зрения отцов-иезуитов, негласно покровительствовавших пансиону.
Начали святые отцы с того, что состряпали бумагу, «неопровержимо» доказывавшую права Анастасии Андреевны Владимирской на российский престол как… родной племянницы Анны Иоанновны, царствовавшей в России с 1730 по 1740 год и не оставившей прямых наследников.
У Анны Иоановны действительно была племянница Анна, дочь герцогини Мекленбургской Екатерины. Анна Леопольдовна, согласно завещанию императрицы, была провозглашена регентшей при младенце-императоре Иоанне Пятом. «Дщерь Петрова», Елизавета, свергла младенца с престола и заточила в крепость, а его родителей сослала в Архангельск.
 Анастасия же Андреевна якобы была дочерью другой сестры Анны Иоановны — Прасковьи. Беда в том, что, во-первых, супруга царевны звали Иваном, а во-вторых она на самом деле скончалась ... бездетной. Поинтересоваться такой «безделицей» иезуиты не удосужились.
Однако существовали и «подлинные документы», в том числе духовное завещание князя Андрея Владимирского, согласно которому его дочь получала огромные имения и миллионное состояние в том случае, если сохранит православную веру, оставит имение в целости и нераздельности только одному из своих потомков мужского пола и выйдет замуж только за Рюриковича, то есть представителя одного из трех княжеских родов: Шемякиных, Ростовских или Белозерских.
Все бы хорошо, да только несметно богатого князя Андрея Владимирского в России никогда не было. А если бы и был, вряд ли отправил бы единственную дочь во французский пансион. Русские аристократы любили посылать для обучения за границу сыновей, но дочерей – нет, никогда не посылали. Опять концы с концами не сходятся!
Впрочем, иезуиты откровенно пренебрегли и несуразицами, и самим завещанием. Они усердно искали способ обойти последнее его условие и выдать замуж возможную наследницу русского престола (!) за какого-нибудь французского или польского аристократа-католика, служившего покорным орудием в их руках.
Но тут княжна Анастасия проявила характер: неожиданно для всех она отдала свою руку и сердце... американцу, приехавшему в Париж с посольством Франклина. Некий Эдвар Ли, небогатый, незнатный «демократ» (явление для того времени экзотическое), увез княжну в Америку, где она стала просто миссис Ли. И исчезла из поля зрения кого бы то ни было, в том числе и иезуитов.
Вот в это, кстати, вполне можно поверить. Княжна Владимирская (если только она была княжной и носила такую фамилию) могла таким образом избавиться от опеки и интриг иезуитов и неплохо устроить свою личную жизнь. Никто о ней и не вспомнил бы больше, но…
Но год спустя княжна Владимирская вновь появилась в Европе. В Польше она произвела фурор своим богатством, изяществом, умом и длинной свитой блестящих поклонников. Али-Эмете (а именно ее выбрали отцы-иезуиты в качестве «дублерши» княжны Анастасии) была дочерью персидского шаха и его грузинской наложницы. В возрасте семи лет ее отправили в Европу, надеясь впоследствии украсить шахский гарем европейски образованной девицей.
Но длинная цепь дворцовых переворотов, последовавшая вслед за этим, оборвала всякую связь между юной персиянкой и ее родиной. В том числе оборвались и денежные поступления. Али-Эмете была обречена на безвестность и нищету, и так бы все и произошло, если бы не вмешательство иезуитов.
На такую «наживку» клюнул граф де Рошфор-Валькур, маршал князя Лимбургского. Очень скоро Али-Эмете, теперь уже под именем Элеоноры, была представлена князю, а еще некоторое время спустя стала его официальной невестой. Она выудила у своего сиятельного жениха огромную сумму денег и... сбежала в Италию, поскольку для заключения официального брака требовались документы о происхождении «княжны Владимирской».
Увы, единственный «документ», который сумели раздобыть иезуиты, была «грамота владетельницы Азова». Для заключения брака с немец¬ким владетельным князем титула «Азов¬ской принцессы» было явно недостаточно.
Почему авантюристка отправилась в Италию через Польшу, неизвестно. Известно только, что по пути состоялась встреча, окончательно определившая трагическую судьбу самозванки: на нее обратил внимание глава польских конфедератов — противников России, Карл Радзивилл, человек, сказочно богатый и с непомерными амбициями.
Для Радзивилла «дочь императрицы Елизаветы», за которую теперь выдавала себя «княжна Владимирская, принцесса Азовская», была просто подарком судьбы. Ее внезапное, неожиданное появление на политической арене создавало угрозу трону Екатерины II, ненавистной полякам, грозило раздуть слегка затихшее пламя крестьянских восста¬ний в России, повлиять на отношения с Турцией, якобы благоволившей к «всероссийской княжне».
Словом, перед честолюбивым поляком развернулись феерические планы будущего, созданные талантливой кистью иезуитов. А кистью этой водил человек, прекрасно знав¬ший, на каких струнках нужно сыграть, чтобы самозванку признали подлинной царицей Елизаветой, наследницей русского трона. Это был князь Никита Юрьевич Трубецкой, злейший враг императрицы Екатерины.
При Елизавете князь Трубецкой имел большое политическое влияние в России, а при Екатерине стал никем. Именно он подсказал иезуитам мысль возвести на трон княжну Владимирскую. А когда затея не удалась, согласился на рискованную игру с самозваной дочерью Елизаветы, лишь бы у его августейшей противницы появилась серьезная соперница.
Сохранилось письмо к князю Трубецкому от последнего фаворита императрицы Елизаветы Ивана Ивановича Шувалова, где, помимо всего прочего, говорится:
«Согласно твоим указаниям, князь, пытался я в Париже увидеться с княжной Владимирской, о которой много говорят, но которую никто не видел. Наконец мне удалось встретиться с нею на курорте в Спа. И я убедился, что это вовсе не княжна Анастасия Андреевна, хотя желает, чтобы ее за таковую принимали, и даже имеет некоторые бумаги, по праву принадлежащие княжне Владимирской. Особа эта называет себя так, как звали княжну Владимирскую в иезуитском пансионе, — Елизаветой. Случайно я узнал, что и моя собеседница воспитывалась там в то же время и звалась Алиной, но кто она и откуда – неизвестно.
Но ведь для наших целей безразлично, будет ли с нами подлинная княжна Владимирская или некто, принявшая ее имя. В России мало людей, способных распознать подлог, да и тех можно обезвредить. Почти достоверно, что Анастасия Андреевна погибла во время бури на корабле, плывшем в Америку. В любом случае ее можно не принимать в расчет.
А та, кто ее заменит, - особа умная, ловкая и решительная. Собой она очень хороша и мастерица кружить головы мужчинам. Князя Лимбургского она совершенно околдовала, он готов на ней жениться хоть сейчас, да невеста метит повыше. Теперь она отправляется в Венецию, чтобы добиться от турецкого султана продолжения войны с Россией — до своего воцарения и заключения выгодного для Турции мира. Одним словом, каша заваривается, как-то ее придется расхлебывать "матушке" (императрице Екатерине. —  Прим. авт.), неизвестно. Да нам того и надо!»
Кто знает, как обернулись бы события, не случись непредвиденного: князь Трубецкой, мужчина вовсе не старый, внезапно оказался сражен страшной болезнью — так называемой «пляской святого Витта», лекарства от которого нет и по сей день. Через неделю страшных мучений Никита Юрьевич скончался.
Вместе с его душой отлетела и «душа» заговора. Мнимая княжна Владимирская осталась без поддержки в России, но не оставила внушенной ей мысли: занять российский престол. Бедняжка уже перестала отличать вымысел от правды, и, похоже, сама поверила в собственные фантазии.
Это тем более вероятно, что и помощь Карла Радзивилла к этому време¬ни стала чисто символической, ибо пре¬красная авантюристка стоила ему целого состояния. А когда «всероссийская княжна» поняла, что поляк способен только произносить красивые речи за столом, она поставила на нем крест и решила действовать самостоятельно. И для этого удумала лично отправиться к турецкому султану. Но из-за сильного шторма корабль, на котором она плыла со свитой старых и новых поклонников, оказался в итальянском городе Рагузе. Однако ей повезло и тут.
Маленький город Рагуза был оскорб¬лен тем, что русская императрица за¬ставила его поставить на рейд военные суда русской эскадры под командова¬нием графа Орлова. Поэтому соперницу Екатерины в Рагузе приняли с вос¬торгом и поистине королевскими по¬честями. Дело выходило на международный уровень, и Екатерина, только что усмирившая Пугачевский бунт и напуганная появлением самозванки, начaлa подумывать о том, как разделаться с авантюристкой.
А та находилась в трудных обстоятельствах. Она надеялась, что глава римской церкви окажет ей настоящую помощь, ведь иезуиты настойчиво внушали ей: первое, что она должна будет сделать, взойдя на престол, это подчи¬нить русскую церковь Ватикану.
Значит, папа римский кровно заинтересован в успехе ее предприятия, рассуждала самозванка.
Но добраться до папы было трудно, а окружавшие святой престол кардиналы вовсе не были склонны давать деньги на сомнительные предприятия. «Всерос¬сийская княжна» начала испытывать настоящую нужду. И тут встречи с нею попросил граф Орлов-Чесменский, бывший в то время в Италии живой легендой.
Мало того, что Алексей Орлов обладал непомерной физической силой: мог убить быка ударом кулака, разорвать пополам карточную колоду или завя¬зать узлом кочергу. Он еще был сказочно, невероятно богат, разбрасывал золото вокруг себя пригоршнями и ничего не жалел для собственного удовольствия.
Женщины графа боготворили, но ни одной не удавалось привязать его к себе хоть на неделю. И вот такой чело¬век просит о встрече. Можно ли было отказать?
Правда, лже-Елизавета еще колебалась. Ей было известно, что брат графа Орлова — Григорий — едва ли не тайный муж русской императрицы. Но вскоре выяснилось, что звезда Орловых при русском дворе закатывается и уже открыто называют имя нового фаворита Екатерины — Григория Потемкина. Значит, Алексей Орлов не враг, а союзник? Значит, ему можно довериться?
Знала бы она, что свидания с нею Орлов добивается по прямому приказу императрицы! Но она видела только одно: нового друга, богатого и могущественного, который способен поддержать ее проекты. И она выехала из Рима в Пизу, и была доставлена в такой роскошный дворец, что последние сомнения в искренности Орлова отпали: ни один из ее прежних покровителей и любовников не окружал ее таким царским великолепием.               
А когда на пороге гостиной появился настоящий сказочный богатырь: в плечах именно косая сажень, рука, как молот, на лице боевой шрам, зубами хоть железо перекусит, «княжна» обомлела. Дар речи потеряла, так что первым — по-французски, разумеется, — заговорил он:
— По слову вашего вел... императорского высочества я счел долгом своим явиться в ту же секунду, чтобы засвидетельствовать свои рабские чувства беспредельного почтения и то бесконечно преданное вашему императорскому высочеству сочувствие, на которое от всякого русского вы, по вашему высокому происхождению и вашим несчастьям, имеете неотъемлемое право.
С этой секунды женщина стала рабой русского красавца. Она готова была пожертвовать ради него и своими мифи¬ческими правами на престол, и как бы принадлежавшим ей в России состоянием, и всеми поклонниками, да и самой жизнью, наконец.
Но графу нужно было только исполнить приказ императрицы: привезти к ней «всклепавшую на себя имя» — живой или мертвой. Екатерина хотела надежно — раз и навсегда — обезвредить соперницу.
Но зачем было Орлову убивать женщину, влюбленную в него до беспамятства? Она уже и корону-то соглашалась надеть, только если он «разделит вместе с нею бремя власти». На словах он и сам разделял с нею ее мечты, ставшие уже просто бредовыми: тут был и союз с Францией, и освобождение крепостных крестьян, и присоединение к России Персии — тоже, оказывается, принадлежавшей «всероссийской княжне» по праву наследницы шахского трона.
Орлов поддакивал и постепенно подвел свою жертву к мысли о том, что им нужно обвенчаться прямо тут, в Италии, и тогда уж он в качестве законного супруга будет сражаться за ее интересы, «природной и истинной российской государыни», с удвоенным пылом. А что такого? Посадили же братья Орловы на престол Екатерину, отчего же теперь им не устроить на царствование Елизавету II?
Они обвенчались в Ливорно, на одном из кораблей русской эскадры. Мало кто знал, что роль православного свя¬щенника исполнял переодетый матрос — за пять рублей серебром и стакан водки. А кто знал — помалкивал, ибо сразу после венчания «новобрачных» арестовали там же на корабле по при¬казу императрицы.
Орлова арестовали для вида, а вот «Елизавету II» — дей¬ствительно. И эскадра двинулась в Санкт-Петербург, увозя с собой «всклепавшую на себя имя», полубезумную от горя и страха, с очевидными признаками чахотки беременную женщину, которая попала в ловушку только потому, что первый раз в жизни полюбила.
И одна интересная деталь: короткий отрезок жизни, который оставалось прожить несчастной, она провела в том самом платье, в котором была при венчании: зеленом, бархатном, с золотыми  кружевами. В нем она и умерла, но не от наводнения, а от родильной горячки и чахотки. Но это было позже.          
В Санкт-Петербурге вместо царских почестей, о которых она так мечтала вместе с Орловым, ее ожидал каземат Петропавловской крепости, допросы, пытки — много больше того, что может  выдержать человек, тем более слабая  женщина.
 Впрочем, поначалу все выглядело не так уж и страшно. Не каземат, а скорее  «гостиничный номер» из нескольких комнат, приличная еда с комендантской кухни, две служанки, личный врач.
Получив приказ императрицы провести следствие по делу самозванки, фельдмаршал и санкт-петербургский генерал-губернатор князь Алексей Михайлович Голицын объяснял все эти послабления тем,  что узница еще ни в чем не обличена, да к тому же больна и ждет ребенка.
Екатерина была не в восторге от такого проявления гуманизма, но не возражала, только настаивала на скорейшем проведении расследования.
Узница умоляла о личной встрече с императрицей, но поскольку все письма, равно как и протоколы допросов, подписывала по-царски кратко — «Елизавета», русская императрица категорически отказалась видеть «наглую лгунью» и приказала применить допрос с пристрастием.
Но князь Голицын все еще не мог решиться применить пытки к женщине. Вместо этого узницу перевели в подземный каземат на хлеб и воду, и караул находился с нею в одном помещении. Все эти меры привели лишь к тому, что рассудок несчастной помутился. Солдат из камеры убрали лишь накануне знаменитого петербургского наводнения...
От смерти в воде узницу спасли чудом — в последнюю минуту выбили дверь камеры. Но то, что дни женщины сочтены, было ясно всем. Тогда Екатерина приказала устроить ей встречу... с Алексеем Орловым.
Встреча происходила с глазу на глаз, свидетелей не было. Известно только, что продолжалось свидание недолго, Орлов выскочил из каземата бледный и с перекошенным лицом, а его жертва окончательно потеряла рассудок и уже никого не узнавала до своего смертного часа.
Родив сына— Александра Алексеевича Чесменского, «дворянина неизвестного происхождения», «княжна Владимирская» скончалась от приступа легочного кровотечения. Ее похоронили в крепости близ Алексеевского равелина, и посаженные кем-то над могилой кусты боярышника разрослись затем в небольшой садик...
Но когда несколько дней спустя Екатерина, перечитывая допросные листы, пыталась разгадать загадку самозван¬ки, ей доложили, что во дворец прибыла и почтительно просит об аудиенции... княжна Владимирская.
— Мертвые, что ли, встают из гробов в этой стране? — воскликнула Екатерина.
И приказала доставить во дворец карету «с крепким караулом», намереваясь достойно встретить очередную самозванку.
Однако то была подлинная княжна Владимирская, Анастасия Андреевна, в замужестве — миссис Ли. Потеряв мужа и двух сыновей во время войны Амери¬ки с Англией за свою независимость, она решила вернуться на родину. И с изумлением узнала, что она якобы «всклепала на себя» имя дочери императрицы Елизаветы и предъявляет свои права на российский престол. Да и вообще — сидит в тюрьме и ее допрашивают палачи...
Анастасия Андреевна поспешила к императрице, чтобы убедить ее: никакой иной княжны Владимирской, кроме нее, нет и быть не может, а сама она ни на что не претендует: получить спокойный уголок, вести размеренную, уединенную жизнь. После утраты мужа и сыновей светская жизнь для нее немыслима.
Заметьте, никакой речи о «миллионном наследстве» и о родстве с императорским домом. Просто титулованная дворянка вернулась на родину – возможно, в какое-нибудь Богом забытое имение. И тут – такие новости!
Екатерина предложила Анастасии пожить в монастыре, на правах гостьи. Избран был Ивановский женский монастырь в самом центре Москвы. Там княжне Владимирской предоставили прекрасные покои с садом перед окнами, все ее приказания выполнялись мгновенно. Она ни в чем не испытывала нужды.
Создать такие условия для фактически пожизненного заключения императрице Екатерине было совсем нетрудно, а гипотетическая соперница тем самым была надежно обезврежена. Без всяких ужасных казематов, камер, стражи и допросов. Сначала Анастасии Андреевне запретили покидать стены монастыря, а потом намекнули на нежелательность выхода и из личных покоев.
Анастасия поняла все правильно: через какое-то время она постриглась в монахини под именем Досифеи. На этом пострижении  была, пожалуй, вся Москва, искренне верившая, что в монахини уходит «всклепавшая на себя имя».
 Не было только Алексея Орлова-Чесменского, который вообще объезжал Ивановский монастырь за версту с тех пор, как там поселилась княжна Владимирская. Орлов считал, что это обманутая им женщина, что слухи о ее смерти — ложь, специально пущенная Екатериной, и панически боялся встречи со своей итальянской любовью. Он не мог поверить в то, что лже-Елизавета скончалась: совесть не позволяла ему это сделать.
А монахиня Досифея прожила еще почти сорок лет в монастыре. О ней говорили, что она может предсказать будущее, отвести беду, вылечить неиз¬лечимую болезнь. Правда это или вымысел — трудно сказать.
Похоронили ее в Новоспасском монастыре, в усыпальнице бояр Романовых, как последнюю представительницу этого рода — боярского, не царского. Еще одна загадка, кстати, которую никто так и не разгадал. На серой плите значились лишь монашеское имя и день кончины — 4 февраля 1810 года.
Дотошные историки утверждают, что княжна Владимирская — это изощрен¬ная выдумка самой Екатерины, спрятавшей под этим «псевдонимом» подлинную дочь императрицы Елизаветы и ее морганатического мужа, графа Алексея Разумовского. Потому и допрашивала она несчастную самозванку-иностранку с таким пристрастием, что знала о существовании вполне законной наследницы Елизаветы. И успокоилась только тогда, когда возможная соперница сама явилась к ней, а затем позволила постричь себя в монахини и удалилась от мира.
Что же касается «княжны Таракановой», то такой женщины вообще не существовало нигде, кроме страниц литературных произведений. По сути дела это псевдоним дочери Елизаветы, которая могла бы так назваться, не сочти ее опекуны более уместным титул княжны Владимирской. Но этот образ получил куда большую популярность, чем две живые женщины, послужившие его прототипами.
История фантастическая, неправдоподобная, просто предназначенная для того, чтобы о ней писали романы. Но ведь это было на самом деле. Трудно только отделить вымысел от правды.
Настолько трудно, что иногда приходит в голову: а что, если Алексей Орлов был прав, и монахиней Досифеей стала именно его возлюбленная, а не неведомая ему миссис Ли, в девичестве княжна Владимирская?
Может быть, подлинной дочери Елизаветы на самом деле и не было? Просто на долю одной женщины выпало сразу три судьбы?


Картина Д.Флавицкого