Германия

Глава 1. Пробуждение

Как им быть, что делать теперь, проснувшись, вырвавшись, вывернувшись из пыльного рулона тревожного военного сна в реальность серого ветреного безвременья, вчерашним вечером вдосталь насмотревшись на постреливающий пунктиром трассеров, крест-накрест исполосованный «иксами» (или русскими «ха»?) прожекторов квадрат неба, доступный для обзора из их девятиэтажного колодца? Событийный ряд исчерпал себя, распался на две змеящиеся жирным черным дымом тени и исчез в том районе, где раньше находилась ванная – полная зеркал и полок с косметикой – неделю назад перемолотая в труху несколькими снарядами, выпущенными из миномета. Делать вид, что «все еще впереди»? Их совместные (но уже несовместимые) четные дни всегда говорили обратное. Дни говорили, шептали, журчали переливаемой из кастрюли в кастрюлю горячей водой о том, что их призрачное «все» уже никогда не станет действием, а так навсегда и останется местом своей возможности, настолько тесным, что событиям просто негде будет развернуться.




Глава 2. Особая миссия

Он вышел из дома. Потянулись знакомые заборы, «окультуренные» наростами пропагандистских плакатов, призывавших «раздавить красную гадину». Все это жизнеутверждающее гадство, включая какие-то отчаянно-неопределенные выражения лиц редких прохожих, «железобетонный» свет, что, казалось, не льется, а с грохотом обрушивается с неба, расшибая в пыль то, что осталось от Лейпцига, а главное – ветер, неизменно дувший прямо в лицо, в какую бы сторону он ни поворачивал, - все говорило  в пользу того, что финал у прогулки будет очень печальный. И дело здесь было уже не в бомбардировках…Однако страха уже не было. Вчера он впервые убил человека, сегодня убьет еще одного…. Всего двое суток назад, расскажи ему кто-нибудь, ЧТО именно ему предстоит делать в ближайшую неделю, он счел бы рассказчика душевнобольным. Но теперь, пробираясь сквозь завалы, он отчетливо понимал – это не только возможно, но и необходимо. Его отец как всегда был прав: если сейчас и возможны изменения, то только в худшую сторону, однако возможность «свести партию к ничьей» все еще оставалась.



Глава 3. Его уже нет

Вновь завыла сирена, но она по-прежнему сидела в кресле, поджав ноги и завернувшись в пушистый алжирский плед – подарок свекра. Дискретность: молчания, ожидания, связей, не выходящих за пределы комнаты, туда, где он, вероятно, продолжает свое траурное движение; дискретность происходящего, прерываемого провалами в дрему.
Письмо, фрагментирующее их маршруты: ее – внутри себя самой, его… Его, наверное, уже раскатало по мостовой гусеницами русского танка или превратил в живой факел зажигательный снаряд…
Его уже нет. Она не могла даже расплакаться. Впервые с момента начала войны она чувствовала такую опустошенность. Впрочем, кого было жалеть? Не тем ли самым они занимались с Францем, его отцом, последние несколько месяцев? Жалели… Да, жалели, - правда, весьма своеобразным способом, - и даже тех, кто об этом не просил. Франц называл это «искоренением», они с мужем, в шутку, – «годом длинных ножей».
«Настоящее время», - пока его еще можно удержать возле себя, как собаку, чьи годы уже подходят к концу, ощетинившись пледом, заблаговременно скомпенсировав агрессию внешней среды проклеиванием, закрыванием, устранением из распадающейся равноценности «там-здесь» в смущение, раздражение… Не делая ничего, молча ожидая, с корнем вырывая собственные интенции с истекшим сроком давности.